Кэролин Джесс-Кук - Мальчик, который видел демонов
Губы Алекса дрожат.
– Но… но то, что она сделала… я хочу сказать, если бы она знала…
Через стеклянную панель я бросаю взгляд на Майкла, в надежде, что мы скоро сможем увидеть Синди. Когда поворачиваюсь к Алексу, он уже закрыл лицо руками, и я встаю, чтобы обнять его.
– Алекс… – начинаю я, но неожиданно в нос ударяет такой сильный запах блевотины, что я закрываю рот рукой: боюсь, как бы меня не вырвало. Алекс смотрит на меня.
– Вы в порядке? – спрашивает он, принюхиваясь.
Я киваю.
– Вам хочется спать? – шепчет он, но я качаю головой, и он продолжает:
– Мой папа мог быть действительно добрым.
«Как ты», – собираюсь сказать я и вдруг ощущаю пощипывания во рту. Словно что-то ползет по деснам. Я машинально хватаюсь за талисман, чтобы с ужасом обнаружить, что впервые с того случая оставила его дома.
– А как насчет того, что кто-то одновременно может быть и убийцей? – спрашивает Алекс. – Как они могут творить добро, если злые? Как все, что они сделали, может быть правдой? Это все ложь, ведь так?
Я открываю рот, чтобы ответить, но горло сжимается. Я чувствую, что задыхаюсь. Наклоняюсь вперед, чтобы собраться с силами и вдохнуть, но тут же сваливаюсь со стула, стою на четвереньках у стола, жадно хватаю ртом воздух.
Алекс поднимается, его лицо застывает, он не сводит с меня глаз. И все же я вижу, что одна рука у него за спиной, он в ней что-то прячет. Я знаю, что сейчас происходит, но не могу объяснить почему. «Анафилактический шок! – подсказывает интуиция. – Анафилактический шок! Но почему? Как это может произойти?» Я сосредотачиваюсь на том, чтобы делать короткие вдохи-выдохи, используя оставшееся мне время, чтобы сказать Алексу, что ему нужно сделать.
– Вам хочется спать? – произносит он.
«Почему он об этом спрашивает?»
Я медленно поднимаю голову, наблюдая, как он отходит к кукольному домику. Теперь он громко рыдает, из глаз льются слезы.
– Все хорошо, – шепчу я, и немедленно возникает ощущение, что невидимая рука обхватила мою шею и крепко сжимает ее. – Помоги мне. Позови Майкла.
Но Алекс отворачивается, смотрит на кукольный домик, именно в тот момент я вижу некий предмет, заставляющий меня из последних сил поднять голову и присмотреться внимательнее. На полу пластиковый контейнер, такие выдают торговые автоматы. Вероятно, с каким-нибудь желе. Или с… Из контейнера что-то высыпалось, похожее на песок. Среди песка камушек. Нет, не камушек.
Арахисовый орешек.
Быстро я перевожу взгляд влево, на мою кофейную чашку, которая подкатилась к ножке столика. Мне приходится посмотреть на нее дважды, но я замечаю на ободе чашки пятнышко пленки из такой же бежевой пыли.
Сердце гулко бьется в груди, в голове крутятся мысли.
«Сохраняй спокойствие, дыши, дыши…»
«Когда он это сделал? Минуту назад, когда я не смотрела…»
«Он высыпал растертые в пыль орешки мне в кофе? Скорее всего…»
«Почему он это делает? Он осознает, что делает?»
«Он осознает, что убивает меня?»
Алекс говорит быстро и громко, извинения накладываются на объяснения. Мои руки подгибаются, сбрасывая лицо на пол, щека вжимается в ковер. Руки распластываются по бокам, ноги выпрямляются. Очень важно продолжать дышать, замедлить сердцебиение. Я чувствую, как слюна скапливается в горле, и начинаю паниковать. Ощущения такие, будто я тону.
Я пытаюсь открыть глаз. В конце концов, веко чуть приподнимается, и я вижу Алекса. Он ходит взад-вперед, на лице ужас и горе. Я слышу, как он бормочет: «Руэн», и понимаю. Руэн делает это со мной или подсознательная вера Алекса в то, что сын убийцы – тоже убийца. Я думаю о видеоролике, о пятилетнем Алексе в уголке кадра, наблюдающем за убийствами. Слишком маленьком, чтобы осознать их значение. Последующее освещение происшествия в прессе – газеты, телевизионные репортажи – вызвало негативное отношение к человеку, которого он видел. К человеку, которого любил. К своему отцу.
Я хотела озвучить ему заголовок, который видела среди картин, нарисованных им в классе Карен Холланд. «Руэны человеческих жизней». Хотела, чтобы он нашел связь. Руэн – воплощение конфликта, персонификация его понимания, каково это, быть сыном убийцы. Хотела, чтобы он осознал собственные эмоции. До того, как будет слишком поздно.
Я погружаюсь в темноту. Ничего, кроме звука моих коротких вдохов. Слышу приближающиеся шаги Алекса, его испуганный скулеж. Какой-то приглушенный скрип. Он подвигает мой стул к двери, спинка аккурат встает под рукоятку.
