Лобсанг Рампа - История Рампы. (THE RAMPA STORY)
— Лобсанг! Ты опять погрузился в мечтания! Еда, Лобсанг! Перед тобой Еда, а ты, именно ты ее и не видишь.
Добродушно-насмешливый голос вернул меня к действительности, и я почти автоматически потянулся за сладким сахарным печеньем, от которого был без ума. Это печенье доставлялось из далекой Индии для Далай-Ламы, но благодаря его доброте кое-что перепадало и мне. Некоторое время мы сидели и ели, вернее, я ел, а Лама наблюдал за мной с благодушной улыбкой.
— А теперь, Лобсанг, — сказал он, когда я дал понять, что насытился, — что же все-таки произошло?
— Учитель, — ответил я, — я размышлял об ужасной Карме монаха, который умер. Должно быть, много жизней назад он был очень дурным человеком. Думая об этом, я совсем позабыл о храмовой службе, и проктор налетел на меня, прежде чем я успел сбежать.
Он разразился громким хохотом.
— Стало быть, Лобсанг, ты бы попытался избежать своей Кармы, если бы смог!
Я ответил ему угрюмым взглядом, так как знал, что вряд ли кому-нибудь удалось бы убежать от наших надзирателей, прекрасных атлетов и легконогих бегунов.
— Лобсанг, поговорим о Карме. О, как превратно понимает ее кое-кто даже здесь, в стенах этого Храма. Сядь поудобнее, ибо разговор об этом у нас получится долгий.
Я чуть повозился на месте, делая вид, что «устраиваюсь поудобнее». Мне ужасно хотелось выйти на воздух вместе с остальными, а не сидеть здесь, выслушивая лекцию. Ибо даже у такого великого человека, как лама Мингьяр Дондуп, лекция была лекцией, как приятное на вкус лекарство все равно остается лекарством.
— Все это ты уже знаешь, Лобсанг, во всяком случае, должен знать, если внимательно слушал учителей (в чем я сомневаюсь!), но я вновь напомню тебе об этом, так как боюсь, что твое внимание все еще несколько рассеянно.
При этих словах он вперил в меня пронизывающий взгляд и продолжал:
— Мы приходим на эту Землю, как приходим в школу. Мы приходим усваивать уроки. При первом посещении школы мы оказываемся в самом младшем классе, ибо мы невежественны и пока еще ничему не научились. В конце отпущенного нам срока мы либо успешно сдаем экзамены, либо их проваливаем. Если мы сдаем их успешно, то, возвращаясь с каникул, переходим в старший класс. Если терпим неудачу, то возвращаемся в тот же самый класс. Если же мы проваливаем, скажем, один какой-нибудь предмет, то нам может быть позволено перейти в старший класс, однако и там мы должны будем изучать предмет, на котором провалились.
Это был разговор на хорошо понятном мне языке. Уж я-то все знал и об экзаменах, и о заваливании отдельных предметов, и о переходах в высшие классы, конкурируя со старшими мальчиками, а еще о занятиях во время, считавшееся свободным, под орлиным взглядом какого-нибудь поросшего плесенью престарелого ламы-учителя, давно забывшего о тех днях, когда он сам был мальчишкой.
Раздался громкий стук, и я так подскочил в испуге, что чуть не оторвался от земли.
— Ах, Лобсанг, значит, какая-то реакция все же имеется, — сказал мой Наставник, со смехом ставя на место серебряный колокольчик, который намеренно обронил у меня за спиной. — Я уже несколько раз обращался к тебе, но твои мысли блуждали где-то далеко.
— Простите, Достопочтенный Лама, — ответил я, — но я только думал о том, как понятна и доходчива ваша лекция. Подавив улыбку, лама продолжал:
— Мы приходим на эту Землю, как дети приходят в класс. Если в течение жизни мы преуспеваем в науках и постигаем то, ради чего пришли, то мы продвигаемся дальше и возобновляем жизнь на более высоком уровне. Если же мы не усваиваем преподанных уроков, мы возвращаемся в почти аналогичные прежним тело и условия жизни. Бывает так, что человек в своей прежней жизни был очень жесток с окружающими. Тогда он должен вернуться на Землю и постараться искупить свои проступки. Он должен вернуться и проявить доброту к людям. Многие величайшие реформаторы в этой жизни были в прошлом преступниками. Так и вращается Колесо Жизни, принося вначале богатство одному и нищету другому, а сегодняшний нищий завтра может оказаться принцем, и так это продолжается из одной жизни в другую.
— Но Достопочтенный Лама, — перебил я, — означает ли это, что сегодняшний одноногий нищий должен в иной жизни отсечь ногу кому-нибудь другому?
— Нет, Лобсанг, не означает. Это значит, что этому человеку необходимо было жить в бедности и потерять ногу, чтобы хорошенько усвоить свой урок. Если тебе надо заняться арифметикой, ты берешься за счеты и грифельную доску. Если ты намерен учиться на резчика, ты берешь в руки нож и кусок дерева. Ты подбираешь инструменты, подходящие для решения конкретной задачи. То же самое относится к нашему телу. Тело и условия жизни в наибольшей степени соответствуют тому заданию, которое нам предстоит исполнить.
Я вспомнил об умершем старом монахе. Он вечно сетовал на свою «плохую Карму» и предавался раздумьям, что он мог такого совершить, чтобы заслужить такую тяжкую жизнь.
