В Фёдоров - Воители трех миров
У.Г.Попова рассказывает на материалах Магаданского краеведческого музея об интересных "шаманских куклах", которые числом в девять штук закреплены на особом пояске, надеваемом во время камлания. Самая большая из кукол изображает мужчину, а остальные восемь — "старух". Скорее всего, "хозяек дорог" нижнего мира, которые, наверное, должны помогать избраннику духов во время путешествия по преисподней. Как видно из этих описаний, наряд эвенского шамана имел свои отличительные особенности. Еще более был не похож на эвенкийский и якутский его бубен-унтун. Он делался гораздо меньших размеров, круглой или яйцевидной формы, с узкой обечайкой и без резонаторов. Зато изнутри оснащался колокольчиками "на разные голоса", погремушками из железа различной конфигурации и мог нести на внешней поверхности рисунки. Колотушка вырезалась из дерева (иногда из кости) и на конце ее изображалась голова животного.
В число ритуальных принадлежностей входил и особый посох. Как сообщает Т.Сем, "эвены вырезали шаманский посох из округлой палки. Его цилиндрическое навершие вставлялось в другой цилиндр, инкрустированный оловом в виде пяти зигзагообразных поясков. К верхушке жезла прикрепляли подвески. Такой жезл символизировал мировое шаманское дерево как центр Вселенной, через которое можно проникнуть в иные миры. Главная из подвесок эвенского посоха — в виде человечка, составленного из кусочков меха. Так изображали духа-предка шамана, того самого, что приходит к нему в момент его становления и ведет всю жизнь, давая силу, помогая в общении с духами миров. Вторая подвеска посоха — цепочка с семью нашитыми охранителями — изображением духов предков. Они сшиты из красных тряпочек и символизируют линии родовых предков и их реинкарнации в потомках".
Некоторые эвенские шаманы имели в своем арсенале наглазниками — выпуклые металлические пластины с узкими прорезями — вроде тех, которыми пользовались в старину весной на ярком снегу вместо солнцезащитных очков. Может быть, для того, чтобы не ослепнуть от сияния светил, запредельных небес и астральных огней? В круг основных обязанностей шаманов входили лечение людей и оленей, прорицание будущего, предупреждение о надвигающихся опасностях, бедах и их предотвращение, "проводы" умерших в мир буни и "узнавание их обид".
Совершая путешествие в верхний мир к самому главному божеству, шаман летел до четвертого неба на своем священном олене-кудьае, а далее, пересекая еще три неба, — на белом журавле стерхе. На седьмом небе и происходила встреча посланника людей с Хэвки. Если же требовалось проникнуть в нижний мир, то шаман добирался туда по мистической подземной реке, "нырнув" в нее в образе гагары или рыбины. Коли уж мы упомянули о священном олене, то надо остановиться на нем поподробнее. Поскольку это животное играло в жизни эвенов особую роль (есть даже пословица: будет олень — будет и эвен), то именно олень и обожествлялся ламутами. Кудьаем становилось животное чисто белой или пестрой масти, выбранное шаманом. У каждого члена рода был свой кудьай, вступивший с ним с помощью специального ритуала в магическое родство и игравший с этого момента роль ангела-хранителя на земле. Когда эвен заболевал, шаман подводил к нему священного оленя и окуривал обоих дымом рододендрона. Потом олень, особым образом коснувшись, понюхав или подышав на человека, "забирал" в себя болезнь и убегал на волю. Случалось, кудьай и гибли от "ноши" перенесенного на них слишком тяжкого недуга. Мясо таких оленей не ели, запрещалась использовать кудьаев и для какой-либо работы.
Когда эвенский шаман камлал обычным образом, чтобы изгнать болезнь, в ряде племен для него изготавливали из дерева изображения двух птичек. Если к концу ритуала птички исчезали, то считалось, что вместе с ними улетали и болезни. Вообще камлания у эвенов подразделялись на "малые" и "большие". Первые устраивались, чтобы "загородить дорогу" духам болезни к только начинающему недомогать соплеменнику или изгнать их из тела уже сраженного недугом. По аналогии с медициной их можно было назвать неотложной помощью. "Малый" обряд выполнялся без помощников, зрителей и без костюма — с помощью одного бубна и колотушки.
"Большой" обряд, "в полной амуниции" и при стечении народа, как утверждает У.Г.Попова, "устраивался в случае массовых заболеваний людей, частых смертей их, неожиданной смерти уважаемого лица, с целью не только изгнания духов болезней, но и гаданий, предсказаний, "проводов" в "мир мертвых" и пр. Устраивались общественные шаманские обряды при эпизоотиях оленей, когда они гибли табунами, при разных загадочных событиях общественного значения".
Одним из особых обрядов было узнавание причины смерти у самих покойных в случае их скоропостижной кончины, а также выяснения, не держат ли они "обид" на кого-то из живых и не заберут ли за собой следом. Для того, чтобы ответить на подобные вопросы, шаман на какое-то время "засыпал", а потом "просыпался" и начинал вещать от имени умершего.
