Глеб Александров - Сокровище чаши
Обзор книги Глеб Александров - Сокровище чаши
Всё описанное здесь - правда.
Глава 1
Шигацзе, 1741
Мой первый урок - и одновременно испытание - ничем, в принципе, не отличался от того, как его проходил мой старший брат два года назад (он успешно завалил его, был признан негодным для занятий буддизмом; старый Лама наотрез отказался его учить, заявив, что такого бездаря ещё поискать) и от того, как проходили испытания все желающие стать упасака при монастыре Таши-Лум-по вот уже сотни лет.
Урок-испытание был прост, вместе с тем, мало кто мог пройти его, но лишь осиливший его мог быть зачислен в качестве слушателя.
Старик Лама Кагчен-Дьянг-мо провёл меня вдоль фестивальной стены, сзади храма Будды, и мы вошли в малозаметную непримечательную дверь, теряющуюся в массиве огромного, пятидесяти футов высоты, здания.
Внутри царил сумрак и прохлада, несмотря на летнюю жару и слепящее солнце снаружи.
Глаза не сразу привыкли к темноте, пока мы шли по коридору, уходящему куда-то в сторону и вглубь.
Шагов через тридцать старик открыл дверь, и мы вошли в помещение без окон, квадратное, не более двадцати футов в поперечнике. Одна стена его представляла собой лист меди, натёртый до блеска и даже, как мне показалось в свете тусклой масляной лампы, зеркальный, чего я никогда в жизни не видел. Чтобы так натереть медь, требуется очень много усилий, и хватает этих трудов ненадолго: медь быстро тускнеет и теряет свой блеск.
И, тем не менее, это было именно зеркало. Может быть, не из меди, а из сплава, почти во всю стену, высотой восемь футов… Я был удивлен, что в никому неизвестном помещении, куда мало кто знает ход, хранится такая ценность, да и зачем? Я привык к тому, что ценности существуют, чтобы удивлять и поражать, но для этого они должны быть на виду, а не спрятаны в глубине и под замком…
А между тем старик начал приготовления.
Он зажёг несколько ламп, достал тряпку и протёр зеркало от пыли, хотя пыли я и не заметил, – зеркало было идеально отполировано и блестело после протирания так же, как и до него.
Затем старик велел мне достать из угла два странных стеклянных таза.
Он поставил их перед зеркалом и в каждый установил треногую табуретку.
Когда это было проделано, он сказал:
- Ньянг-мо, ты должен сидеть и смотреть в это зеркало. Если что в нём увидишь – сразу говори мне.
Я кивнул, отвечать мне мешал ком в горле, ставший там от волнения сразу после того, как я понял, что это всё очень серьёзно и, быть может, определит мою дальнейшую жизнь.
Старик поместил над моим теменем какой-то предмет на верёвочке, сел на другую табуретку и затих.
В комнате воцарилась тишина. Я стал пристально вглядываться в зеркало, рассматривая глупое выражение своего лица, меняющееся каждую секунду из-за плясок теней от пламени нещадно чадивших старых масляных ламп.
Так мы сидели довольно долго, загадочный предмет над моей головой, казалось, хотел вытянуть из меня нечто – может быть, что-то ненужное? От него в голове, внутри черепной коробки, что-то медленно вращалось, перед глазами бегали искорки, и выражение моего лица от этого становилось ещё глупее, что мне ни капельки не нравилось, но я ничего не мог с собой поделать – такой уж, какой есть…
И вот когда мне всё это уже порядком надоело и я захотел сказать старику, что я такой же неудачник, как и мой брат, вдруг что-то неуловимо изменилось. Я не сразу понял что. Это было какое-то движение, замеченное мною краем глаза, но не в той стороне, где сидел старик Лама, а в другой. Это не были крысы, так как было очень тихо и я услышал бы их перемещение. Это были не живые создания - те, кто привлёк моё внимание.
Как бы краем глаза я заметил движение … в зеркале, и это не имело никакого отношения к тому, что находилось в комнате.
Я повернул голову туда, где видел нечто необычное, и в тот же момент движение было уже в другом конце зеркала, от которого я только что отвернулся. Я повернул голову туда, но движение опять осталось за границами фокуса моего зрения: нечто как бы присутствовало в зеркале, но упорно не желало быть узнанным и опознанным.
Я, как идиот, стал крутить головой и вращать глазами, стараясь уловить, что именно происходило там, где я никак не мог ухватить суть движения.
