Антония Байетт - Детская книга
Олив Уэллвуд бывала в доме Проспера Кейна, покрытом пылью строительных работ, сотрясаемом ударами молотов и кранов. Она по секрету рассказала Кейну, что беспокоится за сына. Она знала, что Кейн находит эту материнскую заботу привлекательной, поэтому намеренно создавала впечатление теплоты и беспомощности, но поняла, ощутив укол страха, что по-настоящему беспокоится за Тома. У него раньше был такой солнечный характер, сказала она, он всегда был такой милый, такой умный. А теперь он только слоняется по окрестностям, совершенно бесцельно, и у него вовсе нет друзей.
– Он как будто стал другим, совершенно незнакомым человеком, – сказала она.
Майор Кейн ответил, что, возможно, это нормально для отношений детей и родителей. Дети вырастают и отдаляются. Да, сказала Олив, но ведь Том не то чтобы отдалился, она как раз об этом и говорит. Он не удалился прочь, а ушел в себя, изящно сформулировала Олив.
Она взяла руку Проспера в свои:
– Я думала, может быть, Джулиан… кажется, они с Джулианом друг другу нравились… Я подумала, может быть, Джулиан приедет и… погуляет с ним, поговорит?
Кейн подумал, что всегда непросто брать в союзники одного представителя молодого поколения против другого. Он осторожно сказал, что знает: Джулиан переживал, когда Том сбежал из Марло.
– Тогда-то все и началось, – заметила Олив. – Я не хочу, чтобы вы просили Джулиана что-либо выведать у Тома, это было бы очень неразумно. Я просто хочу, чтобы он с ним походил, поговорил.
* * *Так что Джулиан написал Тому письмо, пригласив его в поход по Нью-Форесту. Он написал (и не соврал), что хочет убраться подальше от Лондона и учебы. Он писал, что они смогут ночевать то под открытым небом, то на постоялых дворах. Том ответил не сразу, но потом прислал бесцветную почтовую открытку, гласившую, что он пойдет с удовольствием.
* * *Снова увидев Тома, Джулиан понял, что всегда был в него влюблен. Или (ибо Джулиан всегда умел мыслить двояко) что ему нужно тешить себя фантазией, будто он всегда был в него влюблен. Том в восемнадцать лет был красив той же красотой, что и в двенадцать, – та же стремительная, робкая, неуклюжая грация, то же идеально соразмерное лицо, те же – ибо теперь у Джулиана был кое-какой опыт – прекрасные ягодицы под фланелевыми штанами. Том был все так же похож на статую – с копной медовых волос и длинными золотыми ресницами, которые почти касались щек, когда он моргал. Рот был безмолвен и спокоен, а странная внезапная волосатость – и лица, и тела – лишь подчеркивала сходство со статуей, словно кутая красоту в покрывала. Мужчины, любящие юношей, подумал Джулиан, любят просто красоту, в отличие от мужчин, которые любят девушек. Иные красивые девушки производили то же впечатление чистой красоты, что и красивые мальчики, но в девушках видели будущих матерей, поэтому их красоту отягощал дополнительный смысл. Джулиан не питал иллюзий, что поцелуй или касание каким-то образом даст ему доступ к общению с душой Тома. Тело же Тома было для Джулиана непроницаемо. Возможно, в нем и обитала какая-то душа, но Джулиан чувствовал, что попытки снестись с ней будут вторжением и, возможно, испортят все дело. Он смотрел, как свет играет в волосках на руке Тома, пока тот вскидывает на плечо мешок. Джулиан почувствовал – если отвлечься от шевеления между ног – то же, что чувствовал, когда отец разворачивал при нем сверкающую средневековую ложку, отбрасывая в сторону обертку. Джулиан подумал: хорошо, что Том так стремительно покинул Марло. Оставшись, он стал бы добычей хантеров и, может быть, превратился бы в записного кокета, что случалось со многими. Об этом и о многом другом думал Джулиан, пока они шли по тропинкам через поля и леса, ибо Том был неразговорчив и не стремился к дружеской беседе – лишь к дружеской ходьбе бок о бок. Поэтому Джулиан разговаривал сам с собой, мысленно. Он с некоторым ехидством подумал, что должен вести себя хорошо, раз уж старшие сделали глупость и доверили ему Тома.
Том почти не смотрел на Джулиана. Он ковырял палкой изгороди или останавливался, подняв руку, чтобы в тишине прислушаться к пению птиц и лесным шорохам. Джулиан знал, что не только некрасив, но даже и непривлекателен. Он был маленький, худой и жилистый, с длинным, узким, подвижным ртом, слегка кривоногий и ходил осторожно, сгорбившись, так не похоже на Тома, свободно населявшего все окружающее пространство. Поскольку Джулиан догадался, что нужно молчать, Том начал сам завязывать разговор. В основном про изгороди и канавы. Он указывал хорошие места для постановки силков. Он нашел орхидею и сказал, что она «очень редкая». Он обсуждал хорошие и плохие методы ведения низкоствольного порослевого хозяйства.
