Николай Гайдук - Волхитка
Высыхало море, а вслед за ним и душа от тоски высыхала у многих людей, сызмальства привязанных к этим берегам и уже как будто бы не мысливших себя отдельно от этих просторов, от этих красот.
На следующий год, весной, Лель Степанович заболел без видимой причины. Ничего конкретного вроде не болело: ни суставы, как бывало раньше, ни поджелудочная железа. Нет, ничего конкретно не болело – и в то же время весь он изнемог, телом скукожился, душой потускнел.
Он с трудом дождался Боголюбова и с удовольствием попарился – в последний раз.
– Болеславушка, – сказал он с необычайной, прощальной нежностью, – чую смерть и хочу тебе один секрет открыть. Много лет назад в гостинице на нашей беловодской стороне застрелился незнакомый человек. Матёрым звался он, я узнал поздней. На столе у него осталась чистая какая-то бумажка. Выбросить хотели, а потом случайно воду на неё пролили – и на бумажке буквы обозначились, картинки. Это было секретное какое-то письмо. Остров такой-то, широта и долгота такая-то… Пароход под землёй нарисован, а снизу написано: «Россия – это наше золотое дно!» Слышал ты об этом, Болеславушка?
Доктор задумался.
– Рассказывали мне что-то похожее…
– Ну вот, значит, не нужно долго объяснять. – Смотритель показал рукой. – В тайге за маяком, по направлению к Тёплым Ручьям, есть поляна. Я долго такую искал…
– Что за поляна?
– Не перебивай, а то мне трудно что-то стало говорить. Поляна такая, что в июньскую ночь на Ивана Купала там всё горит и звенит ключ-травой… Думал, успею, схожу туда как-нибудь… Нет, Болеславушка, нет! Надо жить сегодня, а что там будет завтра – это ещё бабушка надвое сказала. Не успел я, видишь. Теперь ты запоминай. Но если и ты не успеешь… Дай слово! Дай руку!
– Даю, дорогой Лель Степаныч! Даю! Только зря ты… Мы ещё попаримся…
Смотритель отмахнулся.
– Я не барышня, не надо утешать. Вон там вон, за божничкою, секретное письмо. А на чердаке лежит сухая домовина…
Боголюбов несколько секунд ошарашено смотрел на него.
– Гроб, что ль? Домовина-то.
– Нет, ящик для картошки. Ты чего, как этот… как не русский? Как маленький…
– Да причём тут «не русский»? Это ты, Лель Степаныч, как маленький ведёшь себя. – Доктор прошёлся по комнате. – Гроб, если хочешь знать, это тоже маяк – маяк для тела и души.
– Это как же?
– А так! Он маячит, манит. Соображаешь? Нет? Ну, давай я тебе растолкую. Вот ты делаешь гроб – по своей индивидуальной мерке. Так? По высоте, по ширине. И вот он пустой лежит на чердаке или где-то ещё. Лежит и тебя дожидается. Но поскольку гроб сделан для тебя и только для тебя – этот гроб начинает как бы тянуть к себе, манить.
– Болеславушка… – Смотритель устало улыбнулся. – Наши предки были не дурнее тебя. Это ещё дед мой научил меня, что не надо оставлять пустую домовину, надо засыпать в её закрома или зерно, или стружку, или опилки… Ты сходи-ка, посмотри, я там место выбрал… Как раз между берёзой и сосёнкой. Хотя… Таперича хоть выбирай, хоть нет – один хрен песками занесёт, прости, Господи!
За маяком, среди высоких сосняков на поляне, где земля была, как чёрный пух – удивительно мягкая, тёплая, – там уже успело образоваться небольшое родовое кладбище смотрителей. Там на веки вечные и успокоился грустный Лель Степанович, один из последних маячников на беловодском море, день за днём и ночь за ночью отбегающем от родных берегов.
Весна разгулялась в тот год очень рано. После коротких, печально шумящих дождей небо очистилось; угарный дух кружился на ветру и заставлял деревья и кусты хмельно шататься и трясти сырыми «головами». Солнце к полудню припекало – высоко и щедро. Над свежим бугорком столетняя сосна прослезилась янтарной живицей… К середине лета могила смотрителя буйно оделась травой и цветами. Нередко над ней слышно было песню иволги, соловья или сердечный стон залётной чайки. Но море высыхало и донные пески страшно сорили на многие-многие версты. Неумолимо, хотя и медленно, округа меркла, глохла – погибала, лишённая животворящей беловодской влаги.
15Доктор настоятельно звонил и писал в краевой здравотдел. Он сначала просил, а потом уже требовал – требовал ни много, ни мало – переноса больницы в другое место.
«В Горелом Бору эффект лечения сводится к нулю! – утверждал он. – Даже психика здорового человека здесь начинает расшатываться: земля излучает недобрые токи!..»
И вот приехала комиссия крайздрава. Солидные, серьёзные мужи. В недоумении отвесив нижнюю губу, ехидно щурясь, чиновники осмотрели «Белый Храм во ржи», покосные поляны, сеновал и другие причуды Горелого Бора. Затем собрались в кабинете Боголюбова – подвести итоги.
