Глеб Александров - Сокровище чаши
Древняя, как сама Атлантида, ненависть к Сынам Света кипела в крови каждого Ракшаса. Представители Левой Стези (чёрной магии) ненавидели Сынов Света, как лёд ненавидит огонь. И как бы ни были могущественны атланты в дни своего расцвета, когда огромный материк Атлантида занимал половину земного шара, Сыны Света на своём Острове и тогда были могущественнее и учёнее их. Ныне, когда от былого могущества осталась лишь горстка островов и кучка магов, стало очевидно: Ракшасы и атланты – это преходящее, Сыны Света – это вечное и неизбежное. И это обстоятельство злило больше всего. Ревность, злость и ненависть – вот что было в душе Ракшаса в то утро.
История Наврунга
Не было такого способа в арсенале атлантов, чтобы укрыться от всевидящего глаза Сынов Света. Наврунг знал это и потому понимал, что сбежать ему не удастся. То, что он избежал участи отряда Крокса, уже было удачей, а раз так, далеко бежать смысла не было. Наврунг не был колдуном, он не совершал страшных преступлений, не ненавидел Сынов Света, как многие из шаммаров.
Родившись в бедной семье, он с трудом получил образование и совсем недавно стал вторым пилотом на вимане Крокса. Но всего того, что он знал о Сынах Света, было достаточно, для того чтобы понять – спасаться бегством не имело смысла.
А потому, выбрав ровный участок, защищённый от ветра, он сел на камни недалеко от вершины скальных гор, примерно на тысячу локтей выше того места, где нашли свою погибель шаммары, и застыл.
Он не думал ни о чём. Не молил, не призывал, но старался мужественно принять решение Сына Света – умереть с достоинством или жить, но тоже с достоинством.
В этом спокойном ожидании и застал его Амедей.
Чёрный, без огней, и потому незаметный, виман завис перед площадкой, на которой сидел Наврунг в ожидании своей участи. Но двигатель вимана издавал хотя и незаметный, но слышимый гул, так хорошо знакомый второму пилоту этого корабля.
Наврунг открыл глаза.
Амедей глядел на него, пытаясь проникнуть сквозь внешнюю невозмутимость пилота и понять, чем сейчас заняты мысли этого оставшегося в живых великана.
Но поверхность ауры шаммара была пуста, как девственная пустыня, и невозмутима, как море в полный штиль. Что скрывается за этой невозмутимостью и спокойствием - Амедей не знал. Это не то чтобы пугало его - просто хотелось определённости и ясности.
Сосредоточившись, Амедей, в первую очередь, парализовал шаммара сильным волевым приказом. Внешне ничего не изменилось, но цвета ауры поблекли, и стало ясно, что враг не сможет пошевелиться, даже если очень захочет, а захочет он вряд ли – его воля так же парализована, как и его тело.
Амедей высадился на скалу и подошёл близко к врагу, пристально разглядывая его в темноте.
Видно было плохо, но использовать магию там, где можно применить огонь, было неблагоразумно, тем более что силы не бесконечны и последний приказ воли почти не оставил их Амедею.
Факел осветил спокойное, но бледное лицо атланта. Сидя, он был ростом с Амедея, который стоял. Не было видно амулетов, не было плаща и шлема, даже боевой амуниции. Атлант был в лёгкой тоге, наполовину открывавшей его грудь и спину и опускавшейся до колен. Никакого оружия при нём не было.
Амедей вдруг стал понимать, что этот атлант ждал их. Но не для того, чтобы сражаться, а чтобы принять свою участь – мужественно и спокойно.
Дрожь пробежала по спине Амедея.
Одно дело - убивать врага в сражении, видеть его глаза, сталкиваться смерчами взвинченной воли и побеждать в неимоверном напряжении сил, но совсем другое дело – убить практически спящего человека просто потому, что так надо.
Кому надо? Зачем? И надо ли вообще?
Незаметно подошёл Гьянг и положил руку на плечо Амедея:
- Этот благородный воин ждал нас.
- Учитель, нам надо его убить, ведь он – наш враг, он хотел уничтожить этих людей и их мир…
- Никто не обязывал нас убивать врагов для освобождения и защиты, и если можно обойтись без смерти, то лучше сделать так.
- Но ведь он – враг и, не задумываясь, убил бы нас!
- Ты ничего о нём не знаешь, и к тому же ты не он, а потому его методы не могут быть твоими.
Амедею стало стыдно, рука Учителя укоризненно жгла плечо.
