Дженнифер Нивен - Ты не виноват
Мама: У нее не было права просить Вайолет делать это. – Она бросает взгляд в мою сторону и с деланой веселостью спрашивает: – Тебе положить еще овощей, доченька?
Я: Нет, спасибо.
Прежде чем они снова начинают о Финче, об эгоистичности самоубийц, о том, что он добровольно расстался с жизнью, в то время как Элеонора ушла из жизни не по своей воле, когда ей и слова не дали сказать – как это подло, злобно и глупо… – я прошу извинения и встаю из-за стола, хотя едва притронулась к еде. Мне не надо помогать убирать со стола, так что я отправляюсь наверх и забираюсь в шкаф. Мой скомканный календарь валяется в углу. Я разворачиваю и разглаживаю его, глядя на все «чистые» дни, которые и сосчитать-то трудно, что я не отметила, потому что это дни, проведенные вместе с Финчем.
Я думаю:
Ненавижу тебя.
Если бы я только знала.
Если бы была сдержаннее.
Я подвела тебя.
Как жаль, что я ничего не смогла сделать.
Мне надо было сделать хоть что-то.
Моя ли это вина?
Почему я повела себя несдержанно?
Вернись.
Я люблю тебя.
Прости.
Вайолет
Май: первая, вторая и третья недели
Похоже, что в школе все ученики в трауре. Многие пришли в черном, из каждого класса доносится всхлипывание. В главном холле, неподалеку от кабинета директора, кто-то устроил импровизированный памятный уголок в честь Финча. Это стеклянный ящик с его фотографией, оставленный открытым, чтобы туда могли класть памятные записки. Все они начинаются словами: «Дорогой Финч, тебя любят и по тебе скорбят. Мы любим тебя. Нам тебя не хватает».
Мне хочется разбить этот контейнер и превратить в кучу пепла вместе со всеми лживыми и лицемерными словами, потому что им там самое место.
Учителя напоминают нам, что учиться остается всего пять недель, и мне бы радоваться, но вместо этого я ничего не чувствую. Все эти дни я почти ничего не чувствую. Я несколько раз плакала, но в основном я ощущаю пустоту, словно все, что заставляет меня чувствовать, плакать от боли и смеяться, удалили скальпелем, оставив меня опустошенной, как раковину.
Я говорю Райану, что мы можем остаться только друзьями. Еще и потому, что он не хочет ко мне прикасаться. Никто не хочет. Похоже на то, что они считают меня заразной. Это часть суицидо-ассоциированного синдрома.
Обедать я сажусь с Брендой, Ларой и тремя Брианами, когда в среду после похорон Финча к нам подходит Аманда, ставит на стол поднос и обращается ко мне, не глядя на других девчонок:
– Мне очень жаль, что так случилось с Финчем.
На какое-то мгновение мне кажется, что Бренда вот-вот ударит ее, и мне тоже хочется ей врезать или посмотреть, что будет, если это сделает Бренда. Но когда та остается спокойно сидеть, я киваю Аманде:
– Спасибо.
– Я зря называла его фриком. И я хочу, чтобы ты знала – между мной и Роумером все кончено.
– Поздно, слишком поздно, – бормочет Бренда. Она вдруг встает и ударяет кулаком по столу так, что подпрыгивают тарелки. Она хватает свой поднос, бросает мне «увидимся позже» и удаляется.
В четверг у меня встреча с мистером Эмбри, поскольку директор школы Уэртц и школьный совет требуют, чтобы все друзья и одноклассники Теодора Финча прошли хотя бы один сеанс у психолога, несмотря на то, что так называемые родители, как мои мама с папой называют мистера и миссис Финч, настаивают, будто произошел несчастный случай. Их слова, мне кажется, означают то, что мы можем оплакивать его как обычно, безо всяких предрассудков. Не надо чего-то стыдиться или смущаться, поскольку о самоубийстве речи не идет.
Я прошу, чтобы сеанс вместо миссис Кресни провел мистер Эмбри, потому что он был психологом Финча. Сидя за столом, он хмурится, глядя на меня, и я вдруг спрашиваю себя, станет ли он обвинять меня так же, как я виню себя.
Мне вообще не надо было предлагать ехать по мосту. А если бы мы выбрали другую дорогу? Элеонора осталась бы жива.
Мистер Эмбри откашливается.
– Я сожалею о произошедшем с Финчем. Он был хороший, немного зацикленный парень, которому стоило больше помогать.
Эти слова привлекают мое внимание. Он добавляет:
– Я чувствую себя виноватым.
Мне хочется смести на пол его компьютер вместе с книгами.
Ты не можешь чувствовать себя виноватым. Это я виновата. Не пытайся это у меня отнять.
