Лобсанг Рампа - Жизнь с ламой
Обзор книги Лобсанг Рампа - Жизнь с ламой
Жизнь с ламой
— Ты умница, Фиф, — произнес Лама. — Кто бы мог поверить, что ТЫ напишешь книгу?
Он улыбнулся и, прежде чем выйти из комнаты по каким-то делам, почесал мне шейку именно так, как мне больше всего нравилось.
Я села и принялась размышлять.
— А почему бы мне не написать книгу? — подумала я.
Конечно же, я кошка, но не какая-нибудь обыкновенная кошка. Нет, нет, что вы! Я Сиамская Кошка, которая много путешествовала и многое видела. «Видела»? Ну конечно, сейчас я совсем ослепла и вынуждена доверять тому, как Лама и Леди Куэй описывают то, что происходит вокруг, но у меня есть мои воспоминания!
Конечно же, я стара, очень стара и уже почти совершенно немощна, но разве это не является достаточной причиной для того, чтобы записать на бумаге события моей жизни, пока я еще в состоянии это сделать? Поэтому здесь приводится моя версия Жизни с Ламой, и это самые счастливые дни моей жизни, солнечные дни после долгой жизни в потемках.
(Миссис)Фифи Грейвискерс(Серые Усы)
Глава 1
Будущая Мать пронзительно кричала.
— Мне нужен Самец, — вопила она. — Хороший, СИЛЬНЫЙ Самец!
Люди говорили, что своими воплями она производила УЖАСНЫЙ шум. Тогда Мама и прославилась своим громким призывающим голосом. Из-за ее настойчивых требований в Париже в поисках подходящего Сиамского Кота с соответствующей родословной прочесывались все лучшие кошачьи питомники. Все настойчивее и громче звучал голос Будущей Матери. Людей охватывало все большее раздражение, и они со все возрастающей силой брались за поиски.
Наконец был найден вполне подходящий кандидат, и он и Будущая Мать были официально представлены друг другу. Через некоторое время после этой встречи появилась я, и мне одной была дарована жизнь, а моих несчастных братьев и сестер утопили.
Мы с Мамой-кошкой жили вместе со старой французской семьей, у которой было обширное поместье на окраине Парижа. Хозяин был дипломатом высокого ранга, и большинство дней в неделе он отсутствовал, потому что уезжал в Город. Часто он не возвращался на ночь и оставался в Городе со своей Любовницей.
Женщина, которая жила с нами, Мадам Дипломат, была человеком холодным, пустым и вечно недовольным. Мы, кошки, были для нее не «личностями» (как в отношениях с Ламой), а просто предметами, которые можно демонстрировать гостям во время вечерних чаепитий.
У моей Мамы была прекрасная фигура, мордочка ее была чернее всех черных мордочек, а хвост всегда был вытянут кверху. Она получила много-много призов. Однажды, когда я еще не совсем перестала есть ее молоко, она вдруг запела свою песню намного громче, чем обычно. Мадам Дипломат разразилась гневом и позвала садовника:
— Пьер, — орала она, — немедленно утопите ее, я не могу переносить этот шум.
Пьер, низкорослый француз с болезненным лицом, который ненавидел нас за то, что мы иногда помогали ему в его работе в саду, проверяя, подросли ли корешки уже высаженных растений, сгреб в охапку мою прекрасную Маму, затолкал ее в старый мешок из-под картошки и куда-то унес.
Той ночью, одинокая и перепуганная, я плакала потихоньку, пытаясь уснуть в холодной каморке для хранения садового инвентаря, где мой жалобный плач не мог потревожить Мадам Дипломат.
Всю ночь я беспокойно и лихорадочно металась на своей твердой и холодной постели, устроенной из сложенных на бетонном полу старых парижских газет. От голода резкая острая боль терзала мое маленькое тело, и я не знала, как жить дальше.
Когда первые лучи рассвета неохотно пробились сквозь затянутые паутиной окна пристройки, у меня появилось предчувствие, что чьи-то тяжелые шаги сейчас послышатся на тропинке, ведущей к моей каморке. Кто-то остановился у двери, затем толкнул ее и вошел. «Ах! — с облегчением подумала я. — Это всего лишь Мадам Альбертин, домоправительница». Кряхтя и тяжело дыша, она наклонила свое массивное тело к полу, окунула свой огромный палец в чашку с теплым молоком и нежно предложила мне попить.
Целыми днями я слонялась, не находя себе места от горя, тоскуя о моей убитой Матери, убитой всего лишь за то, что она пела и у нее был такой чудесный голос.
