Антония Байетт - Детская книга
Элси сказала:
– Когда я слушаю, то начинаю понимать, до чего я невежественна. Как мало я знаю и как мало думаю.
Это прозвучало сердито.
За спиной у нее Герберт Метли произнес:
– О, но вы непременно узнаете все, что нужно, и научитесь думать сколько нужно. Я так рад, что вы послушались моего совета. Я очень рад вас видеть, и вы прекрасно выглядите, – сказал он, улыбаясь и показывая глазами на пояс и ботинки. – Я выступаю сегодня, после миссис Оукшотт. Мне интересно будет узнать ваше мнение.
Элси размышляла, не спросить ли Фрэнка Моллета про чулан – не сейчас, потом когда-нибудь. Тайна давила на нее. Но Фрэнк ускользнул и начал здороваться с другими женщинами, вежливо улыбаясь. Герберт Метли сказал:
– Вам понравится доклад миссис Оукшотт. Может быть, мы даже уговорим вас ходить на ее вечерние лекции по драматургии. Я уверен, она будет очень рада вас видеть.
Он, не таясь, смотрел на красный пояс. Элси растерялась; ей захотелось отвесить Помоне оплеуху, чтобы не таскалась за ней, не мешала думать спокойно. Вот было бы здорово, если бы Помона куда-нибудь провалилась. Однако та безмятежно заявила, что тоже очень интересуется лекциями по литературе.
* * *После ланча – самое тяжелое время для докладчиков, потому что слушатели заняты перевариванием пищи, – Мэриан Оукшотт говорила о женском образовании. Она была красивая и золотая; шляпку из коричневого льна украшали английские полевые цветы, льняное платье бледно-кофейного цвета было отделано кремовым кружевом. На ней был пояс с остроконечной пряжкой, похожий на пояс Элси, и ряд ярких шелковых цветочков по вороту платья. Голос у нее был теплый, богатый оттенками. Ее доклад состоял из коротких рассказов, что понравилось Элси. Первым шел рассказ об Элизабет Гаррет-Андерсон, которая стала врачом благодаря невероятному упорству и самоотверженности. Она посещала лекции и показательные хирургические операции, на которые ее всячески пытались не пустить. Два года назад эту отважную даму выбрали президентом Восточно-Английского отделения той самой Британской ассоциации врачей, в которой когда-то спорили, могут ли женщины изучать медицину, ведь это так трудно.
Потом миссис Оукшотт рассказала о Миллисент Гаррет-Фосетт, сестре женщины-врача и предводительнице движения суфражисток, неустанно борющейся не только за предоставление права голоса женщинам, но и за возможность для них получать высшее образование в Кембридже. Миссис Фосетт имела честь и счастье увидеть, как ее дочь Филиппа, изучающая в Кембридже математику, заняла место выше старшего рэнглера.
Элси не знала, кто такой рэнглер, а Кембридж ей и во сне не снился. От этого у нее в душе поднялся такой гнев, что она даже сама удивилась. Но тут миссис Оукшотт начала рассказывать про женщин – настоящих и вымышленных, – которые, выражаясь словами христианской притчи, так уместно процитированной миссис Метли, зарыли свой талант в землю. Женщинам непросто учиться. Если семья не может послать в школу всех детей, учиться идут сыновья, а дочери остаются дома – стирать, латать, подметать, чтобы мальчиков ничто не отвлекало от ученья. Слово «долг» слишком часто действует подобно магическим оковам: оно заставляет женщину отрицать значительную часть своей личности и тем самым – слишком часто, к сожалению, – вынуждает ее обманывать ожидания мужа, расстраивать его узостью мысли, убогостью своего умственного развития. Не следует думать, что от этого страдают лишь немногие женщины. Миссис Оукшотт выразила убеждение, что множество модных нервных болезней вызвано гниением бездействующего ума. Женщинам жизненно необходимо право – и возможность – учиться вместе с другими людьми, своими единомышленниками. Это одна из причин, по которой миссис Оукшотт основала кружок любителей чтения, где будут изучать не только «Мельницу на Флоссе» и «Джейн Эйр», но и «Кукольный дом» Ибсена – сочинение, вызвавшее бурю восторгов и бурю критики. Миссис Оукшотт даже и не надеялась при жизни увидеть произведение, так тонко, в драматической форме рисующее чудовищную сеть лжи, сводящей взрослую неглупую женщину до уровня куклы, марионетки, которую дергают за ниточки долга – изжившего себя понятия – в доме, поистине кукольном. Миссис Оукшотт надеялась, если в окрестностях найдутся смельчаки, даже поставить эту скандальную пьесу на сцене.
