Дельфина Бертолон - Солнце на моих ногах
В тюрбане, халате, полотенце – дышащая мумия. Никакой пневмонии. Проклятая стеклянная коробка.
По телевизору говорят, что когда-нибудь рост возобновится.
«Будем оптимистами».
– Алло?
Большая. Опять, опять. Есть такая любовь, без которой прекрасно можно было бы обойтись.
– Слышала в новостях?! Один япошка приготовил труп собственного отца! Нашли ребра старика с мелкими овощами и мясными шариками, и все это в котелке тушилось! Как не слышала? Я думала, ты всю жизнь перед теликом проводишь!
Она кладет трубку, наклоняется к кнопке внизу справа, чтобы погасить экран.
Тишина падает, как гильотинный нож.
Она глотает три таблетки снотворного и ставит будильник – на 9 часов.
Через сорок минут ее глаза широко раскрыты и болит живот. Если бы на собрании потребителей ей пришлось определить эффект этих таблеток по шкале от одного до десяти, она наверняка бы их забраковала.
– «Нео Текстиль», здравствуйте.
– Алло? Вы кто?
– Я подменная, на одну неделю…
– Вот дерьмо, не может быть! Проклятие! Угораздило напороться на подменную дуру!
Работа от Большой. Большое спасибо.
– Ладно, это Глэдис. Дай-ка мне «Ресторанные талоны». Немедленно.
Маленькая отстраняет трубку от уха и, дрожа, пробегает глазами гектары кнопок с указанием имен и телефонных номеров двух тысяч служащих фирмы, но отдела «Ресторанные талоны» не находит. Пока она ищет, Глэдис на другом конце провода раздражается все больше и больше. Маленькой никак не удается сосредоточиться, ее рука лихорадочно суетится, перебирая пляшущие листки на тиковой столешнице.
– Простите, мадам… Вы знаете, как зовут того, кто этим занимается?
– Что за бред? Тебя нанимают, а ты даже не знаешь, кто занимается ресторанными талонами? Ты меня утомила… Дай же мне ее, черт подери!
– Но кого?..
– Девицу из «Ресторанных талонов»! Дура ты, что ли? Я есть хочу!
Она ищет, не зная, что искать, начинает потеть в своей синей униформе, которую ее заставили надеть. Глэдис плюется в трубку, это настоящий Мальстрём, поток невразумительных слов, и тогда, уже чуть не плача, Маленькая переадресует вызов на бухгалтерию. Ее сердце бешено колотится, она смотрит на экран главного компьютера; вызов проходит. Она кладет трубку, хватает свою бутылку с водой «Эвиан», стоящую возле ног, и пытается вызвать ее бурление с помощью телекинеза, чтобы успокоить нервы. Курьер доставляет афиши художников для выставки, предусмотренной в магазинах, десяток коричневых картонных тубусов, перевязанных, как вязанка дров. Телефон звонит, она вздрагивает, снимает трубку, свободной рукой нажимает кнопку приема.
– Алло?
– Это коммутатор?
– Да.
– Вы новенькая?
– Я подменная, на неделю…
– Алло? Говорите громче, я вас не слышу.
– Я подменная.
– А здравствуйте. Софи Марсиано, из бухгалтерии. Не надо соединять нас с кем попало, нам есть чем заняться.
– Простите, я не знала…
– Да ладно, пустяки. Когда Глэдис придет, предупредите меня. Отправим ее в больницу.
Маленькая не очень поняла слова Софи, но все же пробормотала:
– Хорошо.
Та кладет трубку. Телефон тотчас же звонит снова. Тройной вызов.
Дама, которую она замещает, работает тут на полставки «по медицинским показаниям». Ничего удивительного. В огромном зале стиля ар-деко, над которым возвышается ее рабочее место, разъезжают велосипедисты, люди пьют кофе, читают газеты, что-то жуют, целуются, беседуют – настоящий зал ожидания на вокзале. Она закуривает сигарету. Ей можно тут курить, по нынешним временам настоящее чудо. Человек, принимавший ее на работу, так и заявил: «Мы в «Нео Текстиле» за свободу до самого упора». Это уж точно: у него были зеленые волосы.
Она злится на себя. Сказать «да» – во всяком случае, не сказать «нет», а это еще не означает согласия – и в итоге вся эта кутерьма; в общем, она на себя злится. Она всегда делает глупости, когда ее к этому принуждают. Когда Большая приставлена к виску.
Она смотрит на журнал, лежащий на столе. На обложке девица, одетая в желтые кожаные шорты и разорванный свитер; она так широко улыбается, что ее скулы вот-вот лопнут. Маленькая вздыхает: в детском доме ей прочили будущее фотомодели.
– Hi. Would you check for us the next flight to Berlin?[5]
Она поднимает глаза на человека, стоящего перед стойкой. На нем ярко-алый бархатный костюм и фетровая шляпа, украшенная павлиньим пером. Рядом с ним японка в солнцезащитных очках, похожих на иллюминаторы, курит маленькую сигару.
– Hellooo! Next flight to Berlin! Do you understand?[6]
Она оглядывает пространство вокруг себя, но в холле пусто: все испарились в долю секунды. Японка топает ногой, как маленькая девочка, и глядит на свои часы, гигантские красные часы, сплошь усыпанные алмазами.
– Oh, fuck. Forget it[7].
Парочка удаляется через двустворчатую дверь, а им навстречу влетает пятидесятилетняя тощая женщина с седыми волосами, встопорщенными, как у венценосного журавля, и небрежно облокачивается о стойку, словно в ночном баре; ее темно-синие глаза вращаются в орбитах.
