Станислав Гроф - Зов ягуара
— Что-то я не совсем понимаю, — сказал Мэт. — Какое отношение все это имеет к охоте?
— Возвращаясь в чрево Матери-Природы, охотники ощущали свое коренное тождество со всеми животными. Наверное, именно это так прекрасно выражено в фигурках древних шаманов, которые сочетают в себе человеческие и звериные черты. Взгляни на них — какая красота! — сказала Лора, вызывая на экран целую галерею изображений шаманов, созданных в эпоху палеолита. — Вот танцор из Ля Габийю, вот повелитель зверей из Ляско, а вот еще один, из той же пещеры — лежит на земле с торчащим вверх членом.
— А вот и мой любимец, — сказал Мэт, показывая на изображение знаменитого колдуна из пещеры Ле Труа Фрер.
— Да, он просто неподражаем, — согласилась Лора. — Иллюстрация того переживания единства с животными, о котором говорит Кэмпбелл. Ноги и пышная борода у него человеческие, рога и уши — оленьи, круглые глаза — совиные, хвост — конский, а передние лапы — львиные. Член явно человеческий, но расположен, как у кота.
Она пробежала глазами текст, сопровождавший цветные фотографии наскальных росписей Ляско, которые изображали прекрасных зверей. В нем говорилось: «Как пишет Джозеф Кэмпбелл, росписи в пещере воплощают мотив охотничьего рая, изобилующего самыми разнообразными животными. Эти изумительные картины рисуют край, лежащий где-то между миром живых существ и космической ночью, из которой возникают и в которую возвращаются живые создания. Все животные, рожденные и убитые в этом мире, продолжают существовать в безвременной темноте мира архетипов».
В порыве благодарности Лора обняла Мэта. Она чувствовала, что информации у нее достаточно и теперь самое главное — побыть в одиночестве и спокойно собрать все воедино.
— С чего тебя вдруг так заинтересовали эти дела? — спросил Мэт, не желая больше скрывать свое любопытство.
— В деревне, там в горах, проводят ритуалы посвящения, вот я и подумала, что здесь может быть какая-то связь, — ответила Лора, ограничившись полуправдой. Она еще не была готова выложить Мэту все до конца.
Возвратившись в свою палатку, Лора легла и предоставила мыслям свободно блуждать. Она чувствовала, что ей не хватает какого-то важного звена и эта недостающая связь вот-вот всплывет на поверхность сознания. Мысли то и дело возвращались к ротонде пещеры Ляско, вмещавшей одно из самых замечательных творений мастеров эпохи палеолита. То была сказочная картина охотничьего рая, запечатлевшая тридцать бизонов, десять лошадей, четырех козерогов и северного оленя. В центре композиции находилась загадочная фигура Повелителя Зверей, или Звериного Бога, соединившего в себе черты человека и животных. Казалось, он завороженно глядит на большую голову льва, появляющуюся над горизонтом, словно восходящее солнце.
Вот оно, недостающее звено! — подумала Лора, взволнованная своим открытием. — Ведь лев — солнечный зверь, а солнце — высшее божество шаманов. И лев, и солнце — примеры для охотников, потому что лев истребляет стада, как восходящее солнце гасит звезды. А лучи солнца символизируют копья, стрелы и кинжалы.
Мысли Лоры бешено неслись, порождая одну ошеломляющую догадку за другой. Кажется, все сходится!
В народных сказаниях Сибири и Северной Америки солнце часто изображают строгим отцом, который подвергает своих сыновей суровым испытаниям, — припомнила Лора. — В Центральной и Южной Америке еще с доиспанских времен главный солнечный зверь — ягуар. В ритуале, который она увидела в пещере, Балам Ахау со своим факелом играл роль строгого солнечного отца — недаром даже имя его означает «Бог-Ягуар»! Ведь в заключительной части ритуала все будущие охотники отождествляли себя с ягуаром, после чего отправлялись в путь на встречу с восходящим солнцем.
Должно быть, все, что случилось в пещере, было вариацией на тему того, что уже происходило в каменном веке совсем в другой части света! Что же это за ритуал, если он с небольшими изменениями просуществовал сорок тысяч лет и до сих пор имеет для этих людей огромное духовное и психологическое значение?!
Девушка ощутила прилив неудержимого энтузиазма. Она предвкушала захватывающие приключения, которые ждут ее совсем скоро, Как ни мечтала она побыть с отцом, ей не терпелось поскорее вернуться в деревню.
Послушный великан
Побережье Болинас окутывала густая пелена тумана, скрывшая внушительный строй современных зданий, вытянувшийся вдоль береговой линии. Неистовые порывы ветра хлестали океан, вовлекая его в неистовый танец и срывая веера соленых брызг с гребней бьющихся волн. В воздухе клубились плотные облака тумана — казалось, они затеяли игру в прятки, то открывая, то вновь скрывая и окружающий пейзаж, и полную луну, висящую на усеянном звездами небе. Время от времени в больших разрывах тумана возникало яркое радужное сияние огней над раскинувшимся неподалеку Сан-Франциско.
