Харви Джейкобс - Американский Голиаф
Кем бы ни были спорные объекты, людьми или предметами, и кем бы они ни продавались, если продавались вообще, один из них должен быть признан дубликатом другого, и только этот другой достоин называться истинным Кардиффским исполином, извлеченным из земли вышеназванного Уильяма Ньюэлла в Кардиффе, Нью-Йорк.
Слово «истинный» применяется здесь для описания действительно уникального объекта, или того объекта, с которого была снята копия. Поскольку исполины в большой степени схожи, невозможно со всей ответственностью заявить, что один из них уникальнее другого. Следовательно, так как суд не способен определить однозначно, который из объектов является копией, он также не может назвать оригинал; в действительности же не представляется возможным установить, существует ли оригинал вообще, поскольку оба так называемых оригинала были объявлены подделкой несколькими крупными экспертами с серьезной репутацией. Отметим также и то, что любые предположения о подделке и фальшивке рассматриваются судом как безосновательные. Подобные мнения, однако, были высказаны и занесены в протокол.
В результате имеются два объекта, не поддающиеся точному описанию, кроме разве что самого поверхностного. Они абсолютно одинаковы, не считая небольшой фаллической диспропорции. Невозможно выделить одного, назвав его более уникальным либо истинным, нежели другой. Из-за очевидного недостатка однозначных свидетельств у суда не остается другого выхода, кроме как отклонить требование истца, мистера Уильяма Ньюэлла, о признании его исполина эксклюзивным и решить дело в пользу ответчика, мистера Финеаса Барнума.
Наше мнение состоит в том, что, хотя мистер Барнум и должен получить право выставлять своего Титана, равно как объявлять его «идеальным» либо «истинным», вышеупомянутому мистеру Барнуму не должно быть позволено говорить о Титане как об «исключительном», уникальном и оригинальном Кардиффском исполине. Мистер Ньюэлл также имеет полное право выставлять и рекламировать своего Голиафа с теми же ограничениями.
На будущее оговорено, что никакой объект, будь то реальная человеческая окаменелость или древняя скульптура, не может быть представлен публике до тех пор, пока не будет неоспоримо доказана его необычная природа. Правило распространяется на использование любой рекламной продукции, как то: афиш, плакатов, досок объявлений, памфлетов, рекламных листков, брошюр, газетных заголовков, заметок и других традиционных форм, используемых для привлечения интереса к театральным представлениям, выставкам, показам и т. д., за просмотр которых берется плата.
– Добрый день, джентльмены. Веселого всем Рождества. Слушания закончены. – Судья Барнард ударил молоточком ровно пять раз, что было правильно понято сердитым Барнумом.
Перед зданием суда Чурба Ньюэлл вещал для кучки репортеров:
– Если человек не может защитить свою собственность, куда катится Америка? Что бы ни сказал судья, есть один Кардиффский исполин, и, если кто отказывается его признать, он играет с огнем. Черт возьми, я бы сказал, что мистеру Барнуму хватило в его жизни пожаров, может, пора ему начинать таскать за собой кадку с водой.
– Это угроза, мистер Ньюэлл? Вы угрожаете поджогом саду Нибло?
– Нет, я не поджигаю чужих сараев, – ответил Чурба. – Я имел в виду пламя Божьего гнева, ибо «он топчет виноградники, где зреют гроздья гнева».[82]
Довольные ответчики покинули судебную палату через другую дверь.
– Радуйтесь. Мы выиграли тем, что не проиграли. – Амос Арбутнот, эсквайр, похлопал Барнума по спине. – Поблагодарите хотя бы своего адвоката. Я бы сказал, моя короткая речь поколебала Порцию.[83] Судья Барнард, подобно Соломону, оказался на высоте, и мы получили половину пирога – я боялся остаться в лучшем случае с крошками.
– Теперь Нью-Йорк отдан на откуп двум исполинам, дабы они сами делили добычу.
– Все-таки если учесть, что у нас нет причин…
– Оставьте ваши непристойности, Амос, или мне придется задуматься, кто мой враг. И кстати: чем больше я смотрю на Чурбу Ньюэлла, тем меньше верю, что он сам слепил сей каменный пряник. Этот человек слишком простодушен.
– Есть шанс, что исполин настоящий.
– Все семь чудес света уже разобраны, – сказал Барнум. – Мне наставляет нос отнюдь не фермер Ньюэлл. Тут должен быть кто-то еще, и пусть он окажется талантливым любителем, я отолью его яйца в бронзе и поставлю на каминную полку. Твид недавно пускал пыль насчет того, что «раз уж новая телега, то у моей коровы». Я скажу так: раз уж билеты продаются, то на шоу Барнума.
– Твид? Вы встречались с Твидом? – Все самомнение Арбутнота разом протекло сквозь подошвы его ботинок и расплылось лужей на ступенях судебной палаты.
– Я что-то сказал о Твиде? Кажется, мы уже на улице. А вот и пресса Победитель держится скромно, даже если он всего лишь полупобедитель.