– Ну? Где она?
Маленькая снимает трубку, звонит Софи, шепчет в трубку:
– Здравствуйте, это коммутатор. Похоже, она пришла.
– Что? Кто это?
– Дама насчет ресторанных талонов…
– Ах да. Иду.
Взъерошенная женщина протягивает руку, хватает со стола сигареты Маленькой и угощается. У нее узловатые пальцы, желтые, с выпуклыми грязными ногтями, словно когти дракона. Звонит телефон.
– Огоньку не найдется?
Маленькая роется в карманах своей униформы, дает ей прикурить; Глэдис нарочно выдыхает дым ей в лицо.
– «Нео Текстиль», здравствуйте.
Она путается среди множества кнопок. Двойной вызов, но она не знает, как его принять.
– Алло? Алло?
– Ты сейчас кое-что сделаешь для меня, – приказывает Глэдис властно. – Позвонишь моему мужику. Он тут один из художников… Художник хренов. Устраивать фейерверк в гигантских мусорных бачках – это, по-твоему, искусство? Серьезно? Ооооо, девчонка, ты меня слушаешь? Так договорились? Позвонишь?
– «Нео Текстиль», здравствуйте… Да, да, я вас слышу…
Она не привыкла говорить с таким количеством народа одновременно, это настоящий какофонический взрыв.
– Только никому ни слова, слышишь! Это сверхсекретно. Позвонишь, скажешь, что он нужен Глэдис. Гаэль Ольсен. О Ль, С Е, Н. Те не хотят, чтобы я с ним говорила, говорят, что это, мол, не мой мужик, а это мой мужик…
Маленькая случайно отправляет последний вызов в отдел кадров; пытается переключиться на вторую линию, но там уже повесили трубку. Теперь женщина пьет из горлышка ее бутылки, потом бросает туда окурок: фильтр ложится на донышко, словно крошечный обломок пиратского корабля.
– Так договорились? Позвонишь?
– «Нео Текстиль», здравствуйте… Да, да, я вас слышу…
– Ну что, девчонка, позвонишь? Ты разве тут не для этого?
Наконец у подножия лестницы появляется великолепная брюнетка в платье из шотландки в сопровождении двух мужчин надлежащей комплекции, с ручищами, как четыре ее бедра. Маленькая переводит дух.
– Здравствуй, Глэдис, – говорит Софи Марсиано, улыбаясь истеричке, облокотившейся на стойку.
– А! Однако! Ты знаешь, что она не хотела давать мне мои талоны? Нанимаете черт-те кого, это невозможно… Паскудство, у меня же гипогликемия!
– Она тут новенькая, это не ее вина. Ты пойдешь с нами, и все уладится.
– Ну да, как же, не очень-то вы торопились, а я совершенно разбита и устала, так устала…
– Я знаю, Глэдис, знаю. Каждый день – это нелегко.
Они берут ее за талию, проводят через холл. Софи открывает двери конференц-зала, где темнее, чем в могиле; и могила их всех поглощает. В здание входит новый курьер и видит, как они исчезают. Замечает Маленькую, застывшую меж подлокотников своего вертящегося кресла. Разражается смехом.
– Ба, только не делай такое лицо! С ней в первый раз всегда странно… Ничего, привыкнешь.
– А… собственно, кто она?
Он снова прыскает.
– Глэдис? Это же хозяйка! Вообще-то все это ей принадлежит. Но, как ты понимаешь, она уже не слишком многим тут заправляет… Что они собираются с ней делать?
– Говорили о больнице.
– Ну, мужайся! Когда она в больнице, постоянно сюда названивает. У тебя когда перерыв?
– Не знаю точно, жду, когда мне скажут…
Но курьер уже спешит к какой-то девушке, чтобы помочь ей перевезти километры розового шелка через холл.
– «Нео Текстиль», здравствуйте.
Уже целый год Большая принимала себя за фею. Ну, не совсем, но ей так нравилось раздражать Маленькую этой выдумкой, что в конце концов она сама, возможно, поверила в нее по-настоящему.
– Внимание, – загадочно говорила она своей сестре, – я вхожу в волшебный лифт, поеду за Звездной феей.
Маленькая, опустив руки, немного недоверчиво глядела на дверцы шкафа, створки которого закрывались вслед за скрюченным телом Большой. А та, сжав свой метр десять гармошкой, пыхтела среди обувных коробок, болтавшихся вешалок, и копалась в потемках, ища Мамино платье из розового шелка и ее диадему с цирконием. Потом напяливала все это на себя, хорошенько переводила дух и начинала издавать звуки подъема – Вррррррррр! Заскучав, Маленькая уже увлекалась чем-нибудь другим, вполне равнодушная к феям и волшебным лифтам, а из космического челнока по-прежнему доносилось все более волнующие Вррррррррр! К тому времени, когда звездная фея, обмотанная розовым шелком и в криво сидящей диадеме, вылезала из своей летающей тарелки, Маленькая обычно уже исчезала. Большая не обижалась, только была немного разочарована. Она шла, наступая на слишком длинный подол, падала через раз, поднималась со смехом, а потом долго любовалась собой в зеркале, находила, что выглядит очень достойно, если не сказать откровенно потрясающе. И в этот миг она и впрямь становилась Звездной феей. Потом снимала платье, вешала его в шкаф, в котором опять не было ничего волшебного или космического, и выдумывала себе другие занятия – вспугивать голубей с края окна или откручивать белокурую голову своей кукле Барби, чтобы насадить в виде украшения на фломастер.