А ночью – они спали под открытым небом, расстелив одеяла и непромокаемую подстилку, – Том говорил о звездах. Он знал их все – и планеты, и созвездия. Яркая Венера, почти совпавшая с красным Марсом, и едва заметный на горизонте Меркурий. Голова Гидры, «вон, левее Большого Пса», прямо под Близнецами. Выпуклая убывающая Луна.
О себе он не говорил. Он ни разу не сказал «я хочу» или «я надеюсь» и очень редко произносил «я думаю, что…». Он отстраненно пожалел об исчезновении отдельных видов хищников, уничтожаемых лесниками, – полевого луня, куницы, вóронов. Он рассуждал вслух о том, почему ласки, горностаи и ворóны оказались хитрее и живучее. Джулиан спросил:
– Может, ты хочешь стать натуралистом? Изучать зоологию, писать книги… или работать в Музее естествознания.
– Не думаю, – ответил Том. – Я не люблю писать.
– Что же ты будешь делать? Чем бы ты хотел заниматься?
– Помнишь, на празднике Летней ночи нас спрашивали, кем мы хотим стать? А Флориан сказал, что хочет быть лисой и жить в норе.
– Ну?
– Ну и вот, я думаю, в этом что-то есть.
– Но раз уж ты не можешь стать лисой и жить в норе? – очень, очень небрежно спросил Джулиан.
– Не знаю, – ответил Том. Лицо его затуманилось. – Они все время ко мне пристают. Хотят, чтобы я пошел в Кембридж. Заставляют сдавать экзамены. И так далее.
– В Кембридже неплохо. Там очень красиво. И полно интересных людей.
– Тебе-то хорошо будет в Кембридже. Тебе люди нравятся.
– А тебе нет?
– Не знаю. Я просто не умею с ними обращаться.
* * *Назавтра стало жарко. Они нашли реку, и Том сказал, что они будут купаться. Он сбросил рюкзак, разделся догола, аккуратно сложил одежду и положил поверх рюкзака. Потом вошел в воду сквозь прибрежные тростники. Джулиан сидел на берегу среди лютиков и смотрел, как зачарованный. Он подумал, что никогда не забудет этой картины: член Тома у волосатого бедра, когда Том нагнулся над стопкой одежды. Никогда не забудет очертаний этих бедер, раздвигающих буро-зеленую воду, которая вдруг стала глубже, так что Том погрузился и вынырнул снова, с водорослями, застрявшими, как конфетти, в густых волосах. Том был не только солнечный, но и загорелый. Везде, где солнце касалось этого тела, оно окрасило его красноватым загаром, на фоне которого проступали бледные волоски. V-образный узор на груди от расстегнутой рубашки, браслеты от закатанных рукавов на руках, градации золота – полосами, как у зебры, – на икрах и бедрах.
– Давай же. Чего ты ждешь?
– Я на тебя смотрю.
– Нечего на меня смотреть. Зайди в воду, попробуй, какая она замечательная. Сверху горячая, а внизу холодная и липкая. Мне между пальцами ног набилась глина и мелкие рыбки. Иди же.
О, какое счастье было бы войти в него, думал Джулиан, раздеваясь и из осторожности приглаживая пальцами собственный член. Не верится, что он действительно почти ничего не знает, а похоже. Он должен бы быть ужасно скучным. И был бы, не будь он так красив. Нет, это несправедливо, он дружелюбный, очень милый, что бы ни значило это бесполезное слово. Милый молодой человек. Но печальный, я чувствую, в глубине души он печален. Тем временем Джулиан сам заходил в воду – скрылись колени, потом смущавший его отросток. Том обрызгал Джулиана – издали, он всегда был так далеко, – огромными радугами брызг, а потом поплыл вверх по течению, как форель.
– Я тебе покажу, где прячутся щуки, – сказал он. – Это так весело, ужасно весело.
– Да, – сказал Джулиан, стараясь получить хотя бы суррогатное удовольствие от воды. – Ужасно весело.
* * *Когда они уже сидели на берегу и сохли, Том спросил:
– Какие твои любимые стихи?
– Тебе только одни? Я могу назвать десяток. Напрасно блеском хвалишься, светило. Сравню ли с летним днем твои черты. Ода греческой урне. Калибан о Сетебосе. А твои?
– Чем занимался великий Пан меж тростников у реки? Я могу сказать эти стихи наизусть. Я их часто про себя читаю.
– Скажи.
Чем занимался великий Пан
Меж тростников у реки?
Рушил древа и орал, горлопан,
Брызги дробили копыта козьи,
Лилии и тельца стрекозьи
Взлетали вверх у реки…
И обрезал тростинку великий Пан
(Слишком вымахала у реки!),
Сердцевину вынул лесной мужлан,
По всей длине из трубки наружной,
И продырявил тростник безоружный
Многократно, воссев у реки.
«Так, – засмеялся великий Пан
(Засмеялся он у реки), —
Так приступлю, коли дар нам дан
Музыкой тешиться целым миром»,
И, ртом припав к тростниковым дырам,
Он с силой дунул на бреге реки…
Но зверь по природе великий Пан,
Хохочущий у реки,
Хоть людям дар песен от Пана дан:
Истинный бог, он тем и велик,
Что жалеет сорванный этот тростник,
Которому век не шуршать у реки.
21