Старик смотрел на меня, казалось, с пониманием, и от этого немого свидетельства моей глупости мне было ещё больше не по себе: как если бы я был уличён в невежестве, а мой учитель ожидал, когда я выявлю глупость ещё большую, чтобы выгнать меня - не просто как всех, а с треском, с грохотом и с позором. От этой мысли я весь покрылся испариной, спина под рубашкой зачесалась, как раз там, где и почесать-то толком нельзя, а движение на периферии моего зрения стало приобретать вполне реальные очертания. И эта двойственность – необычность моего положения, неудобство в спине и глупые мысли - стала четче оттенять картину, проступающую как бы сквозь зеркало, а не на его поверхности; Именно поэтому то, что я увидел в нём, стало казаться мне чем-то нереальным, придуманным и ненастоящим - так мы воспринимаем уже ушедший сон, смакуя подробности того, что никогда не было нашим достоянием, но к чему мы прикоснулись, благодаря шуткам дакинь…
Ариаварта, более 20 000 лет назад
Старый буйвол сам вёл борозду, маленький помощник, восьми лет отроду, был скорее необходимым дополнением картины, как её знавали предки и буйвола, и ребёнка.
Всегда было так.
Буйволы делали ровные, на загляденье, борозды, хотя никто их этому не учил, а дети сопровождали их в этом монотонном, нелёгком труде, как бы напоминая небесам, и солнцу, и луне – всем, что порядок вещей, установленный века назад, не стоит менять. Вот так - мальчик и буйвол, а небеса наблюдали за ними в это тихое трудовое утро, начавшееся для мира.
Предгорья Гималаев дарили тихий влажный ветер, щедрое солнце наливало силой побеги, а небольшая высота над уровнем моря дарила так любимую природой и людьми прохладу.
Это трудно понять, если не побывать для сравнения в низинах – выжженных добела долинах, где даже мухи в жару не чувствуют себя способными летать, где даже травы, кажется, молят о влаге и прохладе.
Ни мальчик, ни буйвол не задумывались над тем, как им повезло - жить в таком месте, где нет изнуряющей жары, но есть солнце, дающее жизнь и не отнимающее ничьей свободы дышать и радоваться каждому дню, проводить дни не в ожидании прохлады, а в трудах и повседневных заботах.
Той был самым младшим из большой и дружной семьи.
Его старший брат, Манис, был на пять лет старше и уже учился грамоте и наукам у Вануата, местного мудреца, седого и мудрого, как сами Гималаи.
И пока Той был ещё слишком мал для наук, он провожал буйвола в его неспешной работе, будучи скорее другом, чем погонщиком и пахарем.
Посейдонис, более 20 000 лет назад.
Старик Крокс всю долгую жизнь занимался делом, к которому его душа не лежала никогда.
Удивительно, но можно было уже давно найти что-то не столь опасное и более подходящее его почтенному возрасту; да и Сыны Света в последнее время стали очень уж активно вмешиваться во взаимоотношения племён и государств, чего они обычно старались не делать, обитая на Белом Острове и не вдаваясь в подробности жизни хлебопашцев и торговцев на протяжении многих и многих лиг вокруг них.
Крокс был не просто работорговцем. Он не перекупал рабов – он добывал их, совершая набеги на деревни и мелкие города живущих на дальних островах торговцев, хлебопашцев и ткачей.
Старый виман Крокса видал разное, даже участвовал в битве близ острова Камит между армиями господ Хиронто и Марианвана много лет назад, когда Крокс, тогда ещё совсем молодой и драчливый, горделивый сын своего Отца, Аркуата из рода Винуаториев, думал, что весь мир создан лишь для того, чтобы он, Крокс, его завоевал. Он был молод и глуп тогда, и лишь случайность не дала ему погибнуть там, где гибли десятками тысяч: лучи Капиллы не щадили никого, они вспенивали океан, и тысячи жизней отдавали свой последний вздох морю и ветру, так и не поняв, что произошло. Виман, на котором род Винуаториев выступал на стороне побеждённого тогда Хиронто, отстал от основной армады и потому остался цел. Крокс хорошо помнит печальные и задумчивые глаза отца, что-то шептавшего самому себе, после чего на рубку поступил приказ сбавить ход и сделать вид, что сломались. Отец Крокса всегда чуял опасность загодя, и тогда этот его дар спас и весь род, и жизнь Крокса, и виман, который с тех пор давал возможность роду Крокса зарабатывать на жизнь.
Тогда, глядя на гибель армады своего господина, отец принял решение никогда больше не принимать участия в глобальных военных действиях, где цена человеческой жизни – ничто и где безжалостные лучи не дают возможности поединка, но просто сжигают и воду, и воздух, и, казалось, само пространство - вместе со всем, что было в нём: кораблями, людьми, чайками и брызгами волн…
