Кеннет Джонсон - Феномен Фулканелли. Тайна алхимика XX века
По масштабу это было как если бы уличный торговец из Ист-Энда вдруг взял на себя реставрацию и поддержание в идеальном состоянии всех соборов, аббатств и церквей Лондона.
Интересно провести параллели между, казалось бы, случайным переносом на Запад китайской алхимии и оракула И Цзина через посредство Лао Най Сюаня, Рихарда Вильгельма и Юнга, с одной стороны, и прозрениями Никола Фламеля — с другой. В обоих случаях наблюдаются определённые черты сходства: сон о книге или книгах, переводчик-посредник (мастер Ансельм и Рихард Вильгельм), долгие и трудные поиски и, наконец, явление учителя, тем или иным способом помогающего осуществить успешную передачу знания (Лао Най Сюань и мастер Канчес). Возможно, имеет значение и тот момент, что оба наставника — и китайский мудрец, и еврейский рабби умерли, как только их миссия была завершена.
Слухи о внезапном обогащении Фламеля естественным образом дошли до короля Карла VI, который послал своего налогового инспектора разведать, в чём там дело. Относительно того, какое направление приняла жизнь Фламеля с этого момента, у историков имеются некоторые разногласия. Есть версия, что Фламель подкупил инспектора, потому что с тех пор его благополучно оставили в покое и предоставили наслаждаться внезапно обретённым богатством и добрыми делами. Скорее всего, месье де Крамуази придумал какую-то правдоподобную историю, чтобы прикрыть щедрую благотворительность Фламеля. О том, что он сделал с полученной в качестве взятки порцией порошкообразного Камня, у нас нет никаких данных. Хотя согласно Пьеру Борелю, врачу и советнику короля, порошок этот «хранили в его семье ещё долгие годы».[134]
Относительно того, когда умерли Пернелла и её муж, если это вообще с ними произошло, есть определённые сомнения. По собственному признанию Фламеля, его супруга умерла в 1413 году, ибо он пишет: «В то время, когда я писал этот комментарий в лето одна тысяча четыреста четырнадцатое, исполнился уже почти год после кончины моей верной спутницы…»
Садуль, однако же, утверждает, что она умерла «либо в 1397, либо в 1404 году», хотя и не объясняет, откуда у него такие данные. Пернелла, по его мнению, похоронена на кладбище Невинноубиенных в Париже.
Что до самого Фламеля, то Садуль приводит слова известного французского историка XIX века Вале де Виривиля: «Никола Фламель умер в 1418 году», а до того «купил себе место для погребения в церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри». Почему он не захотел покоиться в той же могиле, что и его возлюбленная Пернелла, остаётся неясным.
А. Е. Уэйт, кратко процитировав завещание Фламеля, составленное 22 ноября 1416 года, говорит, что тот прожил ещё три года после этого, то есть до 1419 года.
Ещё более любопытны данные известного английского алхимика XX века Арчибальда Кокрена. В начале главы, посвящённой Фламелю, он указывает даты его жизни как 1330–1418 годы. Затем, в конце той же самой главы, он делает совершенно непоследовательное заявление: «Никола Фламель умер в 1415 году в возрасте ста шестнадцати лет» (курсив К. Р. Джонсона).[135]
Рационального объяснения этой аномалии мне найти не удалось. Вряд ли Кокрен ошибся — редактор или корректор непременно обнаружили бы несоответствие.
Нет никаких сомнений в том, что Фламель был настоящим алхимиком. Его работы явно свидетельствуют о профессиональной алхимической карьере и демонстрируют самое глубокое понимание предмета. Но действительно ли ему удалось создать золото? Внезапное обретение весьма значительного богатства невозможно объяснить по-другому. Многие авторы, весьма скептически относящиеся к возможности физической трансмутации, полагают, что все эти деньги ему принесли занятия книготорговлей и ростовщичеством. Но, как совершенно справедливо замечает Жак Садуль: «последнее утверждение сочтёт абсурдным любой, кто достаточно хорошо знаком с условиями жизни ремесленника в Средние века».