– Мне очень жаль, мне очень, – слышу я его голос. Он умоляет кого-то или что-то, то отступая от меня, то приближаясь ко мне. – Я не хочу умирать. Я не хочу умирать.
Я пытаюсь думать о чем угодно, только не о том, что тело кажется чужим, а язык невероятно раздулся, не о желании отключиться. Собрав волю и силы в кулак, я поднимаю голову и чуть открываю глаза, достаточно для того, чтобы увидеть над собой Алекса. Наконец замечаю, что он раньше прятал: толстый осколок стекла.
– Алекс, – шепчу я, хотя шепот больше похож на бульканье: горло залито мокротой, слезами и слюной.
Он наклоняется надо мной, рыдая. Движение прибавляет мне сил, дрожь, сотрясающая тело, начинает успокаиваться. Я чувствую, что вдохи становятся более продолжительными. Я пытаюсь. Пытаюсь сказать ему. Это все, что я могу сделать, чтобы оттолкнуть темноту, наплывающую на мой рассудок. Но говорить я не могу.
Последнее, что я вижу, – Алекс, поднимающий высоко над головой осколок стекла, свет из коридора, сверкающий на острой кромке.
Глава 27
Яма
Алекс
Дорогой дневник!
Я смотрел на лежащую на полу Аню и хотел сказать ей, что очень сожалею, бояться не надо. Хотел больше рассказать ей о Руэне, о том, что он попросил меня сделать, и почему я это делаю. Мысленным взором видел маму на больничной койке, с лицом цвета ванильного мороженого. Руэн стоял рядом со мной в маленькой комнатке. Я не ожидал, что Ане станет так плохо. Мои руки тряслись и я думал: «Она просто должна заснуть. Почему она выглядит так, словно ей очень больно?» Я ничего не понимал.
Когда Аня свалилась на пол, я очень испугался. Посмотрел на Руэна. А тот нахмурился и сказал мне: «Ты знаешь, что ты должен сделать, Алекс». Я кивнул, но мне стало дурно. Я ответил, что сделаю. Покончу с собой.
Я должен это сделать, чтобы спасти маму, вот что он мне сказал. Добавил, что я должен сделать это публично, чтобы все видели. Перед Аней. «Почему?» – спросил я его, но он промолчал. Сказал, что я могу дать ей орешки, если так мне будет легче, чтобы она сразу заснула и ничего не видела.
Я не хотел умирать. Поначалу я достал ручку от стеклянной кружки, чтобы показать Ане, но потом черная тень, будто змея, поползла по полу от Руэна и накрыла меня. Обжала меня всего и руку, в которой я держал стеклянный «нож», и я знал, что он хочет этим сказать: если я этого не сделаю, то сделает он.
Я посмотрел на Руэна: он стоял в углу комнаты рядом с лежащей на полу Аней. Ее тело дрожало, словно она замерзла. Руэн вновь обернулся Рогатой Головой, большой красный рог торчал изо лба, под которым не было лица, его тело покрывали волосы и колючая проволока. Я подумал: «Может, будет лучше, если я просто уйду?» – Тогда Руэну придется пойти за мной, и причинить вред он сможет только мне. Маме, Ане, Майклу, даже Вулфу будет гораздо лучше, если я уйду.
Я заранее написал Ане и Майклу письмо, в котором все это объяснил. Оно в моем шкафчике. Рассказал им, что Руэн показал мне фильм в моей голове о том, как мама спрятала таблетки, затем достала их, потому что ей стало очень грустно, и проглотила. Я рассказал им, что, по словам Руэна, спасти ее я мог лишь одним способом – покончив с собой. И я рассказал им, почему он действительно хотел, чтобы я покончил с собой: мол, я ничтожество. Я червяк, и меня ждет жалкая жизнь, а если я даже стану взрослым, то только для того, чтобы причинять людям боль, как мой папа.
Я вновь подумал о маме, и в голове начал прокручиваться новый фильм: о том, как я нашел маму в кровати, когда она впервые наглоталась таблеток. Случилось это в то утро, когда папа ушел или когда его арестовали за убийство полицейских. Мама знала, что за это его посадят в тюрьму до конца жизни, и потеряла надежду. Когда я нашел ее в кровати, она лежала обмякшая. Я подумал, что она уже умерла. Этого я боялся больше всего, даже больше ее смерти: вновь увидеть, как она убивает себя.
«Сделай это», – прошептал Руэн, его голос в моей голове. Но не обычный его голос. Мягкий, не такой сильный, не такой старый, и выговор с английского изменился на ирландский. Мне понадобилось примерно три с половиной секунды, чтобы понять, почему голос кажется знакомым, а когда я осознал, чей это голос, по спине побежали мурашки. Это был голос моего папы. И посмотрев на красный рог, я вспомнил о полицейском, которого папа убил выстрелом в лоб, о крови, хлынувшей из раны, и меня замутило.
– Алекс!
