Алексей Ксендзюк - Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика
"Очень трудный вопрос, — сказал он. — Сам ты сказал бы, что они внутри нас. Я бы сказал, что это не так, но мы оба были бы неправы. Тональ твоего времени призывает тебя утверждать, что все, имеющее отношение к твоим мыслям и чувствам, находится внутри тебя. Тональ магов говорит противоположное — все снаружи. Кто прав? Никто. Внутри ли, снаружи — это совершенно не имеет значения." (IV, 134)
На самом деле, не имеет значения. В какой бы точке ни открылась для нас Реальность (во «внутреннем» пространстве или во "внешнем"), она равным образом заполоняет все, включая нас и весь мир в неразличимую целокупность, во всем взаимно открытую, в ту однозначность, которая хорошо понятна философствующему уму, но слишком удалена от непосредственного чувствования. Д. Т. Судзуки на этот счет предлагает любопытное рассуждение, показывающее, насколько прагматичным может быть подход к данной проблеме в учении, обладающем развитой философской базой. "Самое главное, — пишет он, — ухватиться за высшее «я», что, как сказали бы последователи Дзэна, есть постижение своей собственной природы, или кокоро. Последователи христианства и иудаизма озабочены проблемой Бога объективно существующего, или Бога вне нас, а большинство восточных народов, наоборот, стремится заглянуть внутрь, в самих себя, чтобы найти там высшее «я», в котором пребывает реальность. Я бы сказал, что в некотором смысле Бог — это высшее «я». Фактически они представляют собою одно: высшее «я» — это Бог, а Бог — это высшее «я»: нетрадиционное понятие о Боге носит ярко выраженный дуалистический оттенок, и всякий раз, когда мы пользуемся этим термином, он напоминая нам о его мифическом происхождении. Дзэн надежно застрахован от такого рода осложнений. Я предпочитаю высшее «я» вместо Бога — «я», которое мирно дремлет в сокровенных тайниках нашего индивидуального «я», и в то же время не знает абсолютно никаких ограничений. Мы должны общаться с ним не только на высочайшей вершине горы Синай, "где бытие есть бытие", но везде: на рынке, в поле, в рыбацкой лодке, на поле битвы, в лицее, в Колизее. Некоторые из этих мест Богу, может быть, будет противно посетить, но высшее «я» явится туда без колебаний. Высшее «я» не знает преград, а также нигде не встречает никакого сопротивления, куда бы оно ни направилось." (Д. Т. Судзуки. Основы дзэн-буддизма.) И это безусловно так. Мы уже упоминали об удивительном влиянии слов на процесс восприятия и еще будем об этом говорить особо. Но у высшего «я» есть определенный дефект, который оказывается важным при ближайшем рассмотрении. Ведь данный термин акцентирует именно внутреннее бытие, которое, будучи всегда при нас (по наблюдению Судзуки), тем самым вуалирует внешнее, или, по меньшей мере, отдаляет его, делает менее значительным, менее явным. Подход дона Хуана здесь выглядит абсолютным, поскольку ничем не ограничивает психологические установки сознания и одновременно придает переживанию Реальности некоторую адекватность. Конечно, такая адекватность достигается странным, как бы призрачным образом: опять-таки за счет снятия содержания, за счет подчеркнутого семантического провала (вездесущий, нейтральный Икс) и, более того, безразличия к содержанию вообще ("это совершенно не имеет значения"). Тональ и нагуаль всегда внутри и снаружи, всегда вне психологии или физики (объемля то и другое, превосходя то и другое в масштабах, сводящих к нулю всякое содержание). Следуя за доном Хуаном, мы находим нагуаль как равно представленную всюду данность с бесконечным числом характеристик и сознаем, что любое переживание его неполно, а внутреннее состояние не что иное, как определенный тип резонанса с внешним, производимый изнутри глубинными потенциями субъекта.
В свете вышесказанного прежний вопрос встает с еще большей остротой: почему перцептивное явление, пусть даже столь экзистенциально значимое, как соприкосновение с Реальностью, может оцениваться нами в смысле «блаженства», «благодати» и свободы? Так, Симона Вейль — известный апологет духовности в западном мире — с характерным энтузиазмом говорит о Реальности следующее: "За этим миром скрывается Реальность, вне пространства и времени, вне умственной Вселенной человека, вне какой бы то ни было доступной человеческому познанию сферы. Голос этой реальности звучит в самом сердце человека в форме страстного стремления к абсолютному добру, стремления, которое живет вечно и не может быть удовлетворено ни одним объектом этого мира." (Курсив мой — А. К.) Значит, наше обычное бытие неудовлетворительно, дискомфортно, страдает от отсутствия этого "абсолютного добра", которое, быть может, и не добро вовсе в космическом смысле, однако нечто безусловно притягательное — "обновленное дыхание", сброшенный груз никчемных тягот жизни и, одновременно, обретение утраченной полноты. За Реальностью нам определенно грезится раскрепощенная легкость — это «добро» для нас, и абсолютно оно лишь в том смысле, что более полное удовлетворение мы не в силах представить. Мы полагаем здесь осуществление идеала, абсолют человека, в обычной своей заносчивости приписывая субъективному переживанию онтологическое значение. Очевидно, мы все еще подсознательно верим, будто Вселенная существует не сама по себе, а во благо человеку, и если нам хорошо, то мироздание торжествует.