«Да, мы же не просто воины, но воины Света, наши методы – это сострадание к поверженному противнику, а не ритуальная казнь», – думал он.
Жизнь Наврунга осталась его жизнью, но судьба его была теперь в руках Гьянга – того, кто его спас.
Тибет, 1741 год
После разговора с Учителем я вернулся домой и, отдав свиток матери, уснул счастливым сном праведника.
Каково же было моё удивление, когда утром родители устроили мне пышные проводы! Казалось, что они всю ночь готовились, – так всё было продумано и спланировано.
Все родственники, все соседи - целая толпа народа - в праздничных одеждах, оставив свои дела, пришли поздравить моих родителей и выразить мне своё уважение.
Даже лавочник с нашей улицы, даже сборщик податей – все были здесь, радовались и смеялись, ели, сидя за празднично накрытыми столами, и делились своими впечатлениями о моей жизни. Оказалось, что все они (даже те, кто видел меня лишь несколько раз в жизни и не знал, как меня зовут) пророчили мне великое будущее и не сомневались в моём светлом пути.
Отчего такие пышные проводы? Это было больше похоже на свадьбу, но с присутствием одного жениха - меня.
Всё оказалось гораздо прозаичнее, чем можно было себе представить.
В то время, когда мой Учитель отсутствовал, он, оказывается, получал из рук самого Далай-Ламы важные награды и назначение, которые, собственно, ничего не значили для Учителя, но были очень значимы в глазах людей. Теперь, когда мой Учитель стал не просто уважаемым буддистом, но ещё и Учителем, признанным самим Далай-Ламой - авторитетом в области словесности и теологии, а я – его Чела, живущим под одной крышей с этим великим человеком, обожание и подобострастие, адресованные моему Благословенному Учителю, распространялись и на меня. Вот и вся причина. Узнав из восхищённых слов моих родителей эту нехитрую правду, я сразу успокоился и стал набивать рот всякими вкусностями, которыми и по великим праздникам меня не особенно баловали. На самом деле, не я, а самый старший из братьев, Гелонг, был опорой и надеждой отца, а сейчас он сидел насупившись и сердито поглядывал на меня, ведь потчевали меня, а не его…
Когда солнце достигло зенита и объевшиеся гости спрятались в тень, я стал прощаться с родителями. Они не были огорчены, скорее наоборот: моя судьба складывалась таким образом, что в лучах моей теперешней славы им тоже что-то да перепадало. Уважение родственников и соседей дорого стоит в мире простых людей, а раз так, то моё ученичество уже оплатило моим родителям все хорошее, что они сделали для меня в этой жизни.
Наконец прощание закончилось, и я с узлом необходимых вещей в руках появился у двери комнаты моего Учителя.
Он ждал меня примерно к этому времени и показал мне мое жилье. Оказалось, что в наши комнаты один вход из коридора, а моя к тому же выходит как раз в ту комнату, где происходили все наши встречи.
Счастью моему не было границ, о таком я и мечтать не смел! А тут – вся моя жизнь превратилась в счастливую сказку!
Остаток дня я провёл со стариком Ламой, который терпеливо и медлительно объяснял мне основные правила жизни в монастыре, показывал помещения, в которых мне предстояло учиться, и знакомил с теми учениками, кто был определён мне в сотоварищи, а вернее, к кому был определён я.
Всё было замечательно, но, как я понял, от всех этих учеников меня отличает некий статус – я не был монахом в этом монастыре, не жил вместе со всеми в общежитии, питался отдельно и, вообще, с моей точки зрения, пользовался благами, несопоставимыми с размерами моей скромной личности. На мой взгляд, на месте моего Учителя я бы поместил меня к этим ребятам и забыл бы о моём существовании, пока не набрался бы уму-разуму и не напитался бы всякими знаниями, как колодец водой, чтобы служить неведомым путникам прохладой вод и надеждой отдыха.
Причину этого моего особенного положения Учитель объяснил мне вечером:
- Ты будешь посещать не все предметы, но лишь те, что я отметил в твоём листе ученика. Некоторые предметы и занятия мы просто пропустим: нет времени ими заниматься, да и не нужны они тебе. Я не собираюсь делать из тебя монаха или священника.
- А кого же?
От удивления я раскрыл рот: если не монах, то кто же?
- Не всё то золото, что блестит, и не все монахи становятся Учителями, и не все Учителя были монахами. Монашество и ученичество хотя и подобны, но не одно и то же.
- Учитель, но почему мои цели должны расходиться с целями этих учеников, разве не Учению Будды мы пришли служить?
