Мелани Бенджамин - Жена авиатора
Свою единственную пару бриджей я оставила в институтском общежитии, поскольку в посольстве не было лошадей, на которых можно было бы в них кататься. Но я привезла с собой костюм для гольфа, который в конце концов и надела – свитер, плиссированную юбку, туфли на плоской каучуковой подошве и гольфы. Я заплела волосы в косу и заколола ее и в последнюю минуту схватила шерстяное пальто, которое надевала в поезде. А потом на цыпочках стала спускаться по задней лестнице, которую обнаружила накануне вечером. Спустившись в незнакомый холл на первом этаже, я немного поплутала и наконец нашла большую кухню, напичканную множеством эмалированной посуды, начищенной, сверкающей и ожидающей, когда она понадобится. В это время суток кухня была пуста. Не осталось ни единого признака вчерашней вечеринки – ни грязных тарелок, ни даже одинокого бокала со следами губной помады.
Но потом я обнаружила, что кухня не пуста. Полковник Линдберг скованно стоял около плиты в поношенном коричневом летном костюме, кожаной куртке и своем любимом летном шлеме, с летными очками в руке. Когда я влетела в комнату, он посмотрел на часы, и легкая морщинка перерезала его лоб.
– Вы опоздали.
– Я знаю и прошу прощения. Долго не могла понять, что надеть. Это подойдет?
В порыве я подняла край своей юбки, как немецкая молочница.
– Сойдет, хотя брюки подошли бы больше.
– Не привезла ни одной пары.
– Я не подумал об этом. Хотя все это не имеет значения. А вот пальто хорошее.
– Спасибо. – Нелепые слова гулко отозвались у меня в ушах.
Не говоря больше ни слова, он повернулся, чтобы выйти из кухни. Так же молча я последовала за ним.
Снаружи, на широкой покрытой гравием аллее позади посольства, стояла машина с шофером. Каким образом он все это успел организовать, было для меня загадкой. Мы оба сели на заднее сиденье – он распахнул передо мной дверь, – и машина помчалась.
В этот час только краешек неба начинал розоветь, тем не менее улицы Мехико-Сити были освещены лучше, чем вчера, и я смогла их рассмотреть. Узкие переулки были пустынны. Здания были почти все белого цвета: и каменные дома, и легкие деревянные постройки с арочными окнами и дверями, и красно-оранжевыми черепичными крышами. Цветы свисали из каждого окна, обвивали дорожные столбы, даже корыта с кормом для лошадей. Яркие красные и розовые оттенки, экзотические растения, которые я видела только в оранжереях, – орхидеи, гибискус и жасмин. Мы миновали огромную площадь с фонтаном посередине; я представила себе эту площадь, заполненную танцующими сеньоритами в длинных черных мантильях и играющими на трубах мужчинами в сомбреро.
Старые ветхие дома чередовались с новыми, современными зданиями, главным образом отелями. Сухой закон помог превратить Мехико-Сити в место развлечений для богатых, и деньги, которые они желали потратить, чтобы свободно выпивать, были выставлены на всеобщее обозрение.
Я была так погружена в разглядывание города, что почти забыла о полковнике Линдберге, безмолвно сидевшем рядом со мной. Только после того как мы выехали из города на грязную дорогу и я наконец перестала глазеть на пейзаж за окном и откинулась назад, я заметила, что полковник забился в противоположный угол. Он по-прежнему хмурился. Покраснев, я постаралась исправить свою невежливость.
– Простите меня – прежде у меня не было еще возможности рассмотреть Мехико, только из окна поезда.
– Понимаю, – ответил он, потом повернулся и стал смотреть вперед с каменным лицом.
Я не могла придумать, что ему сказать – надо, чтобы это что-то было достаточно важным и серьезным. Но в моей голове не было ни единой дельной мысли, и остаток пути мы проехали в молчании. Дорога была недолгой. Вскоре машина свернула с пути и въехала на широкое плоское поле, на котором виднелось несколько служебных зданий. Платформа, на которой несколько дней назад стояли папа и все сановники, ожидая, когда он приземлится, все еще находилась там; внезапно фары нашей машины осветили разорванные и смятые флаги с цветами Мексики и Соединенных Штатов, сваленные сбоку.
Около самой большой постройки стояла лошадь, привязанная к ограде.
Машина остановилась, и мы вышли. Следом за полковником я вошла в здание, такое большое, что оно напоминало конюшню. Но внутри оно не было разделено на стойла, а представляло собой нечто вроде пещеры. Вместо лошадей там стояли самолеты, а вместо запаха свежего сена и лошадиного навоза воздух был пропитан ядовитыми парами бензина.