Много дней я не ощущала ни тепла солнца, ни трепета при звуке хорошо знакомого и любимого голоса. Я страдала от голода и жажды и полностью зависела оттого, позаботится ли обо мне Мадам Альбертин. Если бы не она, я была бы обречена на смерть, потому что тогда я была слишком маленькой, чтобы есть без посторонней помощи.
А дни все шли и шли, и превращались в недели. Я кое-как научилась заботиться о себе, но тяготы, навалившиеся на меня в самом начале жизни, испортили мое телосложение.
Усадьба была громадной, и я всегда старалась скрыться от Людей и от их неуклюжих и неуправляемых ног.
Моим любимым убежищем были деревья, и я взбиралась на них и растягивалась на ласковых ветвях, греясь на солнце. Деревья перешептывались со мной и говорили мне, что на закате жизни для меня наступят счастливые дни. Тогда я их не понимала, но верила, и всегда помнила эти слова моих друзей-деревьев, даже в самые трудные моменты жизни.
Однажды утром я проснулась со странным, непонятным, болезненным желанием. Я издала вопросительный вопль, который, к несчастью, был услышан Мадам Дипломат.
— Пьер! — позвала она. — Достань кота, чтобы ее укротить, подойдет любой кот.
Днем позже меня поймали и грубо бросили в деревянную коробку. И еще прежде, чем я поняла, что в коробке помимо меня кто-то есть, старый кот взгромоздился мне на спину.
У Мамы не было никакой возможности поподробнее рассказать мне о «фактах жизни», так что я была абсолютно не подготовлена к тому, что произойдет дальше. Воинственный старый кот взобрался на меня, и я ощутила сокрушительный удар. Какое-то мгновение я думала, что это кто-то из людей пнул меня ногой. Последовала ослепительная вспышка боли, и я почувствовала, как что-то разорвалось. Я завизжала от боли и злости и, не помня себя, бросилась на старого кота; из его разорванного моими когтями уха полилась кровь, и его пронзительный визг присоединился к моему. Словно от вспышки молнии в коробке вдруг стало светло. Крышка коробки была снята и внутрь заглянули любопытные глаза. Я выпрыгнула; выбравшись из ящика, я увидела, как старый кот, фыркая и огрызаясь, прыгнул прямо на Пьера, который свалился, споткнувшись о ногу Мадам Дипломат.
Пронесшись вдоль газона, я устремилась в убежище к моей милой яблоне. Вскарабкавшись по гостеприимному стволу, я добралась до своей любимой ветки и, тяжело дыша, растянулась во весь рост. Дул легкий ветерок, листья перешептывались и нежно меня ласкали. Ветки раскачивались и поскрипывали, потихоньку убаюкивая, и я наконец уснула от изнеможения.
Остаток дня и всю следующую ночь я провела на своей ветке; голодная, перепуганная и больная, я лежала и думала, почему люди настолько дики, настолько невнимательны к чувствам маленьких животных, которые полностью зависимы от них. Была холодная ночь, и со стороны Парижа летели капли мелкого моросящего дождя. Я промокла насквозь и дрожала, и все-таки меня ужасала мысль о том, чтобы спуститься и поискать другого убежища.
Холодный свет раннего утра медленно уступал место унылой серости хмурого дня. Свинцовые тучи носились по мрачному небу. Время от времени начинался дождь. Приблизительно в середине утра знакомая фигура показалась со стороны Дома. Мадам Альбертин, тяжело ступая, сочувственно причитая, подошла к дереву и близоруко осмотрелась. Я тихонько позвала ее, и она протянула ко мне руку:
— О моя бедная маленькая Фифи, иди ко мне скорее, я принесла тебе поесть.
Я соскользнула со своей ветки и медленно спустилась вниз по стволу. Она встала на колени на траве, тихонько поглаживая мне спинку, пока я пила молоко и ела принесенное ею мясо. Когда мой завтрак закончился, я с благодарностью потерлась о ее ноги, зная, что она не говорит на моем языке, а я не умела говорить на ее языке (хотя полностью его понимала). Подняв меня на свое широкое плечо, она принесла меня в Дом и взяла к себе в комнату.
Я смотрела вокруг широко раскрытыми глазами с удивлением и интересом. Эта комната была для меня новой, и я подумала о том, сколько здесь подходящих вещей, чтобы кое-кто запустил в них когти. Все еще держа меня на плече, Мадам Альбертин тяжело подошла к широкому окну, присела на подоконник и выглянула наружу.
