Рик Джароу - В поисках священного. Паломничество по святым землям
Мне удалось скопить некоторую сумму денег, и как бы вымотан и разбит я ни был, что-то внутри открылось, и я понял, что обратного пути нет. Тогда пришло решение посмотреть на свою страну, отправиться автостопом от побережья до побережья. И произошло нечто действительно странное. Кто бы ни подбирал меня на дороге – будь то чернокожий священник-баптист из Южной Каролины, молодой американский буддист, постящийся уже сороковой день и останавливающийся на каждой заправке, чтобы сделать глоток воды, или перевоплощенный житель Атлантиды из института Эдгара Кейси – все они начинали говорить со мной о Боге.
Это было для меня чем-то новым. Они говорили о Боге не как о теории или упорядоченной религиозной системе, а как об очень личном опыте. В гордом одиночестве я обосновался в парке в горах Грейт-Смоки, в Вирджинии, и впервые за всю свою жизнь начал молиться. В своих молитвах я не просил о чем-то особенном – просто сидел на земле и молился. Я осознал, что жизнь моя катится в пропасть, и упущено нечто крайне важное, самая сущность вещей.
Что-то затронуло меня, потрясло до самой глубины души, и я осознал, что жизнь моя может оказаться в руках силы, которая сметет все, что я когда-то считал своим. Нужно только довериться. Это понимание не было философским по своей сути, оно просто стало происходить со мной, все больше и больше вторгалось в мою жизнь денно и нощно, хотел я этого или нет, вторгалось так же, как и те посланники Господа, что подбирали меня на дороге.
В один из моментов такой жизни я, сидя в фургоне, несущим меня на запад, стал лихорадочно записывать все, что со мной происходило накануне. Когда наши пути с сердобольным водителем машины разошлись и каждый пошел своей дорогой, я с ужасом обнаружил, что все записи, все мои величественные размышления о любви и жизни остались в грузовике, который унес их с собой в неизвестном направлении. Навсегда. Внутри послышался панический, полный отчаяния крик: «Все потеряно!» Но я быстро успокоился и сказал себе: «Ладно. Я доверяю: если это случилось, значит, я должен это принять». Стоило мне подумать об этом, как я споткнулся о некий предмет, валявшийся на обочине, примыкавшей к кукурузному полю. Вокруг не было ни души. Я наклонился и увидел перед собой томик изречений Лао-цзы – книга «Дао пути», о том, как выбросить из головы все лишнее, как стать цельным.
Вернувшись в Нью-Йорк, я снова устроился работать таксистом. Но осталось ощущение необходимости отбросить все свое прошлое, избавиться от цепкой хватки общества, семьи, друзей. Мне удалось скопить достаточно денег, чтобы пересечь океан, и я стал паломником, искателем пути. Я путешествовал по заморским странам, читал книги в библиотеках старых европейских городов, встречал людей, оставался с ними, работал на рынках и в сельских общинах. Были знакомства с различными духовными учителями, занятия йогой и медитацией, я сидел в одном кругу с признанными гуру, и в какой-то момент стал убежденным учеником, приняв роль религиозного человека. В Европе я впервые открыл для себя соборы и монашеские ордена – временами они становились моим пристанищем. Встреченные там люди казались мне друзьями, которых я давно потерял, но вновь обрел. Встреча с другой культурой помогла мне иначе взглянуть на историю – не книжную хронологию, но историю, в которой отдельная человеческая душа может вырваться из замкнутого круга повседневности и совершить удивительное путешествие сквозь пространство и время.
Особенно на меня повлияли духовные учения Востока. Как и большинство американцев, я не тяготел к каким-либо физическим упражнениям. Мне не хватало выдержки даже для того, чтобы долго сидеть, скрестив ноги, я был сутул, питался как попало – булочки, тосты и прочая ерунда. Я осознал, что присутствие в моей жизни телевизора и набитого деликатесами холодильника превратило меня в раба своих чувственных желаний. Да можно ли осознать «истину», возможно ли «пойти внутрь себя», если не получается даже на десять минут успокоиться и сосредоточиться? Образ «духовной жизни», представленный через восточные идеалы медитации и благоразумного поведения, казался мне более правильным путем. В этом была цель, абстрактный пункт назначения.