– Доброе утро, – обратился полковник к одетому в рабочий комбинезон мужчине, который поспешно вскочил с походной кровати. Рядом с кроватью лежала винтовка. Мужчина зевнул, но, когда он узнал визитера, его лицо осветила радостная улыбка.
– А, это вы, полковник!
– Надеюсь, трудностей не возникло?
– Никаких! Но, конечно, у меня здесь имеется оружие. Так, на всякий случай.
Энергично кивнув, полковник схватил гаечный ключ и большими шагами направился к самолету, стоящему в дальнем конце ангара. Через мгновение до меня дошло, что это тот самый самолет, его самолет, тот самый «Дух Сент-Луиса».
Я устремилась за полковником, радуясь, что надела удобные спортивные туфли на плоской подошве, потому что заметила впереди весьма неприятные лужи со скользкой грязью.
– О, полковник, можно мне посмотреть на него?
– Пожалуйста, называйте меня Чарльз.
– Если вы будете называть меня Энн.
Он на мгновение остановился, медленно кивнул, как будто обдумывая предложение, и произнес:
– Энн.
Хорошо, что он ничего не сказал больше, поскольку в ту же минуту мои уши наполнили раскаты моего собственного пульса. Не могу описать, что я почувствовала, услышав, как он произносит мое имя. Это было глупо, смешно, но на этот раз я почувствовала, что поняла точное значение слова «экстаз».
Потом он направился к самолету.
– Не спешите. Мне просто надо затянуть вал. Я заметил, что он разболтался, когда садился.
– Почему у этого человека винтовка?
Чарльз вздохнул.
– Чтобы защитить мой самолет от охотников за сувенирами. Они отрывали от него куски, когда я приземлился во Франции. С тех пор я держу кого-нибудь, кто постоянно охраняет машину.
– О. – Я с трудом поспевала за ним; он был таким высоким, а его шаги – такими длинными. А я была коротышка. Мы миновали несколько самолетов: интересно, на каком из них мы полетим? Конечно, я понимала, даже еще не увидев его близко, что мы не можем лететь на «Духе Сент-Луиса». Он был приспособлен только для одного летчика.
Который сейчас на четвереньках залез под свой самолет. Я смотрела на это с благоговейным ужасом. До этого момента я видела этот самолет только на кадрах хроники. Поэтому, когда я узнала широкие голубые крылья, открытую кабину, сконструированную таким образом, что пилот мог видеть только то, что происходит по бокам, а не впереди – это имело какой-то технический смысл, который я не могла сразу вспомнить, – и надпись «Дух Сент-Луиса», выведенную на носу, черным по серебряному фону, то не могла отделаться от ощущения, что в жизни он оказался гораздо меньше, чем казался на кадрах хроники. Совсем как кинозвезда, как Глория Свенсон[11], хихикнула я. Как забавно думать, что теперь этот самолет стал более знаменит, чем она!
– Что смешного? – раздался тонкий пронзительный голос из-под самолета.
– Ничего.
– Когда я приземлился, то почувствовал, что что-то не в порядке. Я подумал – ага! Вот оно что!
Вскоре полковник выбрался из-под самолета, все еще на четвереньках, и уселся прямо на земле, прислонившись спиной к колесу своего самолета. На его испачканном лице сияла улыбка.
Сейчас он казался таким спокойным, совсем не похожим на скованную и неловкую фигуру в вечернем костюме, как прошлым вечером. Я не осознавала, сколь напряжен он был тогда. Сейчас его руки и ноги выглядели расслабленными; он похлопал по самолету так, как ковбой оглаживает свою любимую лошадь. Мне стало неловко, как будто я случайно увидела интимную сцену.
– Можно мне потрогать? – спросила я, удивленная собственной смелостью.
– Конечно! – Чарльз вскочил на ноги. – Не бойтесь, ему не больно!
Он снова улыбнулся, на этот раз так широко, что все его лицо расплылось, а в глазах появились мальчишеские искорки.
– Как, это ткань? – Я не могла поверить; аэроплан, на котором он перелетел через океан, был сделан только из парусины и жесткого металлического каркаса!
– Да. Ткань, покрытая смазкой – вид защитной жидкости. Это делает его достаточно прочным и достаточно легким, чтобы выдержать полет.
– А самолет, на котором мы полетим, тоже сделан из материи?
– Да. Но не беспокойтесь, мисс… Энн. Уверяю вас, это совершенно безопасно.
– О, я не сомневаюсь, – мне хотелось показать ему, что я не боюсь.
Да и чего мне было бояться? Не было никого, кому бы я доверяла больше, чем Чарльзу Линдбергу, хотя только что познакомилась с ним. С кем еще я могла бы подняться в небо?
