Николас Монтемарано - Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать
– До того как она состарилась, – поясняю я, – ничто не могло удержать ее от того, чтобы вываляться в грязи, – я свистом подзываю собаку к себе, но она только скулит. Ей не хочется ни бежать ко мне, ни разочаровывать меня. – И ведь было такое время, когда я ни за что не хотел давать ей испачкаться.
– Она же собака – ей положено пачкаться.
– Моя жена именно так и говорила.
– Что ж, она была права.
– Она вообще во многом была права. – Я стряхиваю грязь с ботинок, затем на цыпочках иду дальше в ледяную кашу. – Я был гораздо более суетливым.
– Это заметно.
– Мне не нравится, когда вещи портятся.
– Но ведь это же рабочие ботинки, – возражает она. – Они так и напрашиваются, чтобы их уделали. Для того и существуют. Вы же не хотите отказать им в этом, не правда ли?
Я топаю по жидкой грязи, забрызгивая свои брюки и борта ее машины.
– Так-то лучше, – одобрительно замечает она.
Я свистом подзываю Ральф, велю ей подойти ко мне. Она скулит. Я наклоняюсь и хлопаю себя по коленям.
– Ну, давай, – говорю я, и на этот раз мне будет грустно, если она не подойдет. – Где твой мальчик? Где же твой мальчик, Ральф?
Она подползает ближе к подножке, смотрит вниз, на топь, которая раскинулась под ней.
А потом я говорю это.
– Где твоя девочка? Ну, давай, Ральф. Где твоя девочка?
Ее взгляд меняется; она выскакивает из фургона и принимается бегать кругами, потом взад-вперед от одной обочины к другой.
– Все в порядке, – говорю я ей. – Прости. Все хорошо. Иди сюда.
Она подбегает ко мне, и я глажу ее; она валится на брюхо, шлепает лапами по грязи. Я зачерпываю глинисто-ледяную жижу и вываливаю горсть ей на спину; она шарахается прочь, потом возвращается.
– Мне не следовало этого говорить, – говорю я. – Это было жестоко.
– Она уже забыла.
– Может быть, «девочка» – это теперь для нее просто слово. Я иногда произношу его, просто чтобы убедиться, что она по-прежнему на него реагирует.
– В данный момент она кажется вполне счастливой.
– Грязь, – провозглашаю я, – вот секрет счастья.
Сэм подбирает комок глины и натирает им свой нос, потом мажет мой. Мне инстинктивно хочется стереть грязь, но я этого не делаю.
Меня так и подмывает сказать: « Она бы именно это и сделала ». Собственно, именно это ты и сделала в наш медовый месяц, и я стер грязь, и тогда ты снова измазала ею мое лицо, я снова ее стер, а ты продолжала пачкать глиной мое лицо, волосы, одежду, пока я не сдался и не позволил обмазать себя с ног до головы.
– Залезайте в машину, я подтолкну, – предлагаю я ей.
Колеса разбрызгивают грязь по моей одежде, по лицу. Ральф лает в ответ на рев мотора, охотится за летящими брызгами так же, как охотится за снежинками и разбивающимися о берег волнами – за всеми вещами, которые исчезают, как только она их поймает. Машина не шелохнется; кажется, что она не сдвинется никогда.
– Ладно, – говорю я, – видимо, вам придется какое-то время пробыть на Винъярде.
– Я не против, – говорит она. – Если только отыщу Олд-Фарм-роуд.
Ральф валяется на спине, вся покрытая глиной; она так довольна, что не желает лезть в машину, когда я ее зову.
– Может быть, она хочет пробежаться вверх по холму, – замечает Сэм.
– Может быть, и хочет, только она слишком стара, – я щелкаю пальцами, подзывая собаку. – Ну, давай – лезь в машину. Поехали, – настаиваю я, и она слушается.
– Наверно, мне следовало бы пойти пешком, – говорит Сэм. – Я не хочу испачкать вашу машину.
– Настоящий грязнуля здесь – я, – возражаю ей. – Кроме того, беспорядок – не худшее, что может случиться в мире.
Только когда она уже в душе, я вспоминаю, что они в ванной. Я не могу позволить ей увидеть их.
Я стучусь в дверