Коллектив авторов - Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник)
Стук продолжался всю ночь. Иногда он был резким и громким: бум, бум, бум! Иногда – чуть потише: тук-тук-тук. Временами – почти мелодичным: тук-тук-ту-ук.
Она коротала время, записывая в дневнике все, что происходило. Каждый звук, каждый удар. Только поэтому мы знаем о том, что случилось в ту ночь. Сама Фрэнсис уже никому ничего не смогла рассказать. С тех пор ее больше не видели.
Лодку нашли на берегу на следующий день. В лодке не было ничего, только дневник. Лихорадочные записи – почерком Фрэнсис. Все, кроме последней страницы. Когда дневник только нашли, эта страница была еще влажной, и на ней было всего три слова, явно написанные в спешке, пальцем, испачканным в иле, может быть, в оправдание. Там было написано: «Я постучал первым».
О рассказе «Кто стучит?»Впервые я познакомился с Рэем Брэдбери в начальной школе, когда мы читали «И грянул гром». Это было мощное переживание, особенно когда я узнал что Брэдбери вырос в Уокигане, буквально в двух-трех городах от моей малой родины. И потом, каждый раз, когда нам задавали читать тот или иной рассказ Брэдбери, меня неизменно сражало его безграничное воображение. Честно признаюсь, я много лет не читал Брэдбери, но пару лет назад мне попалось старое издание сборника под редакцией Альфреда Хичкока «Истории не для нервных». И в этом сборнике был рассказ Брэдбери о путешествиях во времени, преступлении, свадьбе, кино, и все это происходило в 1930-х годах в Мексике – немалый набор для рассказа на десять страниц. Но Брэдбери справился просто блестяще, и во мне с новой силой вспыхнуло уважение к его работе, к его таланту, к его умению ошеломлять и удивлять.
Дэйв Эггерс
Резервация 2020[28] (Байо Оджикуту)
Каждый день Джозеф спускается по лестнице и идет по дорожке вдоль своего жилого блока. Он скармливает монеты красной машине в конце коридора, покупая банку кока-колы, чтобы продолжать верить в существование старой Америки где-то рядом. И неважно, что там скандируют эти оболтусы и чего он не видит по дороге к этому символу торговой демократии. На горном ветру не развеваются флаги, нет ни каменных тотемов в честь основателей и поселенцев, ни воодушевленной толпы, плетущейся по мощенной золотом дороге, – но «Кока-Кола» оставалась Главным Бутилировщиком Империи, который не сгинул в пропасти. Джозеф медленно смакует нектар, наслаждается тем, как пузырьки щиплют губы и глотку, ощущает укол в том, что осталось у него от почек, – и он знает. Этот укол, по словам отцов, основавших это Поселение, был волшебным эликсиром сокровищ, освобожденных из земли руками, купающимися в драгоценностях, самоубийством, что осталось послевкусием грабежа, замаскированным карамелью, сахаром и дурью листьев коки. Это душа, которую можно цедить сквозь зубы за пару монет; эта душа впитала в себя все, что нужно от окружающего мира, благослови ее Господь.
Теперь, когда у него отняли эту возможность, а администратор комплекса заменил машины с колой на новые автоматы с безликими, никому не известными напитками – или, может, синим «Ройял краун» (эта марка еще жива? Может, в Старом Свете?), – требуя за них ту же цену, теперь он прислушается к бунтующим юнцам, что перекрывают улицы в час пик. И согласится с тем, что самое лучшее из того, что дает свободная жизнь, им недоступно.
– Шеви еще не поймали?
Не было никакого смысла притворяться, что не расслышал.
– Не знаю.
– А от него самого новостей нет?
Джозеф опустил руку с баночкой коки и уставился на стоявшую перед ним ходячую андрогинность с кожей персикового цвета. Волосы рассыпаны по плечам, в обоих ушах – по серьге, в носу – кольцо, а на один из верхних зубов надета грязная серебряная фикса. Белесые глаза подведены тушью. Под мышкой парень держал скейтборд в малиново-розовую клетку. Разве не для того, чтобы искоренить или хотя бы избежать таких вот человеческих недоразумений, было основано это Поселение? Джозеф снова прильнул к банке.
– Не, ну правда! – взмолился подросток. – Мне можно доверять. Я не из этих.
– Мммм. «Этих». Ну конечно, – передразнивает его Джозеф и идет дальше.
Он, конечно, понял, что парень – один из шумных последователей его сына, из соседних комплексов с нижних этажей.
– Конечно, – не унимался парень. – Я сегодня после школы слышал, как они скандировали имя Шеви на площади. Когда шел…
– Ты что, в школу в таком виде ходишь?
– Да, сэр, хожу.
Он прыгал и выбрасывал вверх кулак, как те протестующие:
– Шеви! Шеви! Вива Шеви! Vive y libertad! Весь день вот так.
Углекислота как раз добралась до внутренностей Джозефа и заставила съежиться его пустой желудок.
– По-инострански, значит? Так они говорят на Площади? Что это вообще значит?
Он осушил банку и смял ее в руке.
Парень бросил скейт на дорожку, выложенную белым камнем, и поехал рядом с Джозефом. Они двигались от торгового автомата к центру Площади.
– Я не уверен, – ответил он.
«Врет, наверное», – подумал Джозеф.
– Что-то насчет жизни и свободы. Они поддерживают вашего сына. Как героя…
– Но ты не из этих? – Джозеф не ждал ответа.
– Я не из тех, кто врет про Шеви, кто пытается выставить нас преступниками, оскорбляющими сороковую годовщину. Я не из этих. Я с народом.
– Демо, – говорит Джозеф, повторяя странное слово, которым Шеви назвал этих возмутителей спокойствия своего класса, перед тем как покинул стены Поселения.
– Да, сэр, – соглашается парень; два слова, брошенных на скейтбордный ветер: – Демо-кроты. Это мы.
Джозеф прищурился, чтобы прочитать слова на черной футболке парня: «В этой темной яме, одинокий, ты растерян. Но здесь я вижу. Держи мою руку. Пошли».
Текст напомнил ему белые стихи, которые Джозеф нашел в компьютере Шеви после того, как мальчик переехал к матери. Интересно, кто печатает и продает футболки со словами его сына? Вряд ли сам автор или этот парнишка на скейтборде, который свернул в переулок, ведущий к площади Рейгана. Джозеф не слышал криков толпы от центра Поселения – если они вообще не были плодом воображения скейтбордиста. Осталось только эхо от перевода слов «свобода», «любовь» и «жизнь». А он вообще упоминал про «любовь»? Отец бросил смятую банку в мусорный ящик на углу.
* * *Его бригада расселась на тротуаре, позади электрического муниципального пикапа с четырехметровым прицепом. Островок спокойствия обтекала река торопливых пешеходов – час пик на Площади.
– На тебе ночная смена, Джо.
У Али не было никаких особых полномочий по сравнению с остальными, но он умудрялся перекрикивать городской шум. Сказанное не было вопросом: что-то среднее между предложением и настоятельным советом для самого пожилого члена бригады.
Али продолжал:
– Сегодня твоя очередь, все на тебе.
Джозеф опустил глаза и автоматически коснулся красно-синей нашивки муниципального служащего на своем рабочем комбинезоне.
– Сегодня вторник. Я только в воскресенье отдежурил.
– Ну и что? – рявкнул Али.
Джозеф понимал, что он не в лучшем положении для спора, но все же ответил:
– Нас же тут четверо.
Марта и Гарольд оторвались от возни с неповоротливыми мойками высокого давления и установками по очистке бетона. Они выглянули из-за угла и грузовика так, что уставились на Джозефа противоположными глазами, левым и правым.
– Мы-то почему должны отдуваться? – спросил Гарольд.
– А вот ты, – бросила Марта, – совсем другой компот. Тебе-то отдуваться есть за что и за кого.
Джозеф заставил себя проглотить первый ответ, что пришел на ум, и уткнулся взглядом в тротуар. Остальные решили не продолжать спор – Марта и Гарольд пошли закатывать машины в прицеп, Али глянул сквозь кабину, чтобы убедиться, что поток пешеходов спадает, а на смену ему приходят мрачные батальоны университетских юнцов. В левых руках у них были плакаты с требованиями и призывами признать «мечты», «надежды», «перемены» и «деяния», а также «сломать эти стены», в то время как их правые руки швыряли сигаретные бычки на трещины и люки главной площади Поселения.
– Ну да, – бросил через плечо Али. – Тебе это все убирать, Джо. Твоя работа.
– Одному? Мы договорились о графике, чтобы все честно.
– Честно? – зарычал Али. – Кто обещал…
– Мы все договорились, когда соглашались работать на площади Рейгана.
– Так это было до…
Под немигающими взглядами Гарольда и Али Марта осеклась.
Джозеф поднялся на рампу, чтобы втащить в прицеп кабель одной из машин. Стоя там, он посмотрел на дугу из небоскребов на западе. Блестящие стальные храмы финансов и коммерции, энергетики и управления, нависающие над всем Поселением. Тем или иным образом на них работало восемьдесят процентов четвертьмиллионного населения Поселения. Над шпилями всех небоскребов возвышались батареи цифровых проекционных экранов, с которых завитые и загорелые говорящие головы вещали о том, что происходит в Старом Свете, за стенами Поселения. Джозеф повернулся к небу Скалистых гор, потом обратно к зацикленным сообщениям ползущего по экранам представления. Он смотрел на дату, время и температуру в бегущей строке на башне Международного кредитного банка. Марта и Гарольд спрыгнули с прицепа, покидая отца человека, которого всего два дня назад эта бегущая строка именовала «анархистом».
