Орхан Памук - Снег
Сойдя с телеги, Тургут-бей спросил:
– Что это здесь за лавочки открылись? Подожди, давай посмотрим на эти витрины.
Поскольку Кадифе поняла, что отец идет с неохотой, она не стала слишком сильно настаивать. Когда Тургут-бей сказал, что хочет выпить чашечку липового чая и что, если за ними следит шпик, они поставят его в затруднительное положение, они вошли в какую-то чайную и молча сидели там, глядя на сцену погони по телевизору. Выходя, они встретили парикмахера, который когда-то стриг Тургут-бея, вернулись и еще посидели.
– Может быть, мы опоздали, будет стыдно, а может, мы совсем не пойдем? – прошептал Тургут-бей дочери, сделав вид, что слушает толстого парикмахера.
Кадифе взяла его под руку, но пошла не на задний двор, а в магазинчик канцелярских товаров и долго выбирала ручку светло-синего цвета. Когда они вышли через заднюю дверь магазина «Сантехнические и электротехнические товары Эрсин» во внутренний дворик и направились к темному заднему входу в отель «Азия», Кадифе увидела, что ее отец побледнел.
Около черного хода было тихо. Отец с дочерью, сильно прижавшись друг к другу, подождали. За ними никто не следил. Через несколько шагов внутри стало так темно, что Кадифе только на ощупь смогла найти лестницу, ведущую в холл.
– Не отпускай мою руку, – сказал Тургут-бей.
Холл, высокие окна которого были закрыты плотными занавесками, был погружен в полутьму. Мертвенный свет, струившийся от бледной грязной лампы, горевшей на стойке, кое-как освещал лицо небритого и потрепанного портье. В темноте они заметили только одного-двух человек, которые прохаживались по холлу и спускались с лестницы. Большинство из этих теней были либо полицейскими в штатском, либо из тех, кто занимается «тайными» делами, вроде незаконного забоя скота, рубки леса и перевозки рабочих через границу. В отеле, где восемьдесят лет назад останавливались богатые русские торговцы, а позднее турки, приехавшие из Стамбула, чтобы торговать с Россией, и двойные английские агенты аристократического происхождения, которые засылали в Советский Союз через Армению шпионов, сейчас останавливались женщины, приехавшие из Украины и Грузии заниматься проституцией и челночной торговлей. Когда мужчины из окрестных деревень, которые сначала снимали номера этим женщинам, а потом в этих номерах жили с ними своего рода полусемейной жизнью, по вечерам на последнем микроавтобусе уезжали в свои деревни, женщины выходили из своих комнат и в темном баре отеля пили чай с коньяком. Поднимаясь по деревянной лестнице, когда-то покрытой красным ковром, Тургут-бей и Кадифе встретились с одной из этих светловолосых усталых женщин, и Тургут-бей прошептал дочери:
– «Гранд-отель» в Лозанне, где останавливался Исмет-паша[57], тоже был таким же космополитичным, – и вытащил из кармана свою ручку. – Я тоже, как Исмет-паша в Лозанне, подпишу обращение совершенно новой ручкой, – сказал он.
Кадифе не могла понять, для чего ее отец подолгу останавливается на лестничных пролетах – чтобы отдохнуть или чтобы задержаться. Перед дверью номера 307 Тургут-бей сказал:
– Мы сразу же подпишем и выйдем.
Внутри было так много народу, что в первый момент Кадифе решила, что они ошиблись дверью. Увидев, что у окна сидит Ладживерт и два молодых боевика-исламиста с недовольным лицом, она отвела отца туда и усадила. Несмотря на лампочку без абажура, горевшую на потолке, и лампу в форме рыбы на маленьком столике, комната была плохо освещена. В глазу этой рыбы, стоявшей на хвосте и державшей во рту лампочку, был спрятан микрофон.
Фазыл тоже был здесь; как только он увидел Кадифе, он встал, но не сел сразу же вместе с остальными, вставшими из уважения к Тургут-бею, и какое-то время смотрел изумленно, как зачарованный. Несколько человек в комнате решили, что он что-нибудь скажет, но Кадифе его даже не заметила. Все ее внимание было сосредоточено на напряженности, сразу же возникшей между Ладживертом и ее отцом.
