Алексей Панов - Школа сновидений
Краткая археология вопроса смертности человеческого тела наводит на мысль о том что полная (телесная) смерть не является все же единственным и неизбежным итогом жизни человека.
Забвение этого является, по всей видимости, следствием той резкой перемены судьбы человечества, произошедшей после внедрения речи и ума.
Говоря собственно об археологии свободы, можно сказать, что степень (способ) смерти определяет степень (способ) последующей свободы сознания. Способ смерти в свете необязательности телесной смерти определяется смыслом смерти того в человеке и в его нынешнем теле, что определяет природу его ограниченности и самоограничения.
Филогенетически момент принятия ребенком общественного соглашения о смерти человеческого тела является кардинальным в процессе социализации его сознания посредством речи и ограничения возможности выбора тела как единственной реальной целостности.
Вспоминая бывшее до этого момента знание о вечности тела, мы можем перекинуть мост понимания и возвращения в родовое и до конца неотъемлемое человеческое свойство, шанс и дар ему не умирать. Профилактическое религиозно-мистическое обучение шаблону принятия смерти не отменяет того факта, что любой искренний человек, оставшийся в живых после достоверного и реального столкновения со своей непосредственной смертью, безусловно знает о ней, что это совсем и совершенно не то, чего он хотел. Не будем обольщаться и утешаться рассказами людей, переживших клиническую смерть:
во-первых, никто из них, тем не менее, не хотел бы по доброй воле повторить этот опыт; во-вторых, кто знает, не длятся ли те мгновения, о которых они рассказывают как о неизъяснимой благодати, не более чем мгновения; в-третьих, не будем говорить ничего хорошего и плохого о тех светлых сущностях, которые встречают их там, вернее, не будем говорить о них ничего определенного, т. е. даже того, что это — сущности, — скажем лишь о хорошем религиозном воспитании переживших это людей. Вместе с тем автор не утверждает, что не существует такого рода мостов, калиток и лазов в бессмертие, — автор говорит всего лишь о степенях смежности смерти и о степенях свободы.
В смысле сведений об этом сновидческая жизнь человечества всегда была и остается источником первостепенной важности, и в этом же смысле все знания нынешнего человечества о потустороннем добыты из сновидений.
«Мы с мужем и с детьми находились в цокольном этаже какого-то небоскреба, а вокруг — мы знали это — рушилось и гибло все и вся. Когда мы решились выглянуть наружу, оказалось что мы находимся на крошечном островке, окруженном безграничным серым океаном. Это было все, что осталось от нашего мира. Из здания я вышла одна. Потом я увидела огромную птицу, севшую невдалеке. Она сказала мне и какому-то мужчине, оказавшемуся рядом со мной, что она спасет нас, если мы сядем к ней на спину, и будем крепко держаться: она унесет нас из этого погибшего мира туда, где будет наша жизнь. Она сказала, что держаться нужно будет очень крепко и ни в коем случае не оглядываться. И она говорила, чтобы мы решались быстрее, потому что она больше не прилетит за нами, — она прилетает только один раз…»
Создается впечатление, что некая сила судьбы человечества веками и тысячелетиями напоминает каждую ночь людям о том, что их судьба может сложиться совсем по-другому.
На самом деле то место в нас, куда направляет свое сообщение эта сила, есть наша способность соблазниться, и хотя действие этого сообщения адресование нашему телу и памяти, та его часть которая понимает его как соблазн есть наш ум. Со стороны Силы это — единственный способ обмануть наш ум, сделав его союзником, потому что он (ум) непреложно любит соблазняться, как любой азартный игрок.
Сила большая, чем законы Слова и смерти, как бы использует уловки и хитрости, чтобы нейтрализовать избыток своевольного ума, строящего реальность несравнимо более безрадостную и убогую, чем тайна, сотворенная Ею.
Можно сказать, что за нашим рождением мы начинаем просыпаться в судьбе после того, как проглатываем, как рыбы, приманку, вслед за которой из смутной и нечеткой непроявленности мы оказываемся в полной и такой дикой ясности и твердости дня, — и здесь ихтиология заканчивается, — для человеков здесь впервые проявляется непосредственно телесная судьба, — начинается Большое Приключение.
