Ральф Ротман - Юный свет
– Ты почему убежал из школы?
Она порылась в ящике, достала деревянную поварешку. Вокруг рта все отекло, я едва мог вымолвить слово. Тем не менее она поняла меня.
– Ну и что? Почему он не должен тебя бить. Если ты не делаешь домашних заданий, значит, ты этого заслужил. И у нас было точно так же.
Она повернулась и затушила дымившуюся в пепельнице сигарету. В ее взгляде появилось нечто непреклонное, застывшее, будто она вовсе не видела меня, а потом она схватила меня за шкирку и словно тисками обхватила мой затылок.
И хотя я только что пописал, при первом ударе у меня выступило немного мочи, и я свалился на пол. Обычно она избивала меня до тех пор, пока не уставала, она и сейчас не поддалась на мои вопли, переходившие с каждым новым ударом в визг:
– Не надо! Мамочка, хватит!
Удары следовали все чаще, она словно выбивала ковер, била теперь по оголившемуся бедру, а когда сломался половник, продолжила побои рукой. И лишь когда раздался короткий звонок и в открытую щелку двери ее позвала фрау Горни, которой был нужен стакан муки, она отстала от меня, затолкала носками туфель обломки поварешки под плиту и обернулась.
– Да-да, Трудхен, минуточку. Уже иду!
Она остудила руку под краном, а я встал, пошел в комнату и выключил приемник.
Осы облепили тарелку и пили остатки молока, а я, упершись ногами в стенку балкона, сидел, разглядывая небо. Какой-то самолет тащил по безоблачной синеве рекламный плакат пива марки Викюлер. Было слышно, как внизу на лоджии ругаются дети Горни. Из-за колбасы или меда, как обычно. У Горни никогда ничего другого не бывает. А к этому еще серый хлеб и суррогатный кофе, каждое утро и каждый вечер, и фрау Горни, жирная австриячка, отбирает, как всегда, у детей круг колбасы, разламывает его на части и раскладывает по тарелкам. После этого наступает тишина.
Дом принадлежал Горни, но жили они в гораздо более стесненных условиях, чем мы. В такой же маленькой комнате, которая была у нас с Софи, спали четверо детей, две девочки и два мальчика, а большой комнаты, как у нас, у них и вовсе не было, и значит, ни кресел, ни дивана, ни стенки, а только два стола и пара угловых скамеек, какие обычно стоят на кухне. Там можно поднять сиденье, а внутрь запихать шерстяные одеяла или игры, не в обиду будь сказано, монополию и микадо. В углу за телевизором стоял аккордеон Горни, на котором он обычно играл по воскресеньям после обеда или в дни рождения. При этом все дети должны были подпевать, после чего им раздавали большие куски торта со сливочным кремом, в который фрау Горни иногда добавляла кровяную колбасу, чтобы крем приобретал шоколадный оттенок.
Хотя Горни тоже работал в шахте, со смены он редко приходил усталым. Во всяком случае, не таким, как мой отец, который сразу набрасывался на еду, а дядя Харальд, деверь моей матери, член производственного совета, каждый раз качал головой, когда речь заходила о Горни.
– Ленивая свинья! Трется позади вагонетки, пока остальные вкалывают. В забое ходит такой анекдот: что делает Горни в конце рабочего дня? Вытаскивает руки из карманов.
Однако он был домовладельцем, и когда мой отец спал, он косил газон, подвязывал розу на деревянную решетку, окулировал садовые деревья. Или следил, как его дети пололи сорняки, чистили ботинки или складывали в стопки дрова. Поленья должны были лежать крест-накрест, носки сапог не выступать за край полки для обуви, и упаси Господь, если кто из детей принесет двойку. Он заставлял провинившегося лечь в подвале на козлы, спускал ему до колен штаны и вытаскивал из петель свой широкий ремень. Он бил спокойно и методично, удары были слышны в саду. Но редко, когда больше четырех или пяти раз.
Раздался треск колец, и позади меня занавеска поехала в сторону. Но я не обернулся, даже когда постучали в стекло. Оконные рамы недавно покрасили, и краска на солнце залипла. Рамы издали много шума, когда Маруша потянула за ручки.
– Эй, ты, поросенок, подвинься!
Я отодвинул стул немного в сторону, а она уселась на подоконник, согнула колени и заерзала на попе. На ней были красные тренировочные штаны и мальчишеская майка без рукавов, ноги она поставила на наш стол.
– Ну, ты. Разве не надо сказать «доброе утро»?
Я кивнул. Майка на грудях натянулась, ткань в этом месте казалась тоньше, и, хотя ей было всего пятнадцать, на предплечьях у нее было много темных волосков. Она скрестила руки на коленях и зевнула. При этом она запрокинула голову, и стали видны пломбы на зубах, две штуки. Нет, три.
– Боже, я так погано спала. Такая духотища в комнате! Как в инкубаторе. Сигаретки не найдется?
