Артуро Перес-Реверте - Добрые люди
– Вот и я говорю, – соглашается с ним адмирал, – нельзя разгуливать по Парижу с тысячью пятьюстами ливрами в кармане!
– Вы собственными глазами видели, господа, что Париж – город абсолютно безопасный, – возражает аббат. – Хоть какая-то польза должна быть от всех этих бесчисленных полицейских, стражников, охранников и прочих захребетников тирании. Нападет бандит на прохожего, а тот, оказывается, тайный агент.
– Все равно, – настаивает адмирал. – Лучше спокойно позавтракать, а потом около половины одиннадцатого отправиться в Ванден-Ивер. – Он поворачивается к Брингасу. – Вам знаком квартал, где расположен кабинет Эно?
– Да, это напротив кофейни «Парнас», у Нового моста, неподалеку от Лувра. Если придем пораньше, можем перекусить в «Парнасе». Это безопасное место, которое посещают адвокаты и юристы из Дворца правосудия.
– Отлично. Встретимся у нас в гостинице в половине девятого. Вас устраивает это время?
– Вполне.
– Боюсь, – беспокоится дон Эрмохенес, – не слишком ли рано для вас, сеньор аббат: от вашего дома до улицы Вивьен немалое расстояние. А что, если опять будет дождь?
Брингас снимает шляпу и парик и отряхивает их. Его череп обрит кое-как, лицо все еще забрызгано каплями.
– Не беспокойтесь. Причина уважительная, и я с удовольствием встану пораньше.
– Не знаю, как благодарить вас за все то, что вы для нас сделали, – говорит растроганный дон Педро.
Неверный свет, проникающий с улицы, делает едва различимой довольную улыбку аббата.
– Мне было приятно вам помогать. И ни о чем не беспокойтесь. Благодаря вам мне перепадали прямо-таки пантагрюэлевские обеды! Не помню, когда последний раз так плотно набивал брюхо, да еще такой отборной едой.
– Это не считается, – настаивает адмирал. – Мы отняли у вас много времени и доставили массу беспокойства. Наш долг…
– Не будем больше об этом.
– Нам бы хотелось…
Брингас пристально смотрит на адмирала, затем раздраженно пожимает плечами.
– И что же вы предлагаете, сеньоры?
– Только не обижайтесь, дорогой аббат. Но мы бы хотели как-то отблагодарить вас за время, проведенное с нами. И за вашу любезность.
Аббат таращится на них так, будто ушам своим не верит.
– Вы имеете в виду деньги?
– Я говорю лишь о том, – адмирал осторожно подбирает слова, – чтобы как-то отблагодарить вас за ваши услуги.
Повисает тишина, все чувствуют себя неловко. Брингас пристально изучает свой парик. Затем нахлобучивает его на голову и мгновенно преображается – становится более значительным, более важным.
– Сеньор адмирал… Вы, как и дон Эрмохенес, вероятно, заметили, что моя финансовая ситуация оставляет желать лучшего. Не так ли?
– Впечатление именно такое, признаться. Раз уж вы спрашиваете.
Теперь аббат рассматривает свою шляпу, еще раз встряхивает ее, протирает рукавом и осторожно надевает поверх парика.
– Живу как придется. Когда наступает темная полоса – а это, честно сказать, случается довольно часто, и мне не стыдно признаться в этом, – я голодаю… Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Более-менее, – отвечает адмирал с некоторой неуверенностью в голосе: он не знает, куда клонит Брингас.
– Но голодом своим я распоряжаюсь сам.
– Как, простите?
– Именно так, как вы слышали. Свободное время, которого у меня бывает предостаточно, я заполняю тем, чем желаю. И в этот раз я решил посвятить его вам.
– Но…
– И никаких «но». – Брингас на мгновение умолкает и изучает их поочередно своими жесткими стальными глазами. – Вы – достойнейшие люди, занятые благородным делом. Я никогда не буду членом ни испанской, ни нашей здешней академии… Но мне бы очень хотелось верить – или даже быть уверенным – в том, что эта «Энциклопедия» просветит нашу дикую отчизну, которую я некогда вынужден был покинуть. Изменит ее, сделает лучше: более просвещенной, культурной, достойной… Вот в чем заключается лучшее вознаграждение!
– Вы – человек исключительной самоотверженности, – замечает дон Эрмохенес после краткого уважительного молчания, в продолжение которого слышен шум дождя за окном.
На губах Брингаса появляется снисходительная улыбка.
– Возможно. Впрочем, день на день не приходится. – Он поворачивается к адмиралу: – А кстати, сколько вы собирались мне заплатить? Спрашиваю чисто из любопытства.
Адмирал недоуменно моргает. Вопрос аббата застал его врасплох.
– Не знаю, – признается дон Педро. – Честно говоря, я…
– Говорите, сеньор! – напирает Брингас. – Между нами давно уже сложились доверительные отношения.