Ладживерт был убежден в том, что если человек, в качестве курдского националиста подписывающий обращение, которое будет издано во «Франкфуртер рундшау», будет атеистом, это повлияет на европейцев. Но изящный молодой человек с бледным лицом, который поддавался убеждению с большим трудом, разошелся со своими товарищами по организации во мнении по поводу фраз, которые нужно было написать в обращении. А сейчас все трое напряженно ждали своей очереди выступить. После переворота этих молодых людей стало трудно найти, потому что эти организации, которые состояли из молодых озлобленных безработных курдов, восхищавшихся партизанами-соплеменниками в горах, а в качестве штаб-квартиры имели квартиру одного из своих членов, то и дело подвергались закрытию, а их руководителей постоянно арестовывали, избивали и пытали. Другой проблемой было то, что этих молодых людей борцы с гор обвиняли в том, что те бездельничают в теплых городских комнатах и договариваются с властями Турецкой Республики. Обвинения в том, что организация уже не может подготовить необходимое количество желающих стать партизанами, сильно подорвали моральное состояние нескольких ее членов, еще не успевших попасть в тюрьму.
В собрании приняли участие и двое тридцатилетних «социалистов» из предшествующего поколения. О том, что в немецкой прессе будет опубликовано обращение, они узнали от юношей из курдской организации, которые рассказали об этом, чтобы похвастаться и немного посоветоваться. Вооруженные социалисты в Карсе уже не были так сильны, как раньше, и они могли совершать такие акции, как грабежи, убийства полицейских, подкладывание пакетов с бомбами, только с помощью и по разрешению курдских партизан, а поэтому эти рано состарившиеся воинствующие борцы были в несколько подавленном состоянии. Они пришли на собрание без приглашения, сказав, что в Европе все еще очень много марксистов. Рядом с социалистом, сидевшим у стены с таким видом, будто ему очень скучно, примостился его друг с ясным лицом и спокойным взглядом; он испытывал особенное волнение, поскольку собирался рассказать все подробности собрания властям. Делал это не со зла, а для того, чтобы помешать полиции без надобности притеснять курдские организации. Слегка смущаясь, он доносил властям о действиях, которые презирал и большинство из которых впоследствии считал бесполезными, а с другой стороны, гордился тем, что принимает участие в этих действиях по зову сердца, и с гордостью рассказывал всем о расстрелах, о похищениях и избиениях людей, о подброшенных бомбах, об убийствах.
Все были настолько уверены в том, что полиция прослушивает комнату и что среди собравшихся находится по меньшей мере несколько осведомителей, что вначале никто не брал слово. Если и говорили, то только о том (глядя в окно на улицу), что все еще идет снег, либо просили друг друга не тушить сигареты об пол. Молчание царило до тех пор, пока тетя одного из молодых курдов, сначала совершенно не привлекавшая к себе внимания, не встала и не начала рассказывать, как исчез ее сын (однажды вечером постучали в дверь и забрали его). Вполуха выслушав рассказ о пропавшем юноше, Тургут-бей заволновался. С одной стороны, он считал отвратительным то, что курдского юношу похитили среди ночи и убили, а с другой – ему претило то, что того называли «безгрешным». Кадифе, держа отца за руку, пыталась прочитать, что было написано на удрученном и насмешливом лице Ладживерта. Ладживерт думал, что попал в ловушку, но нехотя продолжал сидеть, потому что ему было неприятно думать, что, если он уйдет, все будут говорить об этом. Потом: 1. Молодой исламист, который сидел рядом с Фазылом и, как спустя много месяцев было доказано, был замешан в убийстве директора педагогического института, пустился доказывать, что это преступление совершил какой-то государственный агент. 2. Повстанцы дали обширную информацию относительно голодовки, которую устроили в тюрьме их друзья. 3. Трое молодых людей из курдской организации, краснея, старательно прочитали довольно длинный текст о месте курдской культуры и литературы во всемирной истории, пригрозив, что, если он не будет опубликован во «Франкфуртер рундшау», они отзовут свои подписи.
Когда мать пропавшего спросила, где немецкий журналист, который примет ее прошение, Кадифе встала и успокаивающе сказала, что Ка находится в Карсе и что он не пришел на собрание, чтобы не ставить под сомнение «нейтральность» обращения. Присутствующие не привыкли, чтобы на политических собраниях женщина вставала и так уверенно говорила; все сразу почувствовали к ней уважение. Мать пропавшего обняла Кадифе и заплакала. А Кадифе взяла у нее бумагу, где было написано имя ее пропавшего сына, пообещав, что сделает все, чтобы это было опубликовано в газете в Германии.
Левый боевик, который из добрых побуждений работал осведомителем, в этот момент вытащил написанный от руки на листке из тетради первый черновой набросок обращения и прочитал его, встав в странную позу.
