Тимур Вермеш - Он снова здесь
– Простите за беспокойство, уважаемая госпожа, – обратился я к ней и свободной рукой указал на одну из настенных надписей: – Что здесь написано?
– Да откуда я знаю? – бросила она в ответ, наградив меня странным взглядом.
– Так, значит, вам этот шрифт тоже кажется странным? – не отставал я.
– Да, и шрифт тоже, – осторожно сказала она, увлекая ребенка прочь. – А с вами-то все в порядке?
– Не волнуйтесь, – ответил я, – я только быстро схожу в чистку.
– А лучше бы в парикмахерскую! – крикнула она.
Повернув голову, я наклонился к окну новомодного автомобиля, чтобы изучить свой лик. Пробор был еще в порядке, хотя и небезупречен, усы надо будет подстричь через пару дней, однако посещение парикмахерской не относилось пока к факторам, решающим исход войны. Заодно уж я подсчитал, что для основательного мытья тела стратегически удобным представляется ближайший день, а может, вечер. И я двинулся дальше, мимо вездесущей настенной пропаганды, которая с тем же успехом могла быть написана китайскими значками. Кроме того, на улице мне бросилось в глаза, что население в завидном объеме оснащено народными радиоприемниками. На очень многих окнах виднелись радиолокационные тарелки – без сомнения, для приема радиосигналов. Вот если мне только удастся выступить по радио, будет легко приобрести новых убежденных фольксгеноссе. Я же тщетно пытался прослушать радиопрограмму, которая звучала так, словно играл пьяный музыкант, а заика читал эту непонятную мазню на стенах. Мне надо будет лишь заговорить на понятном немецком языке – этого будет достаточно. Окрыленный, я уверенно шел своей дорогой и издалека заметил вывеску “Блицчистка Йилмаз”.
Это было несколько неожиданно.
Разумеется, многочисленные газеты подразумевали наличие турецких читателей, пусть обстоятельства их появления оставались пока неясны. Да и на моем пешем пути я отмечал того или иного прохожего, чье арийское происхождение было, мягко сказать, под вопросом не просто в четвертом или пятом поколении, но и буквально в последнюю четверть часа. И хотя было непонятно, в какой функции пребывают здесь расовые чужаки, они явно не занимали руководящих должностей. Потому было трудно представить, будто они могли полностью перехватить средние предприятия вплоть до изменения названий. Решение окрестить прачечную именем “Йилмаз” казалось – исходя из моего опыта – непостижимым, даже учитывая потребности экономической пропаганды. С каких это пор “Йилмаз” означает чистые рубашки? “Йилмаз” – это худо-бедно перевозки на старенькой ослиной повозке. Но альтернативной чистки не наблюдалось. Да и следовало подавлять политического противника быстротой нападения. Мне действительно требовалась блицчистка. Охваченный нешуточным смятением, я шагнул внутрь.
Меня встретил немелодичный перезвон колокольчиков. Пахло чистящими средствами, было тепло, чересчур тепло для моей хлопковой рубашки, однако разыскать сейчас превосходное обмундирование Африканского корпуса не представлялось возможным. В прачечной никого не было. На прилавке стоял колокольчик, какие встречаются обычно в гостиницах.
Ничего не происходило.
Отчетливо раздавалась восточно-плаксивая музыка, вероятно, анатолийская прачка грустила где-то в задних рабочих помещениях о далекой родине – удивительное поведение, учитывая, что ей посчастливилось жить в столице Германской империи. Я разглядывал предметы одежды, висящие шеренгой за прилавком. Они были обернуты в прозрачный материал, отчасти напоминавший вещество, из которого состоял мой мешок. Очевидно, в него теперь заворачивали вообще все. Однажды я видел подобный материал в лабораториях, но, видимо, за последнее время IG Farben сильно продвинулись в этом направлении. По моим сведениям его производство напрямую зависело от наличия нефти и было потому дорогостоящим. Однако здешняя манера обхождения с пластиком, да и количество автомобилей на дорогах свидетельствовали, что проблем с нефтью больше нет. Может, в руках рейха остались румынские месторождения? Маловероятно. Или Геринг в конце концов отыскал залежи в родной земле? Губы мои сложились в горькой усмешке – Геринг! Он скорее найдет золото в собственном носу, чем нефть в Германии. Никчемный морфинист! Что, интересно, с ним стало? Нет, более вероятно, что мы переключились на другие ресурсы и…
– Ждать уже долго?
Из проема, ведущего в задние помещения, выглядывал южный европеец с азиатскими скулами.
– Порядочно, – недовольно ответил я.
