Лобсанг Рампа - Три жизни
Папаша МакОгуошер откинулся на спинку кресла – того самого, в котором теперь сидел Хоги, – и закурил толстую гаванскую сигару. Уютно попыхивая дымком и закинув ноги на стол, он сложил руки на внушительном животе и начал: «Ну что ж, сынок, мы были выходцами из Верхней Силезии, что в Европе. Вообще-то мы были иудеями, но нам с твоей мамой сказали, что даже в Канаде иудеев крепко притесняют, и тогда мы с мамой сказали, хорошо, мы это быстренько уладим, мы станем католиками – у них и денег куры не клюют, и несметная рать святых, которые о них заботятся. И вот мы с твоей мамой подумали-погадали насчет разных всяких фамилий – какую себе выбрать, и тогда я вспомнил двоюродного брата дяди твоей матери. Хороший был человек, и на жизнь хорошо имел. Он был таким же евреем, как мы с тобой, и делал большие деньги на мытье свиней. Он их – таки здорово мыл от хвоста до рыла, отскребал дочиста, даже бензином драил, и они выходили из его рук чистенькими, розовенькими – все равно что попка у младенца. И судьи всегда говорили, ну, этот кабанчик мог побывать в руках только одного человека – красавчик хоть куда». – Тут отец Хоги спустил ноги со стола, не спеша взял особый нож с острием в виде наконечника копья, отрезал кончик погасшей было сигары, и убедившись, что она снова задымила как следует, продолжил:
«Так вот, – говорю я жене, – вот что мы сделаем, назовемся Огуошерами – вполне приличное имя для Америки. У них там хватает забавных фамилий. – Он помолчал, задумчиво пожевав сигару. – А моя хозяйка говорит, что надо бы фамилию как-то украсить, чтобы она звучала совсем по католически. Давай-ка прибавим к ней приставку Мак, вроде как мы ирландцы. Ирландцы сплошь и рядом лепят эту приставку к своим фамилиям, и благодаря этому погромщики обходят их стороной. Тогда я говорю себе и говорю жене, так мы и сделаем, назовемся МакОгуошерами и заделаемся настоящими католиками».
Старик снова умолк, размышляя о чем-то своем. Хоги всегда безошибочно узнавал, когда отец впадал к задумчивость, по тому, как неизменная сигара то и дело перекатывалась из одного уголка его рта в другой. Чуть погодя, выпустив огромное облако дыма, отец заговорил снова. «Рассказал я обо всем этом друзьям, а те говорят, что святых хоть пруд пруди, и потому надо обзавестись собственным святым покровителем, как это принято у ирландских католиков. А я не знал, какого святого выбрать, – я с этой публикой ни разу и словом не обмолвился. Вот мой приятель и говорит, слушай, тебе так нужен свой святой? Тогда лучшего патрона, чем святой Люкр,[3] тебе не найти».
Хоги изумленно воззрился на отца: «Но папа, я никогда не слыхал о таком святом. Когда я учился в семинарии, монахи преподали нам целую науку о святых, но о святом Люкре не было сказано ни слова». «Да, малыш, – согласился папаша МакОгуошер, – теперь я расскажу, откуда у святого взялось такое имя. Мозес, говорит мне мой приятель, ты вечно гонишься за наживой, ты сам не раз говорил, Мозес, что деньги не пахнут, но говорят, что ты даже из навоза деньги делаешь. Так какой святой тебе еще нужен, Мозес, как не святой Люкр?»
Новый приступ боли острыми когтями впился в грудь, заставив Хоги содрогнуться. На какой-то миг ему показалось, что он умирает – беспощадная сила сдавила грудную клетку, выжимая последний воздух из легких, но он опять вдохнул амилнитрат, и боль понемногу отступила. Осторожно шевельнувшись, он понял, что главный приступ миновал, но все же решил устроить себе недолгую передышку, отложить в сторону дела и поразмышлять о прошлом.
И снова на память пришел отец. Много лет назад он начал свой бизнес, что называется, на голом месте. Верхнюю Силезию родители покинули после очередного ежегодного погрома и приехали иммигрантами в Канаду. Сразу же выяснилось, что для папаши Мозеса работы нет, и какое-то время он батрачил на фермах, хотя дома учился на ювелира. Однажды на глаза ему попался другой батрак, который вертел в пальцах небольшой камешек с высверленным в нем отверстием. На недоуменный вопрос он ответил, что игра с камешком помогает ему быстро успокоиться, и он всегда держит его при себе. Когда хозяин бранит его за тупость или неповоротливость, он достает свой камешек и в душе понемногу наступает покой.
Много дней этот камешек не выходил из ума отца Хоги, и наконец он принял великое решение. Он собрал все деньги, какие мог, влез в долги, сам тянул лямку, как раб, лишь бы побольше заработать, и со временем открыл свою маленькую компанию под названием «Блестящие безделушки». Они выпускали небольшие, совершенно бесполезные вещицы, покрытые мишурной позолотой, а людям казалось, будто такая безделка в кармане приносит в душу покой и умиротворение. Однажды приятель спросил его: «Что ЭТО за штуковина такая, Мозес, какой от нее толк?»