– А чего же ты не открыла окно?
Каштановые локоны растрепаны.
– Чтоб ты залез ко мне, да?
– Я? С чего это? Что я у тебя забыл?
Она протерла большим и указательным пальцами глаза. От нее почему-то пахло ванилью.
– Ну, это я тебе как-нибудь покажу… Так как насчет бычка?
Я покачал головой. Мне нравились веснушки у нее на носу, маленькая ямочка на подбородке и голубоватые тени под глазами. Она отличалась от своих сестер и братьев с прямыми белокурыми волосами, как у Горни. Но он и не был ее родным отцом. Называл ее Мария. Она посмотрела на нашу кухню, на буфет рядом с раковиной.
– А там что?
– Это моей матери. Можешь попросить у нее, может, она и даст тебе одну.
Она закрыла глаза, почмокала губами и поморщилась.
– Гадкий привкус во рту. Не тянись к спиртному, это я тебе говорю!
– Чего-о? Да оно горькое.
– Значит, уже пробовал.
– Да нет, так, глоток пива у отца.
– А потом распевал похабные песенки, да? Вы когда-нибудь уедете в отпуск?
Я отрицательно покачал головой. Между пальцами ног у нее набилась грязь.
– А что так?
– Зачем это? Вы ведь тоже не уезжаете.
– Так нам надо долги погашать за дом, малыш. А у вас ведь деньги есть, точно? Твоя мать вон ежедневно по две пачки выкуривает.
Я покрутил пальцем у виска.
– Совсем нет. – Хотя иногда она выкуривала и больше. – Может, она ляжет в больницу. Потому мы и не уезжаем.
Маруша присвистнула.
– Куда? Ого! У тебя будет братик?
– Бред. У нее проблемы с желчным пузырем.
– А-а, это теперь так называется. – Она вытянула руку. – Дай мне ладонь. Нет, другую.
– Зачем?
Она крепко обхватила запястье пальцами.
– Затем что я сейчас предскажу тебе твое будущее.
Она смотрела мне прямо в лицо. Я сглотнул и отпрянул. Но Маруша была сильнее, она мгновенно перехватила мою руку. Ее серебряные кольца больно давили. Стул встал на две ножки.
– Слушай, мой сладенький. – Она говорила приглушенным голосом, не разжимая зубов. – Сейчас ты притащишь мне сигарету, а заодно и спички. Или я расскажу твоей мамочке… – Она подняла бровь. – Сам знаешь, о чем!
Вокруг уголков рта у нее уже рос едва заметный пушок. И в ямочке между грудями тоже. Я сморщил физиономию, кивнул, а она еще раз угрожающе посмотрела на меня и облизала нижнюю губу. Но она не просто отпустила меня, а вцепилась мне в кожу ногтями, так что я вроде сам поцарапался, выдергивая руку.
Я переступил порог комнаты, подумывая просто скрыться в квартире. Софи плескалась в ванной. Но потом я все же вытащил один Chester из пачки и пошарил в ящике спички. Там было несколько конвертиков рекламных спичек из Кляйне-Гунк и Гробе, танцполов на границе с Ботропом, что под Мюнстером, но я взял зеленый из «Винервальда»[3] и хотел было вернуться назад, но тут в кухню вошла мать.
– Это еще что такое! – Она повесила свою сумочку на дверную ручку и показала на мои штаны. – Разве я не сказала тебе, чтобы ты их снял и взял чистые. Я хочу запустить стиральную машину!
Я завел руку за спину и положил все обратно на буфет.
– А какие мне надеть? У меня только эти!
Мать нахмурила брови и бросила быстрый взгляд на балкон.
– Ерунда! Что ты несешь! Полон шкаф штанов.
– Но они все короткие!
Маруша убрала ноги со стола и переставила их на свой подоконник.
– Здравствуйте, фрау Кольен. – Сейчас ее голос звучал гораздо звонче, даже как-то по-детски, она поправила волосы.
– Доброе утро. – Мать скривила уголки губ, что означало улыбку. И снова обратилась ко мне: – Конечно, короткие. Сейчас же лето!
– Но все в школе носят длинные штаны. Почти все!
– А, вот откуда ветер дует. – Она весело покачала головой. – Мой сын хочет быть взрослым… – И показала на пятна у меня на коленках. – Но тогда ты должен вести себя соответствующим образом, мой мальчик. Взрослые мужчины не ползают по траве на коленях. Во всяком случае, в штанах. – Она подмигнула Маруше, и та захихикала звонким серебристым смехом. – Так что снимай штаны!
– Ладно. Сейчас.
– Нет, немедленно! Мне нужно уходить.
Она показала на открытую дверцу стиральной машины, я кивнул и хотел пройти мимо нее в большую комнату. Но она схватила меня за рубашку. Лицо покраснело, глаза сузились, а нижняя челюсть подалась вперед. Говорила она, однако, тихо.