Меня также привлекла идея духовного Учителя с его силой и способностями – это не имеет ничего общего с харизматическим лидером. Большинство таких учителей утверждает, что их учения и сила происходят из некой духовной реки – особый поток устремляется к ним, неся с собой священное знание. Этот источник становится краеугольным камнем культур, нитью, которая связывает собой все области общественной и личной жизни. Еда, сон, работа, межличностные отношения – все это перестает быть случайным и хаотичным. Напротив, эти вещи становятся частью традиции, частью чьей-то садханы[1] или духовного учения.
И я решил последовать этому пути. Так продолжалось несколько лет – в какой-то момент я оказался в Индии, начал заниматься медитацией, изучал священные тексты, жил в ашрамах[2] своих учителей. Я всем сердцем полюбил эти земли. Облачившись в одежды нищего бродяги, я и отправился в путешествие по тиртхам – священным местам паломников. Где бы я ни оказывался, я встречал только доброту и поддержку со стороны людей. Садху – кочующие аскеты, святые йогины – принимали меня как равного, давали пищу и кров. Конечно, некоторые из них оказались чрезмерно любопытными, но все же под маской их отрешенных лиц скрывалась заразительная доброта, исходящая из глубины сердец. Незнакомец, не знающий местного диалекта, я мог спокойно зайти в любую деревушку. Достаточно было встретиться взглядом с любым местным жителем, чтобы ощутить себя дома, ощутить себя частью этого окружения. Мне давали ночлег и заботу люди, чье гостеприимство не знало никаких границ. Я очень легко стал частью Индии, возможно, слишком легко. Все это напоминало мне пребывание в летнем лагере (за исключением периодических вспышек дизентерии и малярии во время этих странствий). И я с долей легкой грусти осознавал тот факт, что мне не удастся провести остаток своей жизни на берегах Ганги[3]. Меня продолжала преследовать моя собственная культура, она требовала пересмотра, повторного принятия.
Сегодня я все еще с удивлением думаю о том, почему эта простая, но духовно насыщенная жизнь оказалась для меня недостаточной. Почему я оставил все это и отправился на поиски своей собственной реки? Возможно, я был безнадежно испорчен. Может, мне не хватало веры, настоящей веры. А может, я уловил проблеск этой удивительной невинности прошлого, и боязнь замутить ее своим осознанием того, что мастер – это создание ученика, еще один продукт вечно цепляющегося ума. В конце концов, каждый из нас остается наедине с собой.
Через семь лет я снова оказался в Нью-Йорке за рулем такси. Я жил в лофте[4] с девятью другими людьми, каждый из которых был своего рода духовным странником и аскетом. Пространство лофта делилось на части при помощи занавесок, у нас была общая кухня и одна на всех стиральная машина. Поскольку все занимались индивидуальными практиками, мы вместе посещали занятия по медитации: их проводила Хильда Чарльтон – она провела восемнадцать лет, скитаясь по Индии. Хильда делилась энергией и энтузиазмом не только с нами, но, казалось, со всеми приверженцами неоиндуизма, живущими в Нью-Йорке, и делала это очень хорошо, с юмором и любовью. Мы существовали в рамках общества, но не были его частью. Большинство из нас занимались черной работой и зарабатывали ровно столько, чтобы хватало на корку хлеба. Я был счастлив. Я соблюдал садхану, медитировал, работал и даже вернулся в школу.
У американской садханы выявился ряд необычных особенностей, которых не хватало в Индии, – например, можно было ходить в кино и есть мороженое. И это было нормально. Мы изобретали свои собственные духовные практики, пели под гитару вместо органов и тамбуринов, носили джинсы вместо ряс и набедренных повязок, а на алтарь клали фигурки Христа, Кришны и Будды.
Я устроился на работу учителем без образования и занимался детьми с неврологическими и эмоциональными расстройствами. В школе мне даже разрешили вести занятия по йоге. И все же день ото дня атмосфера становилась все более и более депрессивной. Никто не обращал внимания на внутреннюю красоту этих детей, никто даже не задумывался об их потенциале. Вместо этого мы часами учили их читать и писать. Если кто-то дерзил, мы должны были вести их к декану, иногда с применением силы (что случалось нередко). В классе доминировала атмосфера «ну и кто же здесь главный?» Ученики ходили на занятия почти из-под палки – просто потому, что этого от них требовали. Жизнь в школе была полностью оторвана от жизни вне ее. Изо дня в день их силой усаживали за парты, и это только усиливало общее недовольство. После школы они выходили на улицы и вымещали там на всем, что ни попадя, то, что у них накопилось. Они ждали только одного: повзрослеть и навсегда осесть в извилистых улицах.
