Лобсанг Рампа - История Рампы. (THE RAMPA STORY)
С чемоданами в руках я спустился по трапу и пошел дальше вдоль стоящих у причалов кораблей. Снова передо мной иная жизнь; до чего же я ненавидел все эти скитания, всю эту неуверенность, когда некого назвать другом.
— Место рождения? — спросил таможенник.
— Пасадена, — ответил я, как и было сказано в моих бумагах.
— Что везешь? — требовательно спросил тот.
— Ничего, — сказал я. — Он метнул на меня острый взгляд. — О'кей, открывай, — прорычал он. Поставив перед ним свои чемоданы, я открыл их. Он долго в них рылся, потом вывалил все наружу и прощупал подкладку. — Можешь складывать, — сказал он и с этими словами ушел прочь.
Я снова уложил чемоданы и вышел из ворот. А там бешено ревела городская улица. Я на минуту остановился, чтобы прийти в себя и перевести дух.
— Вчемделопарень? Этонъюйорк! — произнес грубый голос у меня за спиной. Оглянувшись, я увидел свирепо уставившегося на меня полицейского.
— А что, останавливаться запрещено? — ответил я.
— Валиотсюда! — рявкнул он.
Я не спеша подхватил чемоданы и побрел по улице, восхищаясь рукотворными стальными горами Манхэттена. Никогда я не чувствовал себя более одиноким, чем сейчас, будучи совершенным чужаком в этом мире. Позади меня фараон взревел на какого-то другого бедолагу:
— Такмывньюйоркенеделаем. Понял!
Люди выглядели напуганными, все были в постоянном напряжении. Автомобили с бешеной скоростью проносились мимо. В воздухе висел неумолчный визг шин и вонь паленой резины.
Я шел все дальше. Наконец я наткнулся на вывеску «Гостиница для моряков» и, возблагодарив судьбу, вошел в дверь.
— Распишитесь, — сказал холодный безликий голос. Я старательно заполнил грубо подсунутый мне бланк и вернул его обратно, сказав «спасибо».
— Нечего меня благодарить, — сказал холодный голос, — я не делаю вам никакого одолжения, это моя работа. — Я немного постоял в ожидании. — В чем дело? — спросил голос. — Комната 303, это указано на бланке и на бирке ключа.
Я отвернулся. Разве можно спорить с человеческим автоматом. Я подошел к какому-то человеку, на вид моряку, который, сидя в кресле, читал журнал для мужчин.
— Все мы тут уже достали Дженни до самых печенок, — сказал он, не дав мне и рта раскрыть. — Какой номер комнаты?
— Триста три, — подавленно ответил я. — Я здесь впервые.
— Тремя этажами выше, — сказал он. — Это будет третья комната по правому борту.
Поблагодарив его, я подошел к двери с надписью «Лифт».
— Нажмите кнопку, — сказал мужчина в кресле. Я так и сделал, и немного погодя дверь распахнулась настежь, и мальчишка-негр дал мне знак войти.
— Номер? — спросил он.
— Триста три, — ответил я.
Он нажал кнопку, кабинка быстро поползла вверх и резко остановилась. Мальчишка-негр открыл дверь и сказал:
— Туда. — Дверь за моей спиной закрылась, оставив меня в одиночестве.
Неловко повертев ключ в руках, я взглянул на бирку, чтобы убедиться, какой мне нужен номер, и пошел по коридору отыскивать комнату. А вот и она — номер «303» красовался над третьей дверью по правой стороне от лифта. Я сунул ключ в замок и повернул его. Дверь открылась, и я вошел в комнату. Комнатушка оказалась очень маленькой, похожей на корабельную каюту. Закрыв дверь, я увидел отпечатанный список Правил. Внимательно ознакомившись с ними, я узнал, что могу провести в номере всего
двадцать четыре часа, если только чуть позже не ухожу в рейс, то есть максимум дозволенного времени не превышал сорока восьми часов. Двадцать четыре часа! Даже теперь мне не было покоя. Я поставил чемоданы, почистился от пыли и отправился на поиски еды и газет, чтобы найти среди объявлений о найме какую-нибудь подходящую работу.
Глава 6
Америка — Англия — Америка
Нью-Йорк показался мне очень неприветливым местом. Люди, которых я пытался остановить, чтобы расспросить дорогу, испуганно смотрели на меня и уходили чуть ли не бегом. Хорошо выспавшись, я позавтракал и сел в автобус, идущий в Бронкс. Из газет я узнал, что жилье там несколько дешевле. Неподалеку от Бронкс-Парк я вышел из автобуса и не спеша побрел по улице, ища глазами вывеску «Сдается комната». Какая-то машина промелькнула между двумя фургонами, ее занесло на противоположную сторону улицы, и, вылетев на тротуар, она ударила меня в левый бок. И снова я услышал, как с треском ломаются кости. Падая на тротуар, еще до того, как призвало меня к себе милосердное забытье, я увидел, как какой-то тип хватает оба мои чемодана и убегает с ними прочь. Воздух был наполнен звуками музыки. Мне было хорошо и радостно после стольких лет лишений и невзгод.
