Ральф Ротман - Юный свет
На прилавке были разложены на пробу маленькие кусочки сыра «Гауда». Парочку я съел, а один сунул в карман. Но, пока я шел к кассе, я прочел на пакете с луком, что он стоит тридцать два пфеннига. Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Продавщица, полировавшая тряпочкой яблоки, глядела на потолок, там недавно повесили круглые выпуклые зеркала. На запястье у нее позвякивали серебряные браслеты.
– Извините, мне нужно купить лука на двадцать пять пфеннигов.
Она наморщила лоб.
– В чем дело? А я что, лимонов тебе наложила?
Я ухмыльнулся и показал ей цену на пакете.
– Ну и? Может, мне его еще и почистить?
– Да нет. – Я протянул ей квитанцию возврата денег за сданные бутылки. – У меня только двадцать пять пфеннигов.
Она втянула уголки рта глубоко в щеки. Потом вытащила довольно большую луковицу, взвесила еще раз и написала на пакете новую цену. Восемнадцать пфеннигов.
– Так. А теперь проваливай. У меня полно дел.
Под серебряными браслетами виднелась натертая докрасна кожа. Она опять уставилась в потолок. Я поблагодарил ее и повернул за холодильник, в проход с консервами, макаронами и печеньем. Перед полкой со сладостями стояли оба Марондеса. Старший, Карл, все лицо в прыщах, оскалился мне навстречу и кивком головы показал на своего брата. Франц раскрыл коробку дорогих шоколадных конфет с начинкой и одну за другой засовывал их себе в рот. Сквозь щеку была видна их форма, а когда он глотал, раздавался такой звук, будто его сейчас вырвет. Тем не менее он продолжал набивать рот, пока коробка не опустела. Его брат тоже полез к полке и протянул мне целую пригоршню шоколадных батончиков Milky Way.
Я замотал головой. Большим пальцем я показал назад, на овощи, и хотел было протиснуться между братьями. Но проход был узкий, Карл засунул батончики мне за пазуху и развернулся в противоположном направлении. Я выпучил глаза и беззвучно обругал его. Мускулы на лице напряглись. Но он только пожал плечами и сделал такое движение головой, которое было мне знакомо по детективным фильмам. Мол, сматывайся.
Потом он засунул себе за ремень плитку шоколада, и в этот момент руку его брата, шарившего на полке, схватила с другой стороны продавщица. Зазвенели браслеты, он дернулся назад, но вырваться не смог. На пол посыпались пакетики и коробки.
– Я все видела! Ну, погоди… Ханни? Ханнхен! Я их поймала! Идите сюда!
Франц побледнел, изо рта вытекла коричневая слюна, молящим взглядом он смотрел в нашу сторону. Пока кассирша шла по проходу, дробь ее деревянных каблуков стучала у меня в висках. Конский хвост ее волос мотался из стороны в сторону.
– Ага!
Губы тонкие, еще тоньше, чем у моей матери. Она схватила Франца и Карла за воротники.
– Я вас давно подозревала. Вам это дорого обойдется. Вот ваши родители обрадуются!
Лак на ногтях уже облупился, и, пока она тащила братьев к кассе, она оглянулась через плечо – веки у нее были синего цвета.
– Ну, давай.
Я не понял, кого или что она имела в виду. В конце прохода показался ученик, долговязый парень, подстриженный под горшок. Он скрестил руки на груди, а я нагнулся к упавшим конфетам, положил их обратно на полку, разложил там все как надо и поправил съехавший в сторону ценник, как вдруг почувствовал у себя на плечах руку другой продавщицы.
– Пошли, пошли, дорогуша. – Она подтолкнула меня. – За мной, за мной.
Все, что было у них в карманах, Марондесы выложили у кассы: два пакетика мятных таблеток, четыре пачки жвачки, три плитки шоколада, плоскую бутылку спиртного, коктейль с ромом и целую груду завернутых в фантики кусочков сыра. Кассирша уселась на свой крутящийся стул, все запротоколировала и сложила в коробку. А потом посмотрела на меня.
Я протянул ей залоговую квитанцию, мельком взглянув, она наколола ее. Потом пробила за лук и дала мне сдачу. Не дотрагиваясь до моей руки. Я убрал сдачу, потом засунул руку за пазуху и выложил шоколадные батончики на стол.
– А это я хочу вернуть.
Она насмешливо хмыкнула и наклонилась вбок. Ей что-то мешало в сандалиях. Она расстегнула ремешок и сняла их.
– Поглядите-ка, он хочет вернуть. Что за паинька! Но от воровства так просто не избавишься. Тут еще полиция должна свое словечко сказать.
– Но я же ничего не сделал!
Опустив головы, Марондесы стояли перед полкой у стены, где обычно заполняли лотерейные билеты. Продавщица из овощного отдела положила перед ними тетрадь, Франц что-то в ней написал, а я показал на Карла, который слизывал остатки шоколада с губ.