Вещи, которая в этой аллегории обозначена как приманка, соответствуют в жизни самые разнообразные формы человеческого времени. Их объединяет общее назначение — соблазнить, т. е. посулить, пообещать что-то лучшее, большее, выгодное, Иное, чем то, что уже доступно, — позвать, выманить из привычного. Если отвлечься от ассоциаций типа «соблазненная и покинутая», то caмa способность человеков соблазняться, побуждаться к действию поиска иного, есть может быть, наиболее иррациональное и таинственное их свойство. Это особенно ощутимо при рассмотрении тех судеб, в которых что-то выманивает людей из домов и положений, высоко ценимых в обществе, — что-то выманивает их туда, где отсутствует «уют» и все остальное.[20]
Но даже в варианте «соблазненной и покинутой» обнаруживается тот же механизм, тот же инстинкт, то же звено, через которое внешняя (до этого) сила Судьбы начинает свое многообразное сращение с телом и временем человека.
У «непассионариев» (обывателей) — свой соблазн[21], — соблазн постоянства и стабильности.
Соблазн — не потому, что «посулили золото — дали самоварное», а потому что тот смысл, который человек первоначально слышит в зове — обещании — выманивании никогда не соответствует впоследствии рождаемому смыслу судьбы.
По той хотя бы простой причине, что, рождая этот смысл, человек меняется сам, меняются его потребности и система ценностей, меняется его тело, время и любовь.
Я свет все позже не гашу,
Чего-то жду, чего-то жду.
Смерть подметает пыль в углах.
Судьба листает мой журнал.
Потом судьба и смерть уснут.
Я им подушку подоткну,
А сам не сплю, в окно курю,
Чего-то жду, чего-то жду
И свет все позже не гашу.
ФОРМЫ СУДЬБЫ И ЛОКАЦИЯ БУДУЩЕГО
Многие люди, особенно в юности, предчуствуют свою судьбу. Предчувствие принимает разные формы: от снов, которые так или иначе сбываются, и предсказаний, приходящих волей случая как высказывание предчувствия извне, — до необъяснимого волнения и нервной дрожи предвосхищения чего-то необычного и значительного в будущем, иногда с разрозненными и бессвязными подробностями и частностями.
У некоторых людей это Предчувствие носит характер полумечты-полусна наяву.
«…мне было тогда года 22, и в будущем я виден себя только поэтом и прозаиком. Как раз появились первые мои публикации, и никем другим я себя представить просто не мог.
В конце августа я приехал в деревню к родителям на каникулы. Однажды в полдень я вышел во двор и, направляясь к воротам, вдруг замер: необъяснимая волна обрушилась на мое тело и внезапно каким-то неведомым до того мне образом я без тени сомнений узнал, что я буду не поэтом и моя судьба будет связана с деятельностью необычной, и что она — судьба — будет такой, что по сравнению с этим быть кем бы то ни было — просто хлам, посыпанный нафталином.
Через годик так оно и стало выходить. Спонтанно открылись мои, как это тогда называлось, экстрасенсорные способности, и — пошло-поехало… Был я и магом и прочей хренотенью (вот уж странная работа для бывшего секретаря комсомольской организации, доложу я вам!), и моя судьба на сегодняшний день с точки зрения «быть кем-то» представляет собой что-то совершенно невообразимое, и похоже, что самое интересное в ней только-только начинается. И, поверишь ли, ни разу не пожалел я, что не стал писателем, хотя пишу до сих пор…»
«…в классе 9-10 у меня часто бывали такие состояния, особенно по вечерам, когда я возвращался из Дома Культуры… шел ничего не замечая, и то ли мечтал, то ли видел какие-то веши… помню точно: однажды шел так и как то так вижу себя фабрикантом, и свою собственную фабрику в лесу… потом думаю: стоп, какие фабриканты при Советской власти? Иду дальше и опять: я фабрикант, моя фабрика почему-то в лесу… Машинально, не видя ничего вокруг, вхожу во двор дома в темноте и вдруг… чувствую две огромные лапы на своих плечах и нечеловеческое дыхание в затылок… (смеется)…чуть не обделался, подскочил на месте и заорал дурным голосом, и тут смотрю — а это наш пес — кавказская овчарка, здоровенный гад был, в полный рост! Вот… а теперь, через 10 лет, оказывается я фабрикант, и фабрика моя, как вы знаете, — в лесу… (смеется).»
В том, что мы обычно называем предчувствием, есть скрытая сторона, как правило, не осознаваемая нами: в ходе предчувствования мы не только узнаем нечто о возможном будущем, но и, если можно так выразиться, гарпуним его, т. е. совершаем безотчетное действие, создающее либо возможность вхождения в зону нашей досягаемости определенных потоков времени-событии, либо иногда даже (при насильственном складе натуры) непосредственно захватываем некоей нашей силой конкретные формы времени и подтягиваем себя к ним, либо их к себе.[22]