Здесь, наверное, будет уместным привести и понятия эвенов о "мире мертвых" — буни. По их представлениям (со слов У.Г.Поповой), люди попадали туда на 40-й день после смерти. Но не все, а только те, которые были безгрешными в человеческом смысле и выполняли все законы тайги и заветы предков. Остальных в буни не пускали, и они превращались в привидения, бродящие возле своих могил и пугающие живых людей плачами и стонами. Для того, чтобы "недостойные" все же получили право поселиться в "мире мертвых", их родичи на земле должны были проводить специальные обряды и приносить жертвы.
"Большие" камлания в холодное время года проводились в юрте самого шамана, а летом — на открытом воздухе, возле большого костра. Но всегда — в вечернее время суток. Есть сведения, что в старину эвены, как и эвенки, возводили для подобных ритуалов специальный чум. Интересно, что молодежи и детям присутствовать на камланиях в роли зрителей не полагалось.
По окончании обряда шаман "для очищения" дважды крест-накрест перепрыгивал через костер или очаг: сначала с восхода на закат, потом с юга на север.
Освоив эти небольшие теоретические знания об "особенностях национального шаманизма" и кое в чем разобравшись, мы теперь сможем легче воспринять и переварить современную "живую" информацию, полученную автором от эвенского писателя Егора Едукина, жителя заполярного поселка Чокурдах, стоящего на реке Индигирке. Его предки и по отцовской, и по материнской линии были сильными шаманами. Правда, в самом начале беседы Егор Васильевич заметил, что "об этом эвены обычно мало говорят, но пусть меня простят мои сородичи-шаманы, — в данном случае это, наверное, нужно сделать, поскольку все с годами может вообще уйти в небыль и забыться". Будем надеяться, что наша работа — действительно веский повод, который примут во внимание далекие предки Е.В.Едукина, и дадим ему слово. "Наша родословная славилась шаманами. Материнский род вышел с Момы. Он долгие годы кочевал вдоль Индигирки: летом двигался к тундре, зимой — к горам Оймякона. Когда умирал мой дедушка по этой линии Николай Михайлович Слепцов, известный шаман, мне было всего шесть лет. Он подозвал меня к себе, провел рукой по щеке и сказал: "Пусть он сделает то, чего я не смог сделать". Может быть, я бы и перенял его дар, но был воспитан уже в совсем другом духе — в советском, даже коммунистическом, и потому ничего шаманского во мне не оказалось. Но я все же успел еще увидеть немало настоящих шаманов и еще больше услышать о них. Для начала расскажу семейное предание о деде.
В детстве он рано потерял отца и мать, и его приютил кто-то из небогатых дальних родственников. Когда Николай вырос, он стал видным и неглупым парнем, к тому же получившим по наследству тайный дар, которым он, правда, пока еще никак не пользовался. Однако положение неимущего бедняка ставило его в положение незавидного жениха, ко всему еще и лишенного традиционных сватов-родителей. Поэтому, когда он встретил и полюбил дочку жившего по соседству богача-шамана, шансы его получить согласие будущего тестя были очень невелики. Тем не менее, узнав во время тайной встречи у девушки, что он ей тоже нравится, Николай решил выступить в роли свата сам. Богач, выслушав его слова, сплюнул в ответ: "Кто ты такой! Ни родителей у тебя нет, ни оленей! Даже и не думай. Я ее за ровню отдам". И выставил бедняка за дверь. Николай ушел с раной в сердце и в душе, униженный и отвергнутый, и, видимо, в результате всех переживаний его шаманский дар вдруг спонтанно проявил себя. Через некоторое время девушка заболела. И так сильно, что никто ничем не мог ей помочь. Отец отправил своих людей за известным якутским ойуном в далекую Дружину, тот приехал начал камлать, но тут же сдался, сказав, что не может вылететь из жилища-тордоха, поскольку какой-то более сильный шаман "закрыл хвостом своего оленя" дымовое отверстие. Послали гонцов за знаменитым шестипалым шаманом из другого эвенского рода, но и он не смог покинуть тордох. А девушка тем временем лежала уже при смерти. Не оправдал надежд и далекий чукотский шаман, но он предложил отцу устроить камлание вместе. Удалив всех из тордоха, они сумели вдвоем "пробить блок" и, превратившись в куропаток, стали облетать тундру, чтобы отыскать неведомого обладателя волшебной силы. Не найдя никого похожего, обратились в гагар и отправились в более дальние и теплые края. Снова ничего не отыскали, вернулись в тундру и обернулись воронами. И тут чукотскому шаману показалось, что какие-то приметы указывают на один ближний тордох. Отец девушки в ответ заметил, мол, какие там могут быть неожиданности, там известные бедняки живут Но все-таки вороны сели у тордоха, превратились в людей и вошли в жилище. А в нем сидит только один человек — Николай Слепцов. Поначалу богач даже и верить не хотел, что этот незадачливый жених может быть великим шаманом, но его чукотский собрат все почувствовал сразу и тут же улетел восвояси. Богачу ничего не осталось, как пригласить Николая к себе домой и попросить спасти девушку. "Так и быть, — сказал он, — забирай ее в жены". Николай вышел на улицу, обошел несколько раз вокруг чума, а когда вошел вновь, то его невеста уже сидела на кровати.
