Донна Тартт - Маленький друг
Она быстро спряталась за грузовиком – за тем, который из Кентукки. Потом перехватила поудобнее камень (который оказался не просто каким-нибудь там старым кирпичом, а садовым украшением в виде свернувшегося котенка) и треснула им по передней фаре.
Чпок! – одна за другой трещали фары, взрываясь, будто перегоревшие лампочки – чпок, чпок! Она отбежала назад и расколотила все фары в грузовике Рэтлиффов: и передние, и задние. Ей хотелось колошматить их со всей силы, но она сдерживалась – боялась, что перебудит всю округу, да и потом, чтобы разбить фару, нужно было всего-то хорошенько, прицельно ударить разок, будто яйцо бьешь, и вот огромные треугольные куски стекла уже сыплются на щебенку.
Она выудила из осколков задних фар самые острые и самые большие куски стекла и повтыкала их в покрышки задних колес, стараясь засунуть их поглубже и не порезаться. Потом обежала грузовик и то же самое проделала с передними колесами. Сердце у нее выпрыгивало из груди, пришлось пару раз глубоко вздохнуть. Она обеими руками ухватила котенка, подняла его повыше – насколько хватило сил – и, размахнувшись, швырнула в лобовое стекло.
Стекло лопнуло с шумными брызгами. По приборной доске дождем застучало стеклянное крошево. В доме через дорогу зажегся свет, за ним – осветилось соседнее крыльцо, но на усыпанном осколками дворе никого не было, потому что Гарриет уже бежала вверх по лестнице.
– Это что щас было?
Тишина. На до смерти перепугавшегося Хили вдруг обрушилось сто пятьдесят ватт белого электрического света из лампочки под потолком. Мигом ослепнув, Хили в ужасе съежился возле куска хлипкой фанеры, но не успел он и глазом моргнуть (по полу ползало чертовски много змей), как кто-то выругался и снова выключил свет.
В темную комнату протиснулась чья-то грузная фигура. Несмотря на свои внушительные размеры, мужчина легко проскользнул мимо Хили и приблизился к окну.
Хили обмер, вся кровь отхлынула у него от головы и с резким свистом ушла в пятки, а комната так и завертелась перед глазами, но тут за стеной послышался какой-то шум. Кто-то заговорил – взволнованно, неразборчиво. Проскребли по полу ножки стула.
– Не надо, – отчетливо произнес кто-то.
Яростные перешептывания. В темноте, всего в паре футов от него, затаился, прислушиваясь, Фариш Рэтлифф – застыл на месте, вскинув голову, расставив кряжистые ноги, будто медведь перед нападением.
В соседней комнате скрипнула дверь.
– Фарш? – позвал кто-то.
И тут Хили с удивлением услышал детский голос: запыхавшийся, плаксивый, невнятный.
Фариш, который стоял ужасно близко к нему, рявкнул:
– Кто там?
Шум, суета. Фариш, который стоял буквально в паре шагов от Хили, шумно выдохнул, развернулся и ворвался в соседнюю, освещенную комнату так, будто хотел кого-нибудь там придушить. Кто-то из мужчин прокашлялся:
– Фариш, слушай…
– Во дворе. подите гляньте, – вклинился незнакомый детский голос, плаксивый, деревенский, даже, пожалуй, уж слишком плаксивый, вдруг радостно понял Хили, который перестал уже на что-либо надеяться.
– Фарш, она говорит, что грузовик.
– Он вам все окна побил. – пропищал кто-то тоненьким, визгливым голоском. – Скорее, а то.
Всеобщую суматоху вдруг прорезал вопль, от которого затряслись стены.
–. а то не догоните, – сказала Гарриет – деревенский говорок пропал, голос был строгий, звонкий, точно ее, но все вокруг разом забормотали, зачертыхались, и на нее и внимания никто не обратил.
Раздался топот – все кинулись вниз по лестнице.
– Черт, черт! – визжал кто-то.
Под окнами творилось что-то невообразимое – дикая ругань, вопли. Хили осторожно прокрался к двери. Постоял, послушал – вслушивался он так внимательно, а свет был такой слабый, что Хили совершенно не заметил, как возле его ноги, готовясь к удару, сворачивается кольцами маленькая гадюка.
– Гарриет? – наконец прошептал он, точнее, попытался: оказалось, что у него полностью пропал голос.
Только теперь он понял, что в горле у него ужасно пересохло. Со двора неслись растерянные крики, кто-то молотил кулаком по железу – гулкие, ритмичные звуки, будто барабанили по оцинкованной ванне, которая во время школьных спектаклей и концертов отвечала за раскаты грома.
Он осторожно высунулся за дверь. Стулья в беспорядке отодвинуты, стаканы с подтаявшим льдом стоят на столике посреди наползающих друг на друга водяных кругов, возле пепельницы лежат две пачки сигарет. Дверь на лестницу открыта нараспашку. Еще одна змейка незаметно заползла под батарею, но Хили про змей и думать позабыл. Без промедления, даже не глядя под ноги, Хили промчался через кухню и кинулся к двери.
