Паоло Джордано - Черное и серебро
Главные ценности – около полусотни полотен разного размера с подписями авторов – прятались за лакированной ширмой, расписанной в восточном стиле. Я точно помню, что среди них были работы Алиджи Сассу и Романо Гадзерры, по крайней мере, пара работ школы Феличе Казорати, несколько футуристов, хотя и не самых известных. Синьора А. рассказывала мне и о картине маслом Джузеппе Миньеко «Молодожены», которую Ренато так и не продал, несмотря на настойчивые просьбы одного врача – тот всякий раз предлагал бо́льшую сумму; эта картина, – говорила она, – напоминала их с Ренато, а еще нас с Норой.
Честно говоря, я не видел ни одной картины. Синьора А. показывала их лишь в бумажных упаковках, совершенно одинаковых; но когда я как-то раз осмелился заглянуть под бумагу, она решительно шагнула ко мне. И больше я не пытался.
– Что ты собираешься со всем этим делать? – спросил я, широко раскинув руки, словно хотел обнять целиком всю комнату, когда мы с Эмануэле приехали навестить синьору А. Вопрос бестактный, – возможно, не стоило заводить этот разговор, но я считал своим долгом ее предупредить: сокровище – то, что она многие годы хранила в не вызывающей подозрений квартире не вызывающего подозрений обычного дома, может погибнуть. Кто бы ни поселился в квартире после нее, он не проявит должного почтения к ее сокровищу, по крайней мере, точно не оправдает ее ожиданий, – ведь что может сравниться с религиозным поклонением, которое она пронесла через всю жизнь? У синьоры А. еще остается драгоценная возможность распорядиться коллекцией, решить судьбу каждого экспоната.
– Им и здесь неплохо, – отвечает она.
Мой вопрос на мгновение отдаляет нас друг от друга, я чувствую это: синьора А. сразу же предлагает вернуться в гостиную.
– Я озябла, – жалуется она.
Я знаю, о чем она думает, и не могу сказать, что она не права. Хотя я и не движим корыстью, должен признаться, мне запомнилось одно полотно – обнаженная, чистящая персик; на мгновение представляю эту картину в нашей с Норой спальне, она облагородит стену, для которой мы никак не найдем подходящего украшения, что было бы для нас таким родным, чтобы висеть над нами и смотреть на нас каждую ночь, когда мы спим или не спим.
После того воскресенья я еще раз оказался в квартире синьоры А. К этому времени прошло четыре месяца как ее не стало. Она завещала нам часть гарнитура: стол и буфет двадцатых годов, оба кремового цвета, – нужно было забрать их до продажи квартиры. Два предмета мебели, единственный подарок Бабетты, – все, что у нас осталось от нее. Об Эмануэле она не подумала.
В Рубиане меня ждали обе кузины синьоры А. – Вирна и Марчела. В квартире стояли только стол и буфет, да еще была куча коробок со всяким скарбом: пароварка, два стеклянных графина, набор фужеров с золотым ободком.
– Это мы отдадим на благотворительность, – объяснила Вирна.
– Весьма благородно, – отозвался я без тени сарказма.
От светильников, коллекции часов и доколумбовых статуэток, картин и часов с маятником, которые стояли в гостиной, не осталось и следа. Пропали даже оконные витражи, и дневной свет, которому прежде воздвигали преграду, теперь с яростью лился в комнаты. Голая, вычищенная квартира, целая жизнь, отданная сохранению сокровища, – теперь эту жизнь спешно отсюда выселили. У синьоры А. было довольно времени, не один месяц, чтобы обеспечить своим реликвиям достойное, осмысленное будущее, а она ничего не сделала. После того, как ей поставили диагноз, она мучительно проживала свои дни, каждый день, чтобы отвоевать еще горстку столь же бесполезных дней. От всего, что она бережно хранила всю жизнь, ничего не осталось, все ее предметы оказались рассеяны по разным местам, к которым они не имели ни малейшего отношения и в которых ничто не говорило об их происхождении, – всякая безделушка утратила заложенный в ней дух воспоминаний, превратилась в вещь, которая могла бы принести выгоду.
Бедная, неразумная синьора А.! Ты поддалась на обман, смерть подшутила над тобой, а до смерти – болезнь. Где картины, которые ты прятала за ширмой? Долгие годы ты не решалась на них взглянуть – не дай бог, запылятся. Ширма тоже исчезла, небось валяется на каком-нибудь сыром складе, завернутая в целлофан и водруженная на грузовой поддон. Нужно всегда думать о будущем, синьора А., всегда! Ты часто хвасталась своей мудростью, хвасталась тем, что тебя всему научил жизненный опыт, но, к сожалению, опыт тебя подвел. Нужно было все хорошо продумать: твоя практичность не спасла ни тебя саму, ни твое имущество. Смерть не избавляет нас даже от простой оплошности, не извиняет самый невинный проступок.