* * *Элси читала лучше Филипа, хотя получила то же обрывочное, незавершенное образование. В Пэрчейз-хаузе она брала книги какие попадались и пыталась понять, что там написано. Элси прекрасно знала тот голод, стремление к чему-то превыше домашней работы, о котором говорила Мэриан Оукшотт. Элси соображала гораздо быстрей обычного и ехидно усмехнулась при мысли, что все эти женщины, жаждущие духовного роста, о которых говорила миссис Оукшотт, все эти скованные мыслители в юбках всегда будут нуждаться в ней, Элси, или в ком-нибудь вроде нее, ведь кто-то должен таскать уголь, рубить мясо, латать одежду и стирать белье, чтобы ученые дамы могли жить. Судомойка, выносящая золу. А если судомойка выберется из кухни, как заколдованная принцесса в сказке, ее обязательно должна заменить другая, новая судомойка.
Но все равно Элси хотелось бы вырваться из кухни.
Возможно, то, что последним выступал Герберт Метли, было злосчастной случайностью.
Герберт Метли говорил о свободе половой любви, свободе тела, особенно для женщин. Но он не предупредил, что будет говорить именно об этом. Он сказал, что собирается говорить о Женщине Будущего, сравнивая несовершенное, плачевное положение нынешних женщин с их положением у нецивилизованных народов, а также у древних племен и других цивилизаций. Он поговорил о простейших организмах, которые постоянно размножаются и преображаются; о стадных животных, о коровах с теплыми боками, об умных слонах, которые все вместе заботятся о молодняке. Он говорил о древних цивилизациях, где женщин ценили, ставили на ступень выше мужчины, делали богинями и законодательницами. Он говорил о Праве Матери как организующей силе общества, о притягательной человеческой красоте обнаженных керамических богинь, найденных при раскопках в Трое Елены и на Крите Пасифаи. Он говорил о римских матронах, девственных весталках, священных храмовых танцовщицах.
Он дошел до современных женщин, которые, по его описанию, были и жертвами, и развратительницами мужчин. Символом всего этого был «наряд» – такие женщины говорят о нарядах, а не об одежде. Женщины наряжаются для того, чтобы одновременно и подстегнуть естественное внимание мужчин, и отпугнуть его. Они пользуются духами, украшаются цветами, перьями и шкурами, отнятыми у других живых существ. Они подвергают себя пыткам – сдавливают свои тела, затягивая их в клетку из китового уса, чтобы придать им форму, на которой хорошо смотрится «наряд» – символ отдельности и порабощения. Женщины носят абсурдные туфли, которые сдавливают пальцы и искажают походку, не столь далекие от чудовищного китайского обычая бинтования ног. Все эти «наряды» метят женщину клеймом, одновременно зазывая и отталкивая мужчин. Нынешние женщины так же ярки, как самцы павлинов и райских птиц, – они разукрашены мужскими символами доминирования, битвы, – но живут, как пленные попугайчики, в клетках собственных нарядов.
Женщины должны иметь право встречаться и общаться на равных с другими людьми – как мужчинами, так и женщинами. Они должны носить простые, но прекрасные одеяния и не поддаваться ложному стыду. Женские щиколотки прекрасны. Нет ничего стыдного в том, чтобы ехать на велосипеде в удобной для этого одежде, даже если она открывает посторонним взглядам такую потайную часть тела, как щиколотка.
Он поднял голову и обратился к слушателям, сидящим в дальних рядах:
– Однако разумное и удобное платье не обязано быть бесформенным, мрачным и некрасивым. В будущем, как и сейчас, молодая женщина с тонкой талией сможет радоваться новому красивому поясу. Между рациональным поведением и древним пуританским ханжеством не обязательно есть что-то общее. Мы не должны забывать, что женщина – это женщина, а не диван и не пирог.
26
Семья и человек в семье складывают картину своего прошлого сознательно и бессознательно, тщательно воздвигают ее, диктуют произвольным образом. Мать помнит летний вечер: все собрались на лужайке, на столе кувшин лимонада со льдом, все улыбаются – и она вставляет в альбом ту единственную фотографию, где все улыбаются, а неудачные, с сердитыми лицами, прячет в коробку. Ребенок помнит одну прогулку – подъем на холмы Даунса или пробежку зигзагом по лесу – из сотен таких же, забытых, и строит свою личность вокруг этого воспоминания. «Я помню тот день, когда видел зеленого дятла». Эти воспоминания меняются к двенадцати годам, к четырнадцати, двадцати, сорока, восьмидесяти… а может, они и не были никогда точным отпечатком того, что случилось на самом деле. Странные вещи застревают в памяти по необъяснимым причинам. Башмаки, что так и не пришлись по ноге. Нарядное платье, в котором девочка всегда казалась себе неуклюжей, хотя на фотографиях она в нем очень даже хорошенькая. Яростная ссора – одна из многих – из-за несправедливо поделенного торта или горькое разочарование из-за того, что родители решили не ехать к морю. Некоторые вещи – тоже воспоминания, такие же важные, опорные, как кости пальцев рук и ног. Красный кожаный пояс. Темный чулан, полный прекрасных, непристойных сосудов.