Тянущиеся вдоль берега большие открытые бассейны и пирсы были едва освещены, но окна нескольких зданий на берегу, вздымающемся высоко над океаном, ярко горели в ночи.
Хотя в том что некоторые ученые Национального института прикладных исследований сознания, или НИПИСа, как его обычно называли, заработались допоздна, не было ничего особенного, тем не менее, сегодня даже по количеству окон, светящихся в столь поздний час, можно было сказать: идет работа над проектом чрезвычайной важности.
Вдруг, словно соревнуясь с завыванием ветра и плеском волн, туман прорезал монотонный гул. Автоматические ворота одного из бассейнов разошлись, будто раздвинутые огромными невидимыми руками, подставив его нутро бешеному натиску волн. На мгновение из воды показалось гигантское, обтекаемое, как торпеда, тело кита — великан выбросил мощный столб воды и, сильно ударив хвостом, исчез под водой. Не обращая никакого внимания на разъяренную стихию, кит покинул свою тихую заводь и направился в бушующий открытый океан.
То был огромный самец синего кита-полосатика, прекрасный образчик своего вида, излучающий неукротимую энергию и жизненную силу. И все же в его поведении было что-то странное. Движениям кита не хватало обычного изящества и игривости, свойственных этому виду. Удары хвоста были сильными, но однообразными и механическими — они в точности, без малейших отклонений повторяли друг друга. То, как он двигался, больше напоминало механизм, чем живое существо. Вместо того чтобы сливаться с бушующей стихией, он боролся с ней с такой непреклонной решимостью и упорством, будто пытался навязать океану свою волю.
Покинув бассейн, кит-великан устремился вперед и неуклонно следовал избранному курсу, словно стрела, выпущенная с побережья Болинас по направлению к Фарралонам — открытым всем ветрам гористым островам, затерянным в Тихом океане к северо-западу от Сан-Франциско. Дальше от берега траектория движения кита, казалось, нацелилась на какую-то точку чуть южнее островов. Здесь, раскачиваясь под натиском волн и ветра, стоял «Калипсо-2», корабль весьма необычной конструкции. Это был большой, широкий катамаран; два расположенных по бокам понтона несли среднюю часть, выполненную в форме огромного обтекаемого резервуара. Большинство его огней было потушено, двигатели выключены. Он спокойно и прочно стоял на якоре, словно терпеливо ожидая столь необычного свидания.
* * *
Тэд Маккензи перестал нервно ходить кругами по скользкой палубе, оперся костлявыми локтями о поручень и злобно сплюнул в Тихий океан. Он был человеком действия и не любил ждать. «Пора бы им уже появиться, — пробормотал он себе под нос, — не иначе как их что-то задержало». Маккензи вновь сплюнул в туман и, сражаясь с ветром, закурил сигарету. Неожиданный порыв ветра разорвал завесу тумана, и на горизонте возникли огни Сан-Франциско.
Тэд Маккензи осознал, как сильно он любит этот старый, грязный, проклятущий городишко. Его разноцветные огни, резко контрастирующие с чернильной тьмой ночи, настойчиво подмигивали ему, как глаза шлюхи. Призывно маня, они воскрешали призраки ностальгических воспоминаний. Сколько рискованных приключений довелось ему пережить за эти годы на нескольких квадратных милях, что тянутся от верфей до улицы Кастро и от Чайна-тауна до Тэндерлойна! Теплая волна возбуждения пробежала у него по спине, когда он вспоминал пьяные кутежи в барах и ночи, проведенные с дружками в стриптиз-клубах на Бродвее.
Маккензи был прирожденным авантюристом: он обожал гул адреналина в крови и просто расцветал, когда пахло жареным. За годы сотрудничества с ЦРУ у него было вдоволь возможностей поставить жизнь на карту по самой высокой ставке. Удовольствие и возбуждение, получаемое им от рискованных и зачастую сомнительных заданий, по природе своей было сродни сексуальному. Только это ни в коей мере не уменьшало его ненасытной тяги к сексу, и он не мог себе представить ничего более волнующего, чем сочетание наслаждения, боли и опасности. Его пленил Сан-Франциско, чей потаенный мир, порочный и эротический, казалось, превосходил границы самого болезненного воображения. Где еще в мире можно найти такое разнообразие возбуждающих приманок — от детской и подростковой проституции — мечты педофилов — и утонченных, экзотических салонов садомазохистов до сборищ онанистов, рынков черных и белых рабов для сексуальных утех, шоу транссексуалов и скотологических клубов?