Он продолжает:
– Но я не виноват. Я сделал, как мне кажется, все, что мог. Мог ли я сделать больше? Возможно, да. Мы всегда можем сделать больше. На этот вопрос очень непросто ответить, и в конечном итоге его бессмысленно задавать. Мы можем испытывать одинаковые эмоции и обладать похожими мыслями.
– Я знаю, что могла бы сделать больше. Я была обязана заметить, что с ним происходило.
– Мы не всегда видим то, что другие от нас скрывают. Особенно если они прилагают для этого большие усилия. – Мистер Эмбри берет со стола тонкую брошюру и читает: – «Вы это пережили, и, как подразумевает это неприятное определение, ваше дальнейшее выживание – эмоциональное выживание – станет зависеть от того, насколько хорошо вы научитесь справляться со своей трагедией. Плохая новость: пережить все это станет вторым самым печальным опытом в вашей жизни. Хорошая новость: самое худшее уже позади».
Он подает мне брошюру. Она называется «SOS! Руководство для переживших самоубийство».
– Я хочу, чтобы ты ее прочла, но я также хочу, чтобы ты пришла побеседовать со мной, поговорила бы с родителями и друзьями. Больше всего мы боимся, что ты загонишь эти переживания внутрь себя. Ты была ему ближе всех, а это значит, что ты ощутишь весь гнев, горечь утраты, непринятие и печаль, которые станешь чувствовать по случаю любой смерти. Но эта смерть отличается от других, так что не истязай себя.
– Его родители говорят, что это был несчастный случай.
– Возможно, что и так. Каждый относится к этому по-своему. Но меня беспокоишь ты. Нельзя винить себя за всех – ни за сестру, ни за Финча. У твоей сестры не было иного выбора. И, возможно, Финч чувствовал, что у него тоже нет выбора, хотя выбор был.
Мистер Эмбри хмуро смотрит сквозь меня, и я чувствую, как он прокручивает в голове каждый разговор с Финчем – так же, как и я с тех пор, как это случилось.
Одно я не могу и никогда ему не скажу – это то, что я везде вижу Финча: в школьных коридорах, на улицах, в торговом центре. О нем мне напоминает чье-то лицо, чья-то походка, чей-то смех. Меня словно окружает тысяча разных Финчей. Я сомневаюсь, нормально ли это, но не спрашиваю об этом.
Дома я ложусь на кровать и прочитываю всю брошюру, благо в ней всего тридцать шесть страниц, и времени на это уходит немного. В память врезаются два предложения: «Ваша надежда в том, чтобы принимать жизнь такой, какая она есть – навсегда измененной. Если вам это удастся, то вы обретете желанный покой».
Навсегда измененной.
Я навсегда изменилась.
За ужином я показываю маме брошюру, которую дал мне мистер Эмбри. Она читает ее, не переставая есть и не говоря ни слова, пока мы с папой пытаемся продолжить разговор о колледже.
– Ты решила, куда хочешь поступать, Вай?
– Наверное, в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. – Мне хочется сказать папе, чтобы он сам выбрал для меня колледж. Какая, собственно, разница? Все они одинаковы.
– Тогда скорее всего пора готовить документы к поступлению.
– Наверное. Я обязательно этим займусь.
Папа смотрит на маму, ища у нее помощи, но она читает, забыв о еде.
– А ты не думала о том, чтобы подать в Нью-Йоркский университет на весенний прием?
Я отвечаю:
– Нет. Но, возможно, я займусь этим прямо сейчас. Вы не возражаете? – Мне хочется сбежать от этой брошюры, от них и от разговоров о будущем.
На папином лице читается облегчение.
– Конечно, нет. Иди.
Он рад, что я ухожу, и я тоже этому рада. Так легче всего, потому что иначе мы могли бы ввязаться в разговоры об Элеоноре и о том, что случилось с Финчем. В этот момент я с благодарностью думаю, что я не родитель, и сомневаюсь, будут ли у меня вообще дети. Как же ужасно ощущать, что ты кого-то любишь и не можешь ему помочь.
На самом деле я точно знаю, что это за чувство.
В четверг, через неделю после похорон Финча, к нам на общешкольное собрание приводят специалиста по боевым искусствам из Индианаполиса, чтобы тот рассказал нам о безопасности и самозащите, словно самоубийство – это что-то такое, что может напасть на нас на улице. Потом показывают фильм о наркозависимых подростках. Перед тем как гаснет свет, директор школы Уэртц объявляет, что некоторые сцены очень натуралистичны, но очень важно знать, что такое наркозависимость в реальности.
Когда начинается кино, к моему уху наклоняется Чарли и шепчет, что единственная причина, по которой нам это показывают, заключается в слухах о том, будто Финч на что-то подсел, а потому и умер. О том, что это неправда, знают только трое – Чарли, Бренда и я.