– Молодец, Болеслав Николаич! Неординарно подходишь к решению своей задачи, – начал пожилой крайздравовский чиновник. – Спанье на сеновале? Я понимаю: uis medicatrix natural. Врачующая сила природы. Неделя спанья на таком сеновале может заменить килограмм наших лекарств. Это прекрасно! И в то же время из рук вон досадные недоработки.
Боголюбов заёрзал в своём кресле.
– Какие, например? Недоработки-то.
– Да вот хотя бы этот странный мальчик со свечой на сеновале!.. Ну, неужели трудно погасить? Или вы хотите, чтоб Горелый Бор действительно стал горелым? Тогда уж наверняка вам предоставят новое место для вашей больницы. Я, конечно, не думаю, что вы на это уповаете, но…
– Позвольте мне сказать, – попросил Боголюбов и зачем-то поднялся, как школьник, готовый ответить урок.
– Да, да, конечно. Мы затем и приехали – выслушать вас… Что? Как вы говорите? Я не понял ваших возражений… Как вы сказали? Негасимая свеча? Позвольте, но такие в природе даже не существуют. – Чиновник усмехнулся. – Хотя не исключаю, нет. У вас тут может быть ещё и не такое. Кха-кха… Я отношусь к вам с уважением, Болеслав Николаевич, но всё эти графья, султаны… Вы извините, но… Над нами уже смеются далеко за пределами края! Давайте будем как-то посерьезнее себя вести… Вашего графа, кстати, решено перевести в краевую клинику.
– Что и требовалось доказать, – вполголоса, как будто сам себе, сказал Боголюбов.
– Кому доказать? Что доказать? – Чиновник нахмурился. – Вы ещё приказ не получили? О переводе вашего графа? Нет? Ну, получите на днях.
И тут второй чиновник – тяжелым грубым басом – навалился на Боголюбова. Порывшись в чёрном кожаном портфеле, басовитый дядя достал какое-то письмо и неожиданно перевел разговор на жалобу в адрес доктора.
– Скрывать не станем, Болеслав Николаич, кто-то из ваших, – намекнул басовитый крайздравовец. – Вы их графьями величаете, а они вам в знак благодарности, вот, пожалуйста: «Пишу под психдонимом. Доктор в Горелом Бору страшнее медведя…» Ну и так далее. Но это – эмоции. А вот и факты. Завхоза батогами на конюшне побили.
Лицо Боголюбова неожиданно повеселело.
– Что вы говорите? Я не знал, честное слово! Но побили – значит, заработал.
– Хорош главврач! «Не знал… Заработал…», – передразнил басовитый чиновник. – А спекуляция мёдом? Тоже не знаете? А мы располагаем другими данными. Партию мёда отправили на маяк?
– Партию? Даже так? – Боголюбов покачал головой. – Флягу отправлял. На чай смотрителю. Не думаю, что это спекуляция.
– А взамен? Что привезли с маяка? Рыбки вам подкинули?
Господи! Два сушёных хвоста! Он же меня по-человечески отблагодарить хотел. Не возьми я – обиделся бы.
– Значит, и этот факт имеет место…
– Неужели? А ведь и правда! – доктор начал терять равновесие. – Как сказал Павлик Морозов: в жизни всегда есть место подлости!
– Что-то знакомое, – мимоходом заметил чиновник. – Только, по-моему, это не Павлик Морозов сказал, а этот, как его?.. Павка Корчагин, что ли?
– Нет, – серьезно ответил доктор. – Это у нас в деревне был один пятерочник. Литературу любил до беспамятства. Все книжки, всех героев перепутал и за Павлика Морозова сочинил такую фразу: в жизни всегда есть место подлости. Вы знаете, товарищи, к сожалению, я всё чаще и чаще вспоминаю эту кошмарную фразу!
– Да-да, кстати, о подлости, – перебил басовитый чиновник. – Не далее, как в прошлую субботу какие-то молодчики, одетые пиратами… кху-кху… разгромили цех по производству детских игрушек. Я вам честно скажу, Болеслав Николаич: ни у меня, ни у милиции нет никаких доказательств вашей причастности к этому… кху-кху… подвигу. Но объясните хотя бы, что это за варварство?! Почему?!
– Это был не просто цех, а цех по производству нечистой силы!
У чиновника брови полезли куда-то – чуть ли не к затылку.
– Иг… – прошептал он. – Игрушки? Безобидные игрушки? Цех нечистой…
– Да! – горячо и напористо выпалил доктор. – Скажите мне, во что играют ваши дети, и я скажу, кем будут они в будущем.
– Вы лучше бы подумали о том, кто вы сами будете в самом скором будущем! – Чиновник снова опустил продолговатый жирный нос в портфель, достал ещё один конверт, потёртый, пухлый. – Дальше разбираемся, товарищи! – провозгласил он, делая умильное лицо.