Стол мы поставили на кухне. Эмануэле узнал его, обошел вокруг, не дотрагиваясь, словно спрашивал, по какому пространственно-временному туннелю стол переместился к нам из дома синьоры А., то есть из прошлого. В первый вечер было странно ужинать, сидя за этим столом, мы не привыкли к холоду мраморной столешницы, к ее гладкой поверхности, которой касались наши руки. Светлый мрамор отражал искусственный свет, внезапно вся комната словно наполнилась сиянием.
– Нужно ввинтить лампочку послабее, – сказал я.
– Точно, – рассеянно ответила Нора. Потом прибавила: – Тебе не кажется, что она сидит с нами за столом?
Буфет не помещался: он был слишком длинным и слишком громоздким для кухни нашей городской квартиры. Мы решили перетащить его в подвал, пока не придумаем ему нового применения, хотя надежды на это было мало. Однажды утром, когда я спустился вниз, чтобы протереть буфет и нанести средство от древесных жучков, я увидел, что по углам у него лежит тонкий слой пыли. Распахнув верхние створки, я обнаружил, что внутри буфет обклеен газетными вырезками, и на каждой ручкой подписана дата: 1975 или 1976 год. Ренато был еще жив, но тяжело болел. Насколько мне известно, синьора А. получила буфет от тетки Ренато, вероятно, на свадьбу.
Я пробежал глазами названия статей, пытаясь понять, по какому принципу их отбирали:
Подлый заговор, арестован офицер полиции.
Засуху в Китае вызвали Пентагон и ЦРУ?
Корпорация ITT признала, что финансировала свержение Альенде[2].
Муниципальное жилье будут отапливать энергией солнца.
Миллиардная зарплата президента косметической фирмы.
Сан-Джорджо: вонь от свалки.
Ей 50, а ему 67: «Любовь с первого взгляда».
Казалось бы, статьи – их было десятка четыре – ничего не объединяло. Единственное, что было очевидно: отбирала их не синьора А. (сомневаюсь, что она ясно представляла себе, где находится Куба, и что Пентагон ассоциировался у нее с чем-то иным, кроме геометрической фигуры, имеющей пять сторон). И все же, переводя взгляд с одной створки буфета на другую, со статьи на статью, я заметил, что их можно отнести к определенным категориям, к узкому кругу тем. Я пересчитал статьи, разделив по темам. Поразительно, но в итоге первое место заняли вырезки, в которых говорилось про ЦРУ, ФБР, про сложные отношения между США и Фиделем Кастро. Синьора А. никогда не упоминала, даже во время наших последних разговоров, о том, что Ренато интересовали политические интриги. Зато створки буфета рисовали мне человека, одержимого заговорами: приклеивая рядом эти вырезки, он, возможно, пытался выстроить с их помощью общую картину и разоблачить обман – сети, которые расставило ему общество. А может, за этим стояло нечто большее, может, Ренато сотрудничал с секретными службами (синьора А. всегда описывала его как человека непредсказуемого, прожившего одновременно несколько жизней и оттого особенно интересного), но вряд ли сотрудник разведки станет наклеивать статьи про ЦРУ в кухонном буфете.
В обведенном фломастером прямоугольнике приводился список десяти крупнейших фирм мира – по данным на 1973 год. «Крайслер» занимал пятое место. Знай Ренато, что случится потом, когда «Крайслер» практически уничтожат и теперь им командует его, Ренато, соотечественник, он бы решил, что Земля стала вращаться вокруг своей оси в обратную сторону.
Если бы однажды нашу с Норой мебель выставили на аукцион, если бы ее обнаружили под пеплом после извержения вулкана, на ней не осталось бы или почти не осталось наших следов – разве что каракули Эмануэле, напоминающие наскальную живопись того времени, когда он, вооружившись фломастерами, пытался разрисовать весь дом. Археологи будущего не нашли бы ни одной фотографии: все наши немногочисленные фотографии хранятся на жестком диске компьютера, но, когда его обнаружат, он задолго до этого выйдет из строя. У нас с Норой странная тяга к иконоборчеству: мы ничего не храним, не пишем друг другу письма или записки (разве что списки того, что купить в супермаркете), в путешествиях мы не покупаем сувениры – по большей части безвкусные и одинаковые во всех странах света, а с тех пор, как у нас в квартире побывали воры, мы не храним золото и украшения – у нас их просто нет. Прожитое нами время мы доверяем крепкой памяти – нашей собственной и кремниевой памяти материнской платы. Нет, мы с Норой тоже не думаем о будущем. У нас даже нет свадебного альбома, ты представляешь? А ведь однажды, когда день свадьбы останется в далеком прошлом, нам наверняка захочется пережить его снова, хотя бы с помощью фотографий.
