Валерий Докучаев - Власть Рода. Родовые программы и жизненные сценарии
– Ну, давай рассказывай.
Он все ещё недоверчиво спросил:
– Вы самый главный начальник над военными?
– Да, я.
Тогда он достал из-под вязочки, которой были привязаны штаны к телу, книжку и с доверием протянул начальнику. Тот взял орденскую книжку, внимательно её посмотрел. Потом ещё и ещё раз.
– Чья это книжка? – спросил он мальчика.
– Моего папы, – последовал гордый ответ.
– А почему ты с этой книжкой один ночью в городе? Откуда ты?
– Я искал вас, чтобы вы спасли моего папу. Его забрали военные. Увезли. Мы все плакали, а потом я сказал маме, что найду папу. Но тут опять приехали военные, посадили нас в вагон и повезли куда-то. Тогда я убежал и стал искать вас, чтобы спасти папу…
Комендант обнял его за плечи, прижал к себе и долго смотрел на мальчишку, который явно был истощён и, судя по коростам на лице, нуждался в лечении… Он явно взвалил на себя непосильную ношу. И верил, что нашёл спасителя и защитника…
Он снова сбежал – уже из больницы, когда увидел в окно, что самый главный начальник идёт по улице с завязанными за спиной руками, а по обе стороны от него два человека в обыкновенной одежде.
Мы встретились с ним поздно вечером на вокзале, когда за ним гналась здоровенная тётка, в руке у него был свёрток, завязанный платочком. Наша кодла как раз вышла в поисках еды. Мы с разных сторон вбежали между ним и тёткой с воплями: «Грабят!» Она растерялась и остановилась. Тогда мы рассыпались в разные стороны.
Нашли его сразу. Он сидел в углу между столбом и бревенчатым домом, в руке у него был здоровенный гвоздь. Мы сошлись с ним сразу. Он нам всем понравился. Наша кодла ему тоже понравилась. У нас были свои правила. Можно сказать, неписаный кодекс поведения: мы не обижали девчонок, нищих, не лазали по квартирам, а добывали только еду…
За год мы объехали несколько уральских городов, постепенно пробираясь в сторону Волги. В каждом городе нам приходилось отстаивать свои права перед такими же, как мы. Но мы так были сплочены и верили друг в друга, что очень быстро нас признавали…
Видимо, мать у него была отчаянная. Она подняла на ноги даже тех, кто не в ладах с законом. Нас нашли. Ему передали письмо от матери. Что там было написано, мы не знали, да и знать не могли, даже если бы увидели письмо. Читать умел только он, а остальные делали первые шаги, так как он настоятельно вталкивал в нас грамоту почти на ощупь, лёжа ночью в каком-нибудь очередном подвале. Только стало всем нам ясно, что Витька нас оставляет и едет к матери, как он сказал: «Поднимать семью».
Прошло много лет. Воронова Виктора Алексеевича знали уже многие. Он поднялся и, обладая хорошей грамотой, сумел стать военным лётчиком. Создал семью. Восстановил квартиру в Саратове. Теперь у него трое детей. После выхода с военной службы стал гражданским лётчиком. Казалось, детство оставило его после испытаний. Но нет-нет да и всколыхнёт его: отец, где мой отец? Спросить уже не у кого…
Беспокоит его и младшая дочь, справная женщина. Учительница немецкого языка. Но что-то с ней не так. С семьёй не ладится у неё. Нет-нет да и задаст она вопрос: «Кто я?» То вдруг услышит музыку немецкого композитора и заплачет. А на днях её пригласили переводчиком к делегации из Германии. Она ходила счастливая, а при расставании сняла с груди самое ценное, что у неё было, – подарок отца, аметистовые бусы, – и подарила-отдала немке из состава делегации…
Я жил у них целую неделю. Мне показали все достопримечательности Саратова. Мы много провели времени в беседах. Будто прорвало его и меня. Мы не могли наговориться. А были ведь мы знакомы почти год в десятилетнем возрасте, казалось бы, какие у нас разговоры…
С Анной, его дочерью, я говорил особо. Она отнеслась ко мне с большим доверием. Сказала, что никогда не видела отца таким раскрепощённым, каким-то свободным в общении, а ведь обо мне никто в семье ничего не знал. Я говорил с Анной – я с ней работал. Я не говорил, что я с ней работаю, ни Виктору, ни ей самой. Но я очень серьёзно с ней работал.