– Это он засунул их мне за пазуху. Я случайно проходил мимо, а он схватил меня и…
– Ну, хватит!
Кассирша нахмурила лоб, ее взгляд приобрел металлический блеск.
– Мало того, что ты воруешь, ты еще и своих друзей подставить хочешь. Ты, пожалуй, самый гадкий из всех. Твое место в исправительном доме.
От волнения мои пальцы стали влажными, бумажный пакет с луком размяк. Обеими руками я прижимал его к груди.
– Почему же… – Пот заливал мне глаза. – Я никого не подставляю. Но вот моя мать больна, у нее желчные колики, и кровообращение, и все такое, а если сейчас еще и полиция… тогда она, я имею в виду, ее должны оперировать, а если из-за меня у нее будут проблемы, тогда может случиться так, что она… Я же ведь ничего не сделал.
Она горько усмехнулась.
– Правда? Раньше надо было думать, дружок. Будь у меня такие дети, у меня тоже заболел бы желчный пузырь.
Ученик ухмыльнулся. Когда я провел локтем по глазам, пакет окончательно разорвался, три луковицы покатились по полу. Я наклонился за ними, сунул их в карманы штанов. А четвертая укатилась далеко под упаковочный стол, так что добраться до нее было трудно. Точнее сказать, она лежала между колесиками крутящегося стула кассирши, так что мне пришлось лечь на живот и протянуть руку сквозь пучки пыли. В это время кассирша пошевелилась. Я отдернул руку, оставив луковицу, иначе мне пришлось бы тянуться через ее ногу с крашеными ногтями.
Женщины что-то бормотали, я не разобрал слов, и вдруг я услышал звук, вернее писк, как будто издалека, но все же где-то рядом, будто внутри меня. Открылась дверь, серые пучки, поблескивая белыми ворсинками, зашевелились, закружились вокруг себя, и я закрыл глаза, что только усилило ощущение головокружения. Когда я встал, ученик смеялся, а у меня перед глазами плясали черные точки. Карла и Франца уже не было. Кассирша достала из кармана шариковую ручку.
– Ну, хорошо, поскольку это в первый раз, мы не будем заявлять в полицию. Но письмо от дирекции магазина придет.
Она раскрыла передо мной тетрадь, в которой были записаны имена других. Она указала мне на пустое место.
– Пиши свой адрес, только разборчиво!
Я поблагодарил, шмыгнул носом, вытер руку о штаны. Пот капал на бумагу в клеточку, и лишь когда я уже закончил, я увидел, что Марондесы выдали себя за Крюгеров. И улица, на которой они согласно записи жили, тоже не соответствовала действительности. Я оставил ручку в тетради и поблагодарил еще раз, а кассирша пытливо посмотрела мне в лицо. Она уже не казалась мне такой суровой.
– Исправляйся, парень, слышишь?
Затем она положила передо мной недостающую луковицу.
– Ладно, – ответил я и вышел на улицу.
Мужчина наклонился, просунул крепежную опору как можно глубже в пробуренную скважину и подставил под нее гидравлическую стойку. То же самое он проделал и с другой стороны, укрепив крепеж распорками, и, пятясь, выполз назад. В очистном забое, ведущем к вентиляционному стволу, который ему еще предстояло пробить, он неожиданно наткнулся на уголь – антрацит. Здесь внизу было жарко, больше тридцати градусов, но поскольку забой имел высоту всего лишь метр сорок, он не мог снять толстую куртку, боясь поранить спину и плечи. Идти, согнувшись, было труднее, чем ползти, и тогда он наглухо застегнул нарукавники, два раза обернул вокруг себя шланг подачи сжатого воздуха и пополз, толкая перед собой тяжелый отбойный молоток, к углю, на его черный блеск, посверкивавший в свете лампы серебром.
Он расцарапал ладони в кровь о стенки забоя и острые края угольного пласта, но все же подтянулся поближе и, поменяв направление света лампы, какое-то мгновение наблюдал, как кровь перемешивается с пылью. Потом он вытер руки о куртку и достал из кармана кожаные перчатки. Чем ближе подбирался он к углю, тем ниже опускался над ним висячий бок пласта. Края кромки и острые конические шипы царапали шлем, пыль и мелкие камушки сыпались за шиворот.
Добравшись до горизонтальной выработки, он размотал шланг, открыл вентиль и поднял пневматический молоток. Щелчок, и пика встала на место. Он уперся острием в выступ, положил пальцы в углубление на рукоятке и нажал на пуск. Раздался оглушительный грохот, зубы поначалу залязгали, отбивая дробь. Порода немного подалась вбок и отвалилась. Тотчас же посыпался мергель, и чем сильнее мужчина давил на пласт, тем плотнее становилась пыль. Вентиляция никуда не годилась.