— Ах, да, Лобсанг, — сказал Наставник, читая мои мысли, — люди непросвещенные вечно стенают над путями Кармы. Им невдомек, что иногда они оказываются жертвами скверных поступков других людей и что хотя теперь они незаслуженно страдают, однако в грядущей жизни они будут полностью вознаграждены. И снова я говорю тебе, Лобсанг, нельзя судить об эволюции человека по его нынешнему земному статусу и нельзя осуждать его как зло лишь на том основании, что сейчас он испытывает трудности. И тебе тоже не следует судить поспешно, ибо, не зная всех фактов — а всех ты и не можешь знать в этой жизни, — ты не можешь вынести справедливого суждения.
Голос храмовых труб, гулко разносясь по залам и коридорам, призвал нас от беседы на вечернее богослужение. Голос храмовых труб? Или это низкий удар гонга? Этот гонг, казалось, гремел у меня в голове, сотрясая все тело и возвращая меня к земной жизни. Я с трудом открыл глаза. Моя кровать была отгорожена ширмами, рядом стоял кислородный баллон. — Он пришел в себя, доктор, — произнес чей-то голос. Шарканье шагов, шорох накрахмаленной ткани. В поле моего зрения возникло красное лицо.
— А! — сказал американский врач. — Значит, вы вернулись к жизни! А ведь вас буквально смяли в лепешку! Я тупо уставился на него.
— Мои чемоданы? — спросил я. — Они целы?
— Нет, какой-то тип сбежал с ними, и полиция не может его найти.
В тот же день ко мне пришли из полиции в расчете получить какую-нибудь информацию. Мои чемоданы украдены. Владелец машины, которая сбила меня и нанесла тяжелые увечья, не был застрахован. Это был безработный негр. Опять у меня была сломана левая рука, четыре ребра и раздроблены обе ноги.
— Через месяц выйдете из больницы, — бодренько заявил доктор.
Но потом началась двухсторонняя пневмония. Девять недель я провалялся в больнице. Как только я начал вставать, с меня потребовали плату за лечение.
— Мы нашли у вас в бумажнике двести шестьдесят долларов. В уплату за пребывание здесь мы возьмем двести пятьдесят. Я с ужасом взглянул на говорившего.
— Но у меня нет работы, ничего нет, — сказал я. — Как же я проживу на десять долларов?
Человек пожал плечами.
— Ну, вам надо будет подать на этого негра в суд. Вас здесь лечили, и нам причитается за это плата. К вашему несчастью мы не имеем никакого отношения. Судитесь с виновником.
Неверными шагами я спустился по лестнице. Выполз на улицу. Денег ни гроша, кроме этих самых десяти долларов. Ни работы, ни жилья. Как жить дальше — ума не приложу. Привратник показал пальцем куда-то в сторону:
— Дальше по улице есть агентство по найму на работу, идите туда.
Тупо кивнув, я поковылял прочь в поисках моей единственной надежды. На грязной боковой улочке я увидел потрепанную вывеску «Работа». Подъем по лестнице в контору, расположенную на четвертом этаже, почти совсем исчерпал мои силы. На верхней площадке я, тяжело дыша, вцепился в перила, пока не почувствовал себя немного лучше.
— Тебе бы побриться, приятель, — сказал желтозубый тип, катая в толстых губах изжеванную сигару. Он смерил меня взглядом. — Ты, наверно, только что из тюрьмы или из больницы.
Я рассказал ему обо всем, что случилось, и как я остался без вещей и денег.
— Значит, ты совсем на мели, — сказал он, взяв карточку и внося в нее кое-какие подробности. Вручив мне карточку, он велел отнести ее в один очень известный отель, один из самых шикарных! И я поехал туда, потратив драгоценные центы на автобус.
— Двадцать долларов в неделю и одноразовое питание, — заявил управляющий персоналом. Так за «двадцать долларов в неделю и одноразовое питание» я стал по десять часов в день перемывать горы грязных тарелок и скрести бесконечные лестницы.
Двадцать долларов в неделю и одна кормежка. Еда для персонала разительно отличалась по качеству от блюд, подаваемых гостям. Она подвергалась жесткому контролю и проверке. Мое жалованье было таким нищенским, что нечего было и думать о найме хоть какого-то жилья. Я устраивался на ночлег в парках, под мостами и арками и научился кочевать с места на место еще до того, как подойдет полисмен, ткнет тебя своей длинной дубинкой и рявкнет: «Валяйтопайотсюда!» Я научился заворачивать тело под одеждой в газеты, чтобы уберечься от пронизывающих ветров, гулявших ночами по нью-йоркским улицам. Мой единственный костюм был сильно поношен и засален от грязной работы, не было у меня и смены белья. Чтобы выстирать одежду, я запирался в мужском туалете, снимал белье, снова надевал брюки, стирал вещи в раковине умывальника и сушил их на трубах парового отопления, потому что не мог выйти на улицу, не надев белья. Мои ботинки протерлись до дыр, и я вложил в них картонные стельки, а тем временем не сводил глаз с мусорных ящиков, надеясь выудить оттуда обувку поприличнее, выброшенную кем-то из постояльцев. Но за «гостевым мусором» и без меня охотилось слишком много жадных глаз и рук. Я жил и работал, питаясь один раз в день, и пил очень много воды. Понемногу я накопил денег на смену белья, подержанный костюм и ботинки. Понемногу я скопил сотню долларов.