Адмирал с надеждой смотрит на дона Эрмохенеса, но тот обескуражен не меньше его.
– Пожалуйста, – настаивает аббат. – Давайте проясним этот вопрос!
– Ну, раз уж вы так настаиваете… – Адмирал неопределенно разводит руками. – Может быть, сто ливров… Или сто пятьдесят. Около того.
В свинцовом полумраке портала Брингас негодующе трясет головой.
– А вам не пришло в голову, что вы меня оскорбили?
– Умоляю, простите меня, сеньор аббат. Я сожалею…
– Адмирал прав, – вмешивается дон Эрмохенес. – Он бы никогда не отважился…
– Две сотни ливров, как минимум! Это уже вопрос принципа!
Академики переглядываются и вновь смотрят на Брингаса.
– Вы хотите сказать… – произносит адмирал.
Брингас величественно поднимает руку, давая понять, что разговор окончен.
– Вы меня убедили, сеньор… Раз уж вы так настаиваете, не без определенного этического отвращения с моей стороны, я все же готов принять эту сумму!
К гостинице «Кур-де-Франс», величественному строению из белого камня, выделяющемуся в сумраке, едва подсвеченном фонарями, со стороны улицы Вивьен ведут широкие ворота для экипажей, за которыми открывается мощеный внутренний двор, по его брусчатке яростно лупит дождь. Двое академиков и их сопровождающий, насквозь мокрые, входят в вестибюль, где адмирал предлагает Брингасу что-нибудь выпить, чтобы немного прийти в себя, прежде чем отправиться домой.
– Не следует вам уходить, сеньор, не отдышавшись. К тому же вода с вас течет, хоть выжимай. Так что располагайтесь, отдохните немного, а тут, глядишь, и этот проклятый ливень утихнет.
– Во всем виновата моя немилосердная доля, сеньор, – важно отзывается Брингас. – Злодейка-судьба.
– Я в этом не сомневаюсь, дорогой друг. Однако небольшая передышка, теплое питье и чуточку бодрости пошли бы вам на пользу… Проходите, прошу вас, и снимите с себя этот мокрый плащ.
В конце концов аббат принимает приглашение, и вскоре все трое рассаживаются в небольшой гостиной, чьи стены украшены охотничьими сюжетами, которые мягко освещает камин. Их мокрая одежда дымится, а ночной слуга приносит напиток, заказанный Брингасом: агуардиенте с яичным желтком. На подносе лежит конверт, запечатанный сургучом, он предназначен дону Педро. Адмирал берет конверт в руки и смотрит на него, не распечатывая. Все вежливо слушают аббата, который, согревшись в натопленном помещении, снял парик и теперь жестикулирует, размахивая им в воздухе.
– Если бы не климат, который в тех краях еще хуже, клянусь вам, я бы жил в Лондоне, а не здесь, – утверждает Брингас. – Клянусь Ньютоном и Шекспиром: стоял бы сейчас на берегу Темзы, приветствуя воздух свободы, которым дышит народ, сумевший отрубить голову королю…
– Вы считаете, что это нормально? – мигом заводится дон Эрмохенес.
– Разумеется, сеньор. Абсолютно нормально. Обычная гигиеническая процедура. Благодаря этому замечательному примеру на следующих королей смотрели уже по-другому; сей остров, ныне известный своими гражданскими свободами, доказывает, что народ может иметь достойных правителей – есть среди них короли или же нет.
– А вы что скажете, адмирал? – спрашивает дон Эрмохенес. – Сдается мне, англичане нравятся вам куда меньше, чем нашему дорогому другу.
Дон Педро уселся в старое обтянутое кожей кресло, которое привлекло его близостью к горящему камину, кладет ногу на ногу и склоняет голову, с кроткой, задумчивой улыбкой глядя на запечатанный конверт.
– Как гражданам, торговцам и морякам, им, разумеется, нельзя не позавидовать… Мне кажется, что англичане – воинственный, предприимчивый, восхитительный народ. Но, на свое несчастье – или, наоборот, на счастье, – я родился испанцем, а потому могу лишь ненавидеть их, как извечных врагов моей родины.
– Как все-таки по-разному складываются судьбы народов, – разглагольствует Брингас: он все еще стоит спиной к огню, в одной его руке – стакан с агуардиенте, в другой – парик. – Англичанин – крепкий, сытый – радостно пожинает плоды своих усилий и своей отваги. Француз печален: он не смеется ни в поле, где работает как вол, ни в городе, где любуется роскошью, в которой купаются богачи, думая при этом только о том, как расплатиться с долгами… Итальянец изредка пробуждается от своего летаргического сна, чтобы внять призывам любви, страсти или музыки. Немец работает, пьет, храпит и жиреет. Русский охотно дает себя поработить и пашет землю, как скот…
