Кристин Барнетт - Искра Божья, или Как воспитать гения
Каждый воскресный вечер я отправлялась за покупками, стараясь полностью преобразить с помощью того, что купила, наш небольшой гараж. Дети, посещающие «Литтл лайт» (и их родители!), не могли дождаться вечера понедельника, чтобы увидеть, чем я занималась, пока их не было. Майкл тоже никогда не знал, куда попадет. Однажды это был полноценный археологический раскоп, дополненный цветным песком, чтобы представить различные геологические эпохи. Были здесь журналы в кожаных переплетах, чтобы записывать наши наблюдения и делать зарисовки артефактов, во дворе стояли ведра с гипсом, чтобы мы могли соединить кости динозавра (куриные кости, оставшиеся после обеда, я проварила и отбелила), которые мы якобы откопали. Дети, которые еще не сходили с ума по динозаврам, сразу же принялись за дело, а те, кто уже был в восторге от них, оказались на седьмом небе от счастья.
Переизбыток «многообразности и многочисленности» моих схем и составлял основу того, как я работала, это, возможно, пришло ко мне из детства. Задолго до появления «Литтл лайт» у меня в детском центре занимался маленький мальчик, которого звали Френсис. Он очень любил играть с огромными картонными блоками, похожими на кирпичи. Вскоре я поняла, что Френсис сильно огорчается потому, что блоков всего пятнадцать, и этого достаточно, чтобы сложить небольшую стену, но не какое-нибудь нормальное строение. Я инстинктивно поняла, в чем заключалась проблема. В мастерской моего деда все, что оставалось после работ с деревом, шлифовалось, полировалось и превращалось в кубики, которые отдавали нам, его внукам. И это были очень интересные кубики. У нас были треугольники, дуги, цилиндры, длинные пластины и короткие и широкие прямоугольники наряду с деревяшками причудливых форм, чтобы нам было интереснее. Дед Джон также специально вырезал нам деревяшки, придавая им различные архитектурные формы: у нас были карнизы, фронтоны, эркеры и средники. К тому времени, когда у деда появился тринадцатый внук, набор уже был довольно внушительный — предметы самых различных размеров, начиная с самых маленьких, не более кубика сахара, до кубов величиной с полено, а их количество предполагало, что мы можем построить нечто, куда сможем войти сами. Это были не кубики, которые следовало собирать в определенной последовательности, чтобы получить малюсенькую башню. Это были блоки, из которых можно было строить, и мы играли с ними гораздо дольше, чем другие дети, которые быстро вырастали из своих игрушек.
Наверное, дедушкин ген строительства мне не передался, но тем не менее я решила, что смогу помочь Френсису. Я взяла деньги, отложенные на покупку бакалейных товаров, и купила еще семь гигантских наборов картонных блоков — столько, сколько поместилось в моей машине. Когда я наконец привезла их домой, сразу же поняла, что поступила правильно. Теперь у Френсиса было достаточно материала, чтобы работать. Он строил мосты и пирамиды. Он строил башни в стиле Дженга до самого потолка и низкие вытянутые консольные висящие дома в стиле Френка Ллойда Райта.
Френсис стал еще одним ребенком, посещавшим детский центр, кто, повзрослев, не предал свою мечту. Много лет спустя я видела программу по каналу «Дискавери» о средневековых соборах и поняла, что Френсис в свое время открывал для себя висящую систему контрфорсов, используя те самые блоки в детском центре. Повинуясь порыву, я отправила имейл его матери, чтобы поделиться с ней своей приятной догадкой. Она мне ответила, сообщив, что Френсис провел предыдущее лето работая в рамках жесткой конкуренции по престижной программе в области архитектуры в Англии.
Так же как это было в детском центре, естественность стала символом «Литтл лайт». Теперь это имело для меня огромный смысл. Возможно ли, чтобы миниатюрный игрушечный зоопарк вызывал у ребенка, который очень любит животных, такие же чувства, как и живая лама, которую привели с соседней фермы и которая стоит рядом со столом, где дети обычно лакомятся чем-нибудь вкусным?
Единственное, о чем я просила родителей «Литтл лайт», — так это присутствовать и работать вместе с детьми во время занятий. Самой главной движущей силой в мире я считаю необходимость показывать ребенку, что мы принимаем всерьез его увлечение и хотим разделить его с ним. Для нас самой важной была работа с семьей как неделимой сущностью и стремление научить родителей распознавать уникальные таланты своих детей.