– С каких это пор Барнум злорадствует? – спросил Арбутнот.
– Мы уходим, источая аромат роз, ребята, – сказал Барнум. – Всем роскошного Рождества и много радости в новомгоду!
Нью-Йорк, Нью-Йорк, 24 декабря 1869 года
Бен Халл изучал племя деревянных индейцев, только что доставленное в «Хумидор Халлов». Стойкие дикари, несомненно, добавили магазину шарма – мужественный противовес элегантной во всем прочем обстановке.
Одни держали в руках топорики, другие – полумесяцы луков. Двоих вождей украшали резные перья. Несколько храбрецов танцевали, другие затаились. Скво несла корзину с фруктами. Сидевший на корточках старый воин курил сигару – простительная вольность, ибо Халлы не торговали трубками. Лучше всех был разведчик на пегом пони; он всматривался в горизонт, прикрыв от солнца дубовые глаза.
На нижнем уровне, под стеклянным полем прилавков, стоял одетый в оленью шкуру житель прерии. Он сжимал ружье, намереваясь защитить с его помощью жену и ребенка. Большой крытый фургон содержал в себе весь нехитрый скарб этого семейства. Сломанное колесо болталось на оси, лошадей не было. Диорама добавляла напряжения. Ясно было видно, что падкие на добычу и скальпы мародеры разбрелись по всему магазину и взяли американцев в кольцо. Подобно старому индейцу переселенец курил панателу – вполне вероятно, последний раз в жизни.
– Суть не только в том, чтобы создать атмосферу фронтира, – говорил декоратор Рональд Квинт, передвигая скво на фут левее. – Сигара – символ релаксации. Знание об опасности, пусть даже подспудное, будет напрямую воздействовать на посетителей.
– Так уж подспудное, – вмешалась Лоретта Халл. – Через пять минут эти индейцы насадят их головы на копья. Младенца украдут, зажарят или еще чего похуже.
– Не исключено, – согласился Квинт. – Но что, если краснокожих отвлечет стадо топочущих бизонов? Что, если пионер окажется метким стрелком? Что, если ни с того ни с сего протрубит кавалерийский рожок?
– Вот видишь, – подтвердил Бен. – Думай о хорошем дорогая.
– И все равно в этой ситуации я бы предпочла быть Покахонтас, а не женой колониста, – сказала Лоретта. – Но смотрится хорошо.
– Очень хорошо, – согласился Бен. – Оттеняет всю комнату.
– Именно, – сказал Квинт. – Если бы я курил, закурил бы прямо сейчас.
– А что случилось с их лошадями? – спросила Лоретта.
– Сегодня Рождество, – напомнил Бен. – Давай отпустим мистера Квинта.
– Лошади убежали, напуганные звоном колокольчика на двери Халлов.
– Ваши бы слова да Богу в уши, – сказал Бен.
– Пойду пожелаю Голиафу веселого Рождества, – сказала Лоретта. – А заодно и двум язычникам.
– Вряд ли Джордж с Чурбой еще там. Скорее всего, заливают горе в салуне у Макналти. Вердикт больно по ним ударил, хотя толпе, похоже, все равно. Очередь весь день шла без заминок.
– Тебе обязательно работать допоздна даже сегодня?
– Обязательно, – сказал Бен. – Отдыхать будем завтра.
– Не забудь, в полночь месса в Троице. Гарриманы нас ждут.
– Не забуду. А ты знаешь, что мы будем сидеть на скамье Вашингтона?
– Это ведь епископальная церковь, – сказала Лоретта.
– Бог простит.
Лоретта отворила дверь в зал каменного человека. Из-за праздника его закрыли раньше обычного. Бен не ошибся насчет Джорджа и Чурбы. Там не было никого, кроме Голиафа. Осмелев, Лоретта погладила каменного человека по лысой голове.
– Это Лоретта Халл пришла пожелать тебе счастливого Рождества. Если ты знаешь, что это такое.
Раньше не знал, теперь знаю. Это когда мой Исток соблаговолил оплодотворить одну из ваших, пока она спала, – расцвела потом, как ветка дерева. В результате родился юнец. Камень и плоть – ему повезло взять от них самое хорошее. Чувства. Ум. Гибкость. Несгибаемость. Талант пробуждать лучшее, взывая к худшему. Многие отнеслись со злобным презрением, что пошло мальчику только на пользу. Другие, более осмотрительные, проявили почтение. Они требовали чудес в обмен на пустяки и знаки внимания. Дешевые были в те времена билеты. Скажу не без гордости: я заработал побольше этого недоросля даже с учетом инфляции. Говоря о кассовых сборах, я вовсе не преуменьшаю достижений Иисуса. Я лучше владею маркетингом и разбираюсь в демографии. Разумеется, я рожден сморщенным и немощным. Он – прекрасным младенцем с большим будущим. Будь у меня это милое качество, сборы могли бы скакнуть в заоблачную высь. Но я не переживаю и не упиваюсь жалостью. Мы нужны оба, и каждому свое время.