Оставим в стороне приятные мечтания, ибо этим скорее пристало заниматься теологии, и попробуем понять причины непреходящего терзания души, а равно собственной очарованности подлинным бытием. Для этого нам придется вновь взглянуть на модель перцептуального механизма человека (см. рисунок 1) и немного поразмышлять над психологией восприятия.
Итак, все, чем мы располагаем при повседневном переживании мира, есть так или иначе «галлюцинируемое». Оно занимает наши чувства и практически никогда не подвергается сомнению. Такой удивительной самоуверенности мы достигаем благодаря слаженной работе двух фундаментальных блоков перцепции
— референции и смыслообразованию. Мы почти никогда не задумываемся, что это значит для нас на самом деле. А ведь последствия такого положения всецело определяют не только познавательную беспомощность человека и ограниченность его экзистенциальных возможностей, что, в конце концов, волнует больше философов, ученых, т. е. людей, занятых бесплотной абстракцией мысли. Смыслы и оценки превращаются в фактическое содержание нашей жизни. Вовсе не сенсорная информация, осмысливаемая и оцениваемая, движет нами — заставляет страдать или радоваться, скучать или увлекаться, бездельничать или работать, хотя многие автоматически воображают именно такой процесс. Внимательное наблюдение показывает, что смыслы и оценки — отнюдь не склад всегда готовых к употреблению изделий и не мертвый набор знаков, механически подставляемый под сенсорные сигналы согласно какому-нибудь жесткому алгоритму. В первые годы жизни мы научаемся как самим смыслам (оценкам), так и сложной организации этих элементов — тому, что в психологии иногда именуется сценарием. Иначе говоря, не сигнал определяет налагаемый на него смысл, а смысл манипулирует сигналом, приспосабливает его к себе, окрашивает и оживляет. Строго говоря, человек очень мало зависит от реального содержания окружающего его объективного бытия. Программа переживаний осуществляется своим чередом, и Реальность может повлиять на нее единственным способом — остановить переживание вообще. Только смерть оказывается достойным соперником и одолевает тиранию сценария. Пока же мы живы, весь мир вокруг только и делает, что подтверждает наши подсознательные установки вроде "все люди — негодяи", "я слаб", "мой муж — неудачник", "у меня плохое здоровье", "меня никто не уважает" и т. д. и т. п. Сценарий — это самый тяжкий для человеческой души плод описания мира. Даже в том случае, когда он способствует победам, а не поражениям, это, в конечном счете, бремя и рабство. Если выяснить характерные его признаки и механизм происхождения, наша дисгармония делается явной.
Корень проблемы заключается уже в том банальном факте, что человек — животное общественное. Только в социуме мы становимся людьми, т. е. обретаем всю совокупность качеств, отличающих нас от иных живых существ. Каждый, таким образом, несет в себе неизбежный груз социальности — описание, являющееся продуктом определенной общественной практики, навыки функционирования, выработанные человеческим общежитием в процессе общения внутри вида и с внешним миром. Инстинкт самосохранения биологической единицы, свойственный всему живому, в социальном преломлении обернулся краеугольным камнем, на котором выросло грандиозное сооружение эго. Известно, что метапсихология оккультизма называет эго причиной всех заблуждений и страданий человека. "Уничтожение, себя во всех смыслах" (С. Вейль), "капитуляция перед Божеством" (Шри Ауробиндо), "мистическая смерть" магов — все это различные названия для одного процесса: остановки эгоистического механизма, девальвации всех его движущих сил, мотивов. Когда Будда провозгласил, что "жизнь есть страдание" и у этого страдания есть причина, он имел в виду тот же комплекс эго. Всякий человек, наделенный достаточной чувствительностью, время от времени сознает утомительность своего бытия, тяжесть желания, страха, уязвленного самолюбия, жалости и неудовлетворенных стремлений. Этот непрерывный фон психической жизни и есть основной продукт эго, чьи ядовитые миазмы истощают и подтачивают личность до конца ее дней. Дело в том, что природа эго опирается на неразрешимое противоречие "Я — мир", вследствие чего полностью соткана из цепи конфликтов, «дурная» бесконечность которой гипнотизирует и внушает иллюзорные надежды: то и дело мерещится, что мы вот-вот вырвемся из заколдованного круга, совершим нечто окончательное и обретем долгожданную гармонию. Но внутри описания гармония невозможна. Таким образом обеспечивается безостановочное движение, неустанный поиск, лихорадочное производство, т. е. само существование цивилизации. Изначально отделив себя от мира, мы раз и навсегда установили экзистенциальное противостояние, безнадежную оппозицию, вовлекли себя в борьбу, где не может быть победителей. Мы сотворили мир частных ценностей, но бессознательно утверждаем их универсальность; мы приняли внушенные социумом сценарии достижения этих ценностей и превратили все воспринимаемое в условный фарс, искренне веря, что это и есть Реальность. Иллюзорные обретения и потери вызывают реальные страдания. Такой процесс превращения иллюзии (слов, идей, представлений) в безусловную реальность можно назвать обратной стороной магии, так как здесь заключено некое мрачное чудо.
