Лори Спилман - Слова, которые мы не сказали
Что заставило его в пятнадцать лет покинуть детский дом и уйти на улицу? С какими демонами в душе он боролся с помощью программы Двенадцати ступеней? С алкоголизмом или чем-то более серьезным?
Я пожимаю мамину руку и склоняю голову, когда священник начинает читать молитву о прощении грехов покойного. Исподтишка я кошусь на застывшего с суровым лицом Эр-Джея, стоящего рядом с мамой с другой стороны, и закрываю глаза. Господи, прости Боба и меня. И, пожалуйста, смягчи сердце Эр-Джея.
Священник осеняет гроб крестным знамением, и он медленно опускается в землю. Все постепенно расходятся. К маме подходит мужчина и приносит соболезнования.
– Ваш муж был хорошим человеком, – говорит он.
– Самым лучшим, – отвечает мама. – И он будет вознагражден.
Если бы здесь была Дороти, ей понравились бы эти слова. Надежда подсказывает, что он будет вознагражден, но вера знает, что этого не случится.
Я обнимаю маму и направляюсь к машине. Надо дать маме возможность несколько минут побыть наедине с тем, кто был любовью всей ее жизни.
Задумавшись, я неожиданно сталкиваюсь лицом к лицу с Эр-Джеем. На нем темный костюм и белая рубашка. На несколько мгновений наши взгляды встречаются, но я ничего не могу прочитать в его глазах. Знаю только, что в них нет того презрения, что было неделю назад, может, оно сменилось тоской и разочарованием? Похоже, он тоже скорбит обо всех тех потерях, что выпали на его долю за столь короткое время.
Я смотрю на него, не в силах оторваться, и чувствую, как рука обнимает меня за талию. Вздрогнув, я оглядываюсь и вижу Лидию. Она утыкается лицом мне в грудь и дает волю рыданиям.
– Милая моя. – Я целую ее в макушку. – Что случилось?
Тоненькие ручки сжимаются еще крепче.
– Я убила его.
– О чем ты говоришь? – Я отстраняюсь от нее, стараясь заглянуть в глаза.
В голове всплывает брошенная ее матерью фраза: «Отойди от него!»
Я глажу Лидию по голове.
– Не беспокойся, милая, ты не сделала дедушке ничего плохого.
– Откуда ты знаешь? – хлюпает носом Лидия.
Я сглатываю ком и отвечаю:
– Потому что это сделала я. Твой дедушка прятался в лодке, потому что незадолго до этого дня я решила покатать его по озеру. Его нашли только утром, замерзшего и промокшего. После он заболел и уже не поправился.
Я наклоняюсь и нахожу на земле два маленьких камушка. Один я оставляю себе, второй протягиваю Лидии, и мы вместе возвращаемся к могиле Боба.
– Если ты думаешь, что совершила плохой поступок, извинись. Вот так. – Я подношу камень ко рту и шепчу слова прощения.
Лидия смотрит на меня скептически, но все же подносит руку с камушком к губам.
– Дедушка, прости, что я заразила тебя бронхитом. Хотя, может, это и правда все из-за Анны, ведь она взяла тебя на прогулку по озеру.
Я не могу сдержать улыбку.
– Теперь досчитаем до трех и бросим камни в могилу. Тогда дедушка будет знать, что мы просим у него прощения. Раз. Два. Три.
Камушек Лидии падает на крышку гроба, а мой на земляную насыпь на краю могилы.
– Надеюсь, это сработает, – вздыхает Лидия.
– Надежда – для слабых, – говорю я и беру девочку за руку. – Ты должна верить.
На узкой дороге у кладбища остаются всего две машины: «шевроле» мамы и пикап Эр-Джея. Между ними ярдов тридцать.
Начинает моросить дождик. Я открываю клетчатый зонт и беру маму под локоть. Вокруг нас кружит Лидия, закинув голову и раскинув руки, падающие капли явно доставляют ей удовольствие. Я осторожно оборачиваюсь и смотрю через плечо на идущих за нами Энни и Эр-Джея. Их головы склонились друг к другу, словно они ведут секретный разговор. Мне необходимо что-то ему сказать. Возможно, мы видимся последний раз в жизни.
Мы совсем немного не доходим до машины, когда мама останавливается.
– Садись, милая. Она открыта. А я приглашу детей помянуть отца.
Я вручаю ей зонт и смотрю, как она спешит к двоим взрослым людям, которые никогда не были ее семьей. Я почти уверена, что они откажутся от приглашения и причина не в маме, а во мне.
Через несколько минут она возвращается, и по выражению ее лица я понимаю, что оказалась права.
Я стою и смотрю вслед Эр-Джею, с каждым шагом он все дальше и дальше от меня. Сердце щемит от одной мысли о нем. Это моя последняя возможность. Я должна ему что-то сказать. Но что? Извиниться? Сказать: «Я до сих пор не знаю точно, что произошло тем вечером, но учусь жить с неопределенностью. А ты сможешь?»