И Мозес ответил: «Хороший вопрос, дружище. Что такое блестящая безделушка? Этого никто не знает, но все хотят знать и не жалеют денег, чтобы купить и разобраться. Никто не знает, что это такое. Никто еще не придумал, к какому делу ее приспособить, но мы трубим на весь свет „НОВИНКА, НОВИНКА, НОВИНКА“, и обладать такой вещицей стало престижно. Мы даже гравируем на ней инициалы владельца – само собой, за отдельную плату. Не забывай, что здесь, на американском континенте, публика вечно требует чего-нибудь новенького. Все старое мигом отправляется на свалку. А мы подбираем это старье, покрываем позолотой, чтобы бросалось в глаза, и рекламируем как последний крик моды с гарантированным таким-то эффектом. Само собой, ничего такого эта вещица не делает. Весь секрет в покупателе, в том, что он о ней думает. Даже если клиент считает, что от нее никакого проку, ему не хочется признавать, что его облапошили, и он сам начинает продавать ее всем подряд, чтобы и другие ходили в таких же дураках, как он сам. Что до меня, то я на этом сколотил недурной капиталец».
«Силы небесные, Мозес, – воскликнул его приятель, – только не говори мне, что продаешь доверчивой публике никуда не годный ХЛАМ!»
Мозес МакОгуошер приподнял седые брови в притворном ужасе: «Боже меня избавь, как ты мог подумать, что я стану надувать почтенную публику? Разве я мошенник?»
Приятель не удержался от смеха: «Каждый раз, встречая католика с именем Мозес, я задаюсь вопросом, что заставило его выкреститься из иудеев в католики».
От души посмеявшись шутке, старый Мозес поведал другу историю своей жизни, – как он открыл свое дело в Верхней Силезии, как пользовался доброй репутацией за высокое качество работы, деловую порядочность и низкие цены, и тем же веселым тоном добавил: «И все полетело в тартарары. Пришли русские и все забрали, пустили меня по миру, выгнали из собственного дома, а ведь я был честным человеком, не мошенничал и не продавал подделок. Ну, покрутился я туда-сюда, начал без зазрения совести продавать втридорога всякую дребедень и за это стал уважаемым человеком! Посмотри на меня теперь – у меня свой бизнес, своя фабрика, свой кадиллак и даже свой святой покровитель св. Люкр!» Все еще смеясь, он подошел к небольшому стенному шкафчику в углу кабинета, неторопливо открыл дверцу и так же неторопливо подозвал приятеля: «Kommen Sie hier».
Приятель живо вскочил на ноги и весело заметил: «Не на том ты языке говоришь, Мозес. Теперь тебе немецкий ни к чему, и как канадский гражданин, ты должен сказать „Опрокинь-ка рюмочку, дружище“».
Он подошел поближе – туда, где соблазнительно манила к себе чуть приоткрытая Мозесом дверца. Тут она внезапно распахнулась настежь, и его взгляду открылся небольшой постамент черного дерева. На нем возвышался отлитый из чистого золота символ доллара, над которым сиял такой же золотой ореол. При виде его оторопелой физиономии Мозес расхохотался. «Это и есть мой святой, мой св. Люкр. Оно конечно, деньги – презренный металл. Так вот, мой святой – это доллар чистоганом».
К этому времени Хоги заметно полегчало. Нажав кнопку селектора, он вызвал секретаршу: «Зайдите ко мне, мисс Уильяме. – В кабинет вошла очень деловая на вид молодая женщина и молча присела у края стола. – Пригласите моего адвоката, пусть придет. Пожалуй, мне пора составлять завещание».
«О, мистер Хоги, – встревожилась секретарша, – да на вас лица нет. Может, лучше вызвать доктора Джонсона?»
«Нет, нет, дорогуша, – возразил Хоги. – Просто я немного переутомился, а лишняя предосторожность не помешает. Так что позвоните адвокату и попросите его явиться ко мне завтра в десять утра. А на сегодня все». Он жестом отпустил секретаршу, и она вышла из кабинета, гадая, не овладело ли Хоги МакОгуошером предчувствие близкой смерти или еще какой беды.
А Хоги вернулся к размышлениям о прошлом и будущем, как, должно быть, не раз сиживал и его отец. Покружив немного над словами мисс Уильяме, его мысли исподволь вернулись к жизни Папаши МакОгуошера. Мисс Уильяме как-то рассказывала Хоги, что зайдя однажды в кабинет, увидела Папашу МакОгуошера, угрюмо сидящего за своим столом. Он молча глядел в небо, на стремительно пролетающие над фабричными корпусами облака, затем, неловко шевельнувшись, испустил глубокий тяжкий вздох. Мисс Уильяме испуганно замерла, решив, что старик при смерти. «Мисс Уильяме, – произнес он, – немедленно вызовите машину. Велите шоферу подъехать к входной двери, я поеду домой». Мисс Уильяме молча кивнула, и Папаша МакОгуошер откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе. Открыв немного погодя дверь кабинета, мисс Уильяме совсем встревожилась при виде сгорбившегося за столом хозяина. «Машина у подъезда, сэр, – сказала она, – помочь вам надеть пальто?» Чуть пошатнувшись, старик встал на ноги: «Ой, ой, мисс Уильяме, что я, по-вашему, совсем уже развалина?» Секретарша улыбнулась и молча подала ему пальто. Он неловко сунул руки в рукава, а она аккуратно обдернула на нем пальто и застегнула пуговицы. «Ваш портфель, сэр. Я ни разу не видела вашего нового „кадиллака“. Можно я провожу вас до машины?» Старик что-то одобрительно буркнул, и они вместе дошли до лифта и вниз.