— А! — воскликнул голос ламы Мингьяра Дондупа, — Стало быть, тебе пришлось вернуться?
Я открыл глаза и увидел, как он с улыбкой склонился надо мной, глаза его светились искренним сочувствием.
— Жизнь на Земле трудна и горька, а на твою долю выпали испытания, от которых многие, к счастью, избавлены. Это всего лишь интерлюдия, Лобсанг, неприятная интерлюдия. После долгой ночи придет пробуждение навстречу прекрасному дню, когда тебе уже не надо будет возвращаться ни на Землю, ни в один из нижних миров.
Я вздохнул. Здесь было так хорошо, и это лишь подчеркивало суровость и несправедливость жизни на Земле.
— Ты, мой Лобсанг, — продолжал мой Наставник, — живешь на Земле свою последнюю жизнь. Ты завершаешь всю Карму и выполняешь также задание исключительной важности, задание, которому стремятся воспрепятствовать силы зла.
Карма! Это слово живо напомнило урок, который был мне преподан в любимой далекой Лхасе.
Умолк легкий перезвон серебряных колокольчиков. Морозный разреженный воздух над долиной Лхасы не оглашали больше звонкие трубы. Вокруг меня воцарилась необычная тишина, тишина, которой не должно было быть. Я очнулся от дремоты в тот самый момент, когда монахи в храме начали низкими голосами Моление за Усопшего. Усопшего? Да! Конечно же, это было Моление за старого монаха, который недавно умер.
Умер после долгой жизни, полной страданий, служения другим, без ожидания понимания или благодарности.
— Какая, должно быть, у него была ужасная Карма, — промолвил я в душе. — Каким, должно быть, скверным человеком он был в своей прежней жизни, чтобы заслужить такое возмездие.
— Лобсанг! — голос у меня за спиной был подобен отдаленному раскату грома. Но удары, градом посыпавшиеся на мое сжатое в комок тело, они-то, к сожалению, отдаленными не были. — Лобсанг! Ты отлынивал, проявляя неуважение к нашему отошедшему брату, так вот тебе за это, и вот, и вот! — Внезапно удары и ругательства прекратились, как по мановению волшебной палочки. Я повернул свою многострадальную голову и поднял глаза на возвышавшуюся надо мной гигантскую фигуру с дубинкой, все еще занесенной в высоко поднятой руке.
— Проктор, — произнес такой любимый голос, — это было слишком жестокое наказание для маленького мальчика. Что он сделал, чтобы так страдать? Разве он осквернил Храм? Разве он проявил непочтение к Золотым Изваяниям? Говори и поясни причину своей жестокости.
— Господин мой Мингьяр Дондуп, — заскулил рослый храмовый надзиратель, — мальчишка погрузился в свои фантазии в то время, когда должен был участвовать в Молении вместе с соучениками.
Лама Мингьяр Дондуп, сам отнюдь не маленького роста, поднял печальный взгляд на стоявшего перед ним двухметрового уроженца провинции Кам. Наконец лама жестко произнес:
— Можешь идти, проктор, я займусь этим сам. Надзиратель, отвешивая почтительные поклоны, удалился, а мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп, обернулся ко мне.
— Теперь, Лобсанг, идем ко мне в комнату, и там ты мне расскажешь историю своих многочисленных покаранных грехов.
С этими словами он ласково склонился и помог мне встать на ноги. За всю мою короткую жизнь никто, кроме Наставника, не был добр ко мне, и я с трудом сдерживал слезы любви и благодарности.
Лама повернулся и неторопливо пошел по длинному пустому коридору. Я скромно шел следом за ним, но шел я весьма охотно, зная, что от этого великого человека не может исходить никакая несправедливость.
У входа в свои покои он остановился, обернулся ко мне и положил руку на плечо.
— Входи, Лобсанг, ты не совершил никакого преступления, входи и расскажи мне об этой неприятности. — С этими словами он подтолкнул меня вперед и велел сесть. — Еда, Лобсанг, Еда — это тоже у тебя на уме. Пока мы будем беседовать, нам надо будет подкрепиться и выпить чаю.
Он неторопливо позвенел в колокольчик, и на пороге появился служитель.
Пока перед нами расставлялись еда и питье, мы сидели в молчании. Я думал о той неотвратимости, с какой все мои проступки обнаруживались и подвергались наказанию, чуть ли не до того, как я успевал провиниться. И снова голос вторгся в мои мысли.