Другие авторы — и среди них необходимо отметить Габриэля Нодэ — утверждают, то Фламель заправлял финансовыми делами богатых евреев, а после изгнания последних из Франции и конфискации их имущества разумно использовал имеющуюся у него информацию. Другими словами, он брал с них взятки за то, что утаивал реальное положение дел от королевских налоговых инспекторов. Однако этот аргумент разбивается о простое историческое свидетельство. Два из трёх изгнаний евреев из Франции имели место ещё до того, как Фламель появился на свет — в 1308 и 1320 годах. Третье — в 1393 году — не предполагало конфискации их денег и имущества. Им просто предложили либо принять христианство, либо убраться из страны. Многие, согласно историку Мезерею, выбрали первый вариант, ограничившись лицемерным изъявлением покорности церкви. Кроме того, чтобы добыть состояние, достаточное для осуществления своей деятельности, Фламель должен был бы контролировать деньги всего еврейского населения Парижа! В любом случае Фламель разбогател за десять лет до третьего изгнания евреев — в 1382 году.
Физические свидетельства работы Фламеля в Париже сохранились на долгие века и изобиловали весьма характерным алхимическим символизмом. Историк Ленгле дю Фреснуа сообщает, что ещё в 1742 году арка с иероглифическими символами благополучно стояла на кладбище Невинноубиенных. В двух нишах на внутренней стороне арки находились статуи святого Иакова и святого Иоанна, а ниже последней располагалась фигура самого Фламеля, читающего книгу, — на пьедестале значились буквы N. F. К сожалению, последовательность цветов, иллюстрирующих стадии алхимического процесса, к тому времени уже была совершенно неразличима. Кроме того, на том же кладбище была общая усыпальница, где находились кости, извлечённые из земли во время рытья новых могил, и на её колоннах имелась надпись:
«Эта усыпальница была построена и пожертвована церкви ради любви к Господу нашему в лето 1399.
N. F.»Слева от портала Мариво церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри был барельеф, изображающий Никола Фламеля, преклонившего колени перед святым Иаковом, а справа — его жену, Пернеллу, воздающую почести святому Иоанну. Они были обозначены, соответственно, буквами «N» и «Р».
На улице Нотр-Дам у портала святой Женевьевы Арденской в нише тоже стояла статуя Фламеля: он был изображён коленопреклонённым перед аналоем и устремившим взор на святого Иакова. Надпись под статуей гласила:
«N. F. Этот портал был возведён в 1402 году на пожертвования многих».
И стену недостроенной больницы на улице кладбища святого Николая-в-полях украшали инициалы Фламеля.
Когда в 1717 году церковь Сен-Жак-де-ла-Бушри была снесена, украшенная надписями плита с могилы Фламеля бесследно исчезла. Кокрен утверждает, что много лет спустя она обнаружилась в зеленной лавке на рю Дез-Ариа, где хозяин ничтоже сумняшеся использовал её гладкую обратную сторону в качестве разделочного стола. Сейчас она хранится в музее Клюни, где я имел случай полюбоваться ею во время моего последнего визита в Париж.
Она украшена барельефом, изображающим Христа, святого Петра и святого Павла, а между ними солнце и луну — алхимические символы серы и ртути, а также золота и серебра. Надпись гласит, что Никола Фламель, бывший нотариус, завещал церкви дома и доходные бумаги, которые приобрёл за время жизни и сделал дары различным церквам и больницам Парижа. Надпись отражает скромность истинного гуманиста и подлинного Философа Герметического искусства.
Но давайте вернёмся к тайне предполагаемой смерти Фламеля. Известный путешественник, писатель, картограф и антиквар XVIII века Поль Люка рассказывает в своей книге «Путешествие по Малой Азии» (Амстердам, 1714 год) следующую любопытную историю:
«Я был в Бронозе, в Натолии, и, отправившись на прогулку с неким человеком, набрёл на небольшую мечеть, окружённую садами и фонтанами, открытыми для доступа публики; нас быстро провели в помещения при ней, где мы увидели четверых дервишей, приветствовавших нас со всей возможной любезностью и пригласивших нас разделить с ними трапезу. Нам сказали, и вскоре мы имели возможность в том убедиться, что это были мужи величайших достоинств и мудрости; один из них, сказавший, что по происхождению он узбекский татарин, был, видимо, более образован, чем остальные, и, казалось, говорил на всех языках мира. Побеседовав со мной немного по-турецки, он спросил, знаю ли я латынь, испанский или итальянский. Я сказал, что, если ему угодно, он может говорить со мной по-итальянски; однако вскоре по моему акценту он догадался, что этот язык для меня не родной, и напрямую спросил, из какой страны я приехал. Узнав, что я родом из Франции, он тут же заговорил со мною на таком превосходном французском, словно вырос в Париже.
— Сколько лет, милостивый государь, — спросил я его, — вы провели во Франции?