Брат с сестрой подходят к машине, Лидия открывает дверцу и забирается на заднее сиденье. Энни подходит к передней двери. Эр-Джей тянется к ручке, но внезапно поворачивается. Я вижу его глаза даже сквозь пелену мороси. Кажется, он тоже знает, что я смотрю на него.
Я замираю в ожидании. Он приподнимает подбородок – простой, ничего не значащий жест, но мне он таким не кажется. Благодаря ему в душе вспыхивает огонек надежды. Отпустив мамину руку, я осторожно делаю шаг и медленно иду навстречу Эр-Джею, боясь, что двигаюсь слишком быстро. Каблуки застревают в траве, и я едва не падаю. Устояв на ногах, принимаю решение и почти бегу к нему, стремясь скорее оказаться рядом.
Я подхожу к нему вплотную, с ресниц и волос на лицо струится вода.
– Прости меня, – произношу я, с трудом переводя дыхание. – И прошу, поверь.
Он берет меня за руку.
– Прощаю, – говорит он и открывает дверцу машины. – Береги себя.
И опять я стою и смотрю вслед его отъезжающей машине.
Следующую неделю мы с мамой занимаемся тем, что разбираем вещи Боба. Она держит в руках его халат, фланелевую рубашку и три свитера. Не может она расстаться и с его набором для бритья и расческой.
– Мой муж умер две недели назад, – говорит она, открывая картонную коробку, – но на самом деле я потеряла его пять лет назад.
Она откладывает несколько мелочей на память для Эр-Джея и Энни.
– Я упакую все и отправлю Энни, но, может, Младший захочет сам забрать эти вещи…
– Нет, мама. Он не приедет, пока здесь я.
– Тогда давай сами отвезем ему пакет. Я никогда не была на его винодельне. Боб уже был болен, когда Младший купил этот дом.
– Он не захочет меня видеть. – Как странно, что именно он стал тем единственным мужчиной, который не желает со мной встречаться. Он видел меня без макияжа, растрепанную, даже в порванном платье. Он мог понять, какой была та девочка-подросток, решившая, что все понимает. Эр-Джей знает все мои недостатки, видит все то, что я так тщательно пытаюсь скрыть. Но, в отличие от Фионы, уверенной в силе прощения, он не способен полюбить уродство.
К концу третьей недели становится ясно, что мама вполне окрепла, чтобы остаться одна. А также что Эр-Джея я больше не увижу. Спешу поделиться с мамой своими планами, чтобы лишить себя возможности передумать.
В первый понедельник июля я загружаю в багажник чемоданы. Я часто разговариваю с Дороти и Джейд, но у меня по-прежнему нет работы, любимого мужчины или ребенка, который поцеловал бы меня на прощание и с нетерпением ждал возвращения. Мне легко и тягостно от осознания того, что я вот так просто могу уехать и исчезнуть из чьей-то жизни. Вставляю ключ в замок зажигания и пристегиваю ремень, надеясь, что мне удастся убежать и от боли в сердце.
– Будь осторожна, – наставляет меня мама, целуя в щеку. – И обязательно позвони, как доберешься.
– Ты уверена, что не хочешь поехать со мной?
Она кивает.
– Я люблю этот дом. Ты же знаешь.
Я достаю из сумочки кулон с сапфиром и бриллиантами и протягиваю ей.
– Он твой.
Она смотрит на переливающиеся камни и моргает.
– Я… я не могу его взять.
– Можешь, мама. Я его оценила, знай, это лишь часть того, что принадлежит тебе по праву.
Я уезжаю и долго думаю о том, как она вернется в дом с тяжелым сердцем и решит, что я что-то забыла, когда заметит на столе бумаги. Как она прикроет рот ладонью, когда увидит указанную сумму. Потом прочтет мое письмо и узнает о том, сколько я перевела на ее счет. Наконец, она получит компенсацию от моего отца, которую должна была получить еще два десятилетия назад.
Выезжаю на шоссе и включаю радио. Из колонок вырывается голос Джона Ледженда и его грустная баллада, совсем неуместная в погожий июльский день. Я стараюсь не прислушиваться к словам песни, напоминающей мне об Эр-Джее, и открываю окно, чтобы насладиться свежим ветром и красотой безоблачного голубого неба. Как можно надеяться на встречу с ним после того, что я сделала с его семьей?
Я смахиваю слезы и переключаюсь на другую радиостанцию. Терри Гросс берет интервью у молодой писательницы. Я включаю трафик-контроль и плыву в потоке машин, слушая успокаивающий голос Терри, смешивающийся с шуршанием шин. Как давно я не путешествовала на машине.
Я улыбаюсь воспоминаниям о том, как мы с Джулией ехали из Лос-Анджелеса в Новый Орлеан и за три дня преодолели две тысячи миль. Не знаю, почему с нами не было папы, он тогда просто сказал: «С тобой поедет Джулия. Ей все равно нечем заняться». Так ли это? Сейчас мне кажется, он повел себя совершенно неуважительно. Я вспоминаю, как Джулия вела машину, напевая песню Бон Джови, а ее хвост раскачивался в такт музыки. Интересно, ценил ли ее отец? Понимал ли, как предана была она ему тогда и как будет предана после его смерти?