Постепенно из лоскутков информации передо мной складывалась вся величественная панорама трагедии целого народа, которая, как в зеркале истории, отразилась в семье моего друга. Мне было радостно, что наша взрослая встреча с Виктором не разочаровала нас, а только укрепила. И даже в таком возрасте повеяло чем-то надёжным, крепким, настоящим в человеческих отношениях.
В далёкие столетия уходят корни этой старинной семьи. Некогда, помогая Петру в повышении технической культуры государства Российского, приехали они на Волгу и занялись делом. Строили красивые дома, железные дороги…
В 1936 году дед Анны уехал добровольцем в Испанию. Его совершенное знание немецкого языка оказало неоценимую помощь молодой республике. За что и получил он две правительственные награды от советского командования.
Безжалостна надстройка к своему народу. Выполняя план по зачистке территории от врагов народа, прихлебатели и тыловые подхалимы перевыполняли безнравственный, античеловеческий план. Сгинул в 1939 году боевой офицер – отец Виктора – в застенках.
Осталась огромная семья без кормильца. Мало этого показалось надстройке. Всю эту семью с ручным скарбом в товарняке отправили в степи Казахстана на верную погибель. Добились своего. Надломилась и мать Рода – шизофрения и маниакальный депрессивный синдром были ей наградой за то, что в тяжелейшие годы подарила государству 9 детей. Но культура есть культура. Не сгинула семья в степях. Там малолетние дети возмужали. Они выстроили себе дом и обустроили хозяйство на зависть многим…
Да вот только мальчишка Виктор всю свою жизнь служит Родине сердцем под именем чужим, отчеством и фамилией не своими. И дочь его взвалила на плечи свои непосильную ношу памяти предков. Психика её не выдерживает такой нагрузки, и прорисовываются контуры вымирания Рода. Что делать? Немой вопрос от Виктора и его детей. Он срывается с уст многих наших соплеменников. Что делать? Вопрос стоит перед целым народом, который каждое мгновение всё больше и больше теряет своих униженных, оскорблённых, лишённых чести соплеменников в бездне времени.
Помнишь, Витька, как говорил Тиль Уленшпигель: «Пепел Клааса стучит в моем сердце!» Я от имени моего народа говорю тебе: «Ты теперь глава Рода. И никакой ты не Воронов Виктор Алексеевич. Ты глава древнего Рода, и имя тебе – Боргер Вальтер Яковлевич. Назови своих детей истинными их именами, и Сила твоего – их Рода – проявится через них…»
Мы расставались со слезами на глазах. Генриетта Вальтер Боргер (бывшая Анна) никак не хотела отпускать меня, и только клятвенное заверение моё и отца её Вальтера Яковлевича, что скоро приедут они ко мне в гости, успокоили её.
На примере российского немца мы хотели показать, что потомкам репрессированных, сосланных, униженных, переселённых надо осознать главное: сегодня безопасно быть немцем, евреем, крымским татарином, потомком репрессированного… Необходимо вернуться – припасть к истокам своего Рода, принять величие предков, которое и сегодня присутствует в каждом из нас.
Рис. 6. Род Виктора – Вальтера – генограмма
По этой подлинной истории была построена генограмма.
Комментарий родолога
Мы предлагаем вам, уважаемый читатель, проанализировать генограмму к истории 7. Обладая опытом анализа предыдущих генограмм, вы легко выделите на рис. 6 существенные признаки формирования закона Рода – Уход.
История 8. Сын полка
Папка
– Ты меня очаровала. Жить у тебя буду.
Гитару на кровать осторожно положил, будто разрешения спросил. Чемоданчик поставил. И глазами цепкими цыганскими всю меня охватил. А я подумала: «Время послевоенное – мужиков поубивало. А тут вот он сам пришёл, живой-здоровый, грудь колесом, в медалях. Да и пусть, что цыган».
– Форму-то военную украл небось?
– А ты думаешь, цыган, так и обижать можно. Ошибочка у тебя в наводке, красавица. Меня боевой полк под Евпаторией подобрал и войной вырастил.
– Ну прости. Обидчивый какой. Ты тоже вчера мне приглянулся. Ещё подумала: с таким не пропадёшь. Ладно, пришёл – живи. Считай, на постой тебя пустила.
– Мне постоять есть где и без тебя. Я жить с тобой хочу и чтоб детей было много. Я на войне сказал себе: за всех, кого убило, детей нарожаю, живой если останусь.
Так и создал семью папка мой с мамкой нашей. Первую семью свою – послевоенную да единственную. Потом я родился и сколько помню себя: то на руках у отца, то песни с ним поём, то струны у гитары дергаю. Когда Серёжка родился, мы с папкой сразу его в свою роту на довольствие поставили и стали звать его «сынок».