Многие дети, страдающие аутистическими расстройствами, глубоко заинтересованы в очень узкой области знаний, которая не представляет интереса для других, как, например, номерные знаки автомобилей или геологическая история системы пещер Индианы, и поэтому не получают отклика и поддержки. Аналогично, я уверена, дети, страдающие аутистическими расстройствами, слышат, как их родители разговаривают о пирожных или поздравляют друг друга, но им это неинтересно. У вас самих разве не было подобной ситуации, когда, придя на вечеринку, вы были вынуждены слушать о чем-то, что вам совершенно чуждо, — это мог быть спорт, политика или обсуждение классических марок автомобилей? Мне кажется, что жизнь аутиста в большей степени проходит именно так.
Несомненно, людям, страдающим аутистическими расстройствами, приходится жить в нашем реальном мире. Но они просто не думают о тех вещах, о которых мы заставляем их задуматься.
Представьте себе, что вы живете в доме на дереве, стоящем в прекрасном лесу, и единственное место, по вашему мнению, где вы чувствуете себя в безопасности и спокойно, и есть этот самый дом на дереве. Но в вашу жизнь постоянно кто-нибудь вмешивается.
— А ну давай слезай с дерева! — кричат вам. — Это сумасшествие — жить на дереве. Ты просто обязан спуститься вниз.
И вот в один прекрасный день некто приходит в этот лес, и этот некто не кричит и не пытается заставить вас измениться, наоборот, этот человек забирается в ваш домик на дереве и показывает вам, что ему нравится такая жизнь не меньше чем вам. Разве у вас не выстроятся совершенно иные отношения с этим человеком? И если этот человек попросит вас на несколько минут спуститься вниз, потому что ему очень хочется, чтобы вас все увидели, разве вам не захочется пойти навстречу?
С помощью такой аналогии я обычно и объясняла, что мы делаем в «Литтл лайт». Мы встречаем детей там, где им хорошо, чтобы привести их туда, где им необходимо быть.
Поскольку мы проводили очень много времени вместе, родители, занимающиеся со своими детьми в «Литтл лайт», начали строить свою тесную социальную общину. Мамы (а большинство были именно матери) знакомились, делились друг с другом своими проблемами, шутили. Очень скоро они ждали еженедельных встреч с таким же нетерпением, как и их дети. Для многих из нас время, которое мы проводили вместе, было как бальзам на рану, спасая нас от страха и изоляции, с которыми мы постоянно сталкивались с момента постановки диагноза ребенку.
Та первая зима с «Литтл лайт» не совсем четко запечатлелась в моей памяти. Я открывала детский центр в 6.30 утра, работала полный день и закрывала его в 5.30 вечера. У меня было полчаса на уборку и преображение комнаты. Затем я проводила часовой урок с пятью ребятишками, потом мы быстро ужинали, после Майкл купал Уэса, следом приходили еще пятеро малышей на второй урок в «Литтл лайт». Когда все уходили, я читала Джейку и Уэсу сказку на ночь, купала Джейка и укладывала его спать.
И так было каждый вечер. Бывали вечера, когда я падала в кровать, слишком устав даже для того, чтобы почистить зубы. Но в сравнении с тем, что было год назад, у нас отмечался значительный прогресс.
«Литтл лайт» существовал уже год, и моя оригинальная методика, сведения о которой передавали из уст в уста, стала привлекать все больше детей с особыми проблемами. Днем я занималась обычными детьми и детьми с особыми проблемами, вечером и по выходным детьми-аутистами, превращая свой гараж в некое подобие лаборатории, где могла быстро принять решение, что нужно сделать, чтобы достучаться до ребенка, а чего делать нельзя. Иногда помогало нечто совершенно неожиданное, но самым главным было все же установить контакт с детьми.
Райану было одиннадцать лет, когда мы встретились с ним, он не разговаривал с тех пор, как ему исполнилось три года. В течение всех этих лет его родители перепробовали все традиционные методики, но врачи, к которым они обращались, говорили его матери, Бет, что он никогда не заговорит. У Бет дрожали губы, когда она рассказывала мне об этом.
— Они сказали, что в нашем случае не с чем работать.
Сам факт, что кто-то может сделать подобное замечание по поводу больного ребенка, приводил меня в ужасное состояние. Не успела я провести с Райаном и десяти минут, как поняла, насколько все они были не правы. Да, он не говорил, было очевидно, что у него полноценный аутизм. Одиннадцатилетний возраст — это слишком поздно для того, чтобы начинать говорить, но было что-то еще. Уже во время нашей первой встречи, пока его отчаявшаяся мать перечисляла мне все, что он не умеет делать, Райан периодически выглядывал из-за ее спины. Я разглядела в нем чувство юмора, нескрываемое любопытство, которое позволило мне предположить, что Райан способен на гораздо большее, чем позволяет увидеть другим. Когда я ему улыбнулась, он снова спрятался и затем выглянул из-за материнской спины. Все время, пока его мама старательно рассказывала, как ей было предложено махнуть на мальчика рукой, мы с ним играли в прятки.