– Зачем не звонок? – Он указал на колокольчик на прилавке и мягко ударил по нему ладонью.
Колокольчик зазвенел.
– Я звонил здесь! – выразительно ответил я и открыл входную дверь. Вновь раздался странный искаженный перезвон.
– А нужен звонить здесь! – безразлично повторил он и вновь ударил по своему колокольчику.
– Немец звонит один раз, – раздраженно сказал я.
– Тогда здесь, – возразил этот мишлинг неизвестно какой степени и вновь позвонил.
Я внезапно почувствовал нестерпимое желание вызвать сюда штурмовиков, чтобы разорвать барабанную перепонку негодяя его же собственным колокольчиком. Или лучше обе, пусть объясняет потом будущим клиентам, где им следует рукой махать. Я вздохнул. Как же досадно, когда приходится обходиться без простейших вспомогательных средств. Делу придется подождать, пока кое-что в этой стране вновь не наладится, но в уме я уже начал составлять список вредителей, и “Блицчистка Йилмаз” оказалась в нем на самом верху. Однако до поры до времени мне не оставалось ничего лучшего, как гневно убрать колокольчик из зоны его досягаемости.
– Скажите-ка, – сурово спросил я, – вы здесь вещи тоже чистите? Или в той местности, откуда вы родом, чисткой называют такой вот трезвон?
– Что хотеть?
Я положил сумку на прилавок и вынул форму. Он слегка принюхался и сказал:
– Ах, работаете заправка?
И невозмутимо взял мою форму.
Мне не следовало бы беспокоиться о том, что там себе думает неголосующий элемент чуждой расы, однако проигнорировать такое было невозможно. Хорошо, человек не местный, но неужели я настолько позабыт? Хотя и прежде народ знал меня в основном по официальным фотографиям, на которых я обычно изображался с особенно удачного углового ракурса. Знаменитость во плоти и впрямь иной раз на удивление непохожа на собственные снимки.
– Нет, – твердо сказал я, – я не работаю на заправочной станции.
И, чуть вскинув голову, скользнул взглядом мимо него, вверх, призывая на помощь фотогенический угол зрения, чтобы яснее показать, кто перед ним. Чистильщик оглядел меня без особого интереса, скорее для приличия, и все же мой вид, похоже, что-то ему напомнил. Он наклонился вперед и посмотрел через прилавок на мои форменные сапоги и безупречно заправленные в них брюки.
– Ну не зна… неужто вы – тот самый Ангельман?
– Да придите же в себя! – воскликнул я в сердцах, изрядно разочарованный.
Даже при общении с газетным торговцем, хотя он тоже явно не семи пядей, я и то мог опираться на какие-то его базовые знания. Но это! И как мне возвращаться теперь в рейхсканцелярию, когда меня никто не признает?
– Минуту, – сказал приезжий болван, – звать сына. Всегда телевизор, всегда интанет, все знать. Мехмет! Мехмет!
Вскоре означенный Мехмет к нам вышел. Высокий, умеренно опрятный подросток прошаркал в прачечную со своим то ли другом, то ли братом. Семья могла похвастаться незаурядной наследственностью: оба юноши носили вещи своих старших явно гигантских братьев. Рубашки, словно простыни, и невероятно огромные штаны.
– Мехмет, – спросил у него родитель, – знаешь его?
В глазах мальчугана, которого уже трудно назвать мальчуганом, мелькнул огонек.
– А чего, ясно ж! Это ж тот тип, всегда делает наци-штучки…
Ну хоть что-то! Формулировка, безусловно, немного фамильярная, но, по крайней мере, не совсем уж мимо.
– Это называется “национал-социализм”, – благосклонно поправил я, – или можно сказать “национал-социалистическая политика”.
Я довольно и со значением взглянул на блицчистильщика Йилмаза.
– Так это ж Штромберг[18], – убежденно сказал Мехмет.
– Круто! – отозвался его товарищ. – Штромберг в вашей прачечной.
– Не-е, – поправился Мехмет, – это другой Штромберг. Из Свича.
– Йо-о-о, – покладисто подкорректировал свое высказывание товарищ, – другой Штромберг! В вашей прачечной!
Я хотел ему как-то возразить, но должен признаться, что был весьма обескуражен. За кого же меня здесь вообще принимают? За другого Штромберга? Или того самого Ангельмана?
– Автограф дашь? – радостно спросил Мехмет.
– Ага, господин Штромберг, и мне, – попросил товарищ, – и фотку!
Он помахал передо мной каким-то мелким прибором, словно я был таксой, а прибор – лакомством.
Хотелось взвыть белугой.