Проповедник, обхватив себя руками, навис над проезжей частью, уставился себе под ноги – будто поезда ждет. Он стоял боком к Гарриет, и обожженной стороны его лица видно не было, но даже в профиль глядеть на него было неприятно, потому что он то и дело украдкой глуповато высовывал наружу кончик языка. Гарриет постаралась встать от него подальше и отвернулась, чтобы ни он, ни все остальные (которые по-прежнему, чертыхаясь, толпились возле грузовиков) не смогли ее как следует рассмотреть. Ей отчаянно хотелось припустить отсюда со всех ног, и Гарриет уже начала было тихонько отступать к тротуару, но тут проповедник очнулся и потащился за ней, и она побоялась, что не сумеет его обогнать. Когда Гарриет увидела в освещенном дверном проеме братьев Рэтлиффов, которые грозно нависли над ней всей своей массой, внутри у нее все обмякло и затряслось: все как один – здоровяки, все загорелые, потные, все в татуировках и все злобно уставились на нее своими стеклянными, прозрачными глазами. Самый грязный и самый здоровенный брат – бородач с черными космами и омерзительным белесым бельмом на глазу, точь-в-точь слепой Пью из “Острова сокровищ” – треснул кулаком по дверному косяку и выругался грязно, лихо и с такой дикой яростью, что Гарриет в ужасе попятилась; теперь же он тряс седеющей гривой и методично долбил ногой по осколкам задней фары, растаптывая их в кашу. Из-за мощного торса и коротеньких ножек он был похож на злющего Трусливого Льва.
– Скажи-ка, а они часом не на машине приехали? – спросил проповедник, развернувшись к Гарриет шрамом и внимательно глядя на нее.
Гарриет тупо уставилась себе под ноги, помотала головой. Мимо них медленно прошаркала к себе домой изможденная дамочка в ночнушке и пляжных вьетнамках, под мышкой у нее был чихуахуа, а на запястье болтался больничный браслет из розовой пластмассы. Собаку, сигареты и зажигалку она вынесла в кожаной сумке и подошла к забору, чтобы поглядеть, что происходит. Чихуахуа, безостановочно тявкая, через ее плечо наблюдал за Гарриет и вертелся так, будто только и мечтал вырваться из хозяйкиных рук и разорвать Гарриет на куски.
– Он был белый? – спросил проповедник. Поверх белой рубашки с короткими рукавами он носил кожаный жилет, а седые волосы зачесывал назад и бриолинил, так, чтобы получался высокий кудрявый кок. – Точно?
Гарриет кивнула и, будто бы засмущавшись, подергала себя за волосы, прикрыла ими лицо.
– Поздненько ты гуляешь. Не тебя ли я, случаем, на площади сегодня видал?
Гарриет снова помотала головой, деланно отвернулась и увидела, что Хили – белый как мел, на лице ни кровинки – быстро бежит по лестнице. Он слетел вниз и, никого не замечая, с размаху врезался в одноглазого, который, опустив голову и что-то бормоча себе в бороду, стремительно шагал к дому.
Хили отшатнулся, испуганно, тоненько всхлипнул. Но Фариш просто отпихнул его с дороги и протопал вверх по лестнице. Он тряс головой и говорил что-то злым, отрывистым голосом (“…вот уж не стоит, вот уж не советую.”), будто бы за ним по ступенькам карабкалось какое-то невидимое, но совершенно реальное существо фута в три ростом и вот к нему-то Фариш и обращался. Внезапно он даже рукой взмахнул, будто оплеуху отвешивал – со всего размаху, словно и впрямь ударил что-то живое, какого-то злобного, увязавшегося за ним горбуна.
Хили и след простыл. Вдруг на Гарриет упала чья-то тень.
– А ты кто?
Гарриет вздрогнула, вскинула голову и увидела, что перед ней стоит Дэнни Рэтлифф.
– Значит, просто увидела? – спросил он, уперев руки в боки, встряхнув головой, чтобы челка не лезла в глаза. – А где ж ты была, когда нам тут все окна побили? Откуда она взялась? – спросил он брата.
Гарриет с ужасом уставилась на него. У Рэтлиффа вдруг резко побелели ноздри, и Гарриет поняла, что отвращение написано у нее на лице крупными буквами.
– Чего пялишься?! – рявкнул он. Одет он был в джинсы и аляповатую футболку с длинными рукавами и вблизи оказался очень смуглым и по-волчьи поджарым, под кустистыми, тяжелыми бровями – чуть раскосые глаза, которые смотрели будто бы сквозь нее, от чего Гарриет сделалось не по себе. – Чего тебе не по вкусу?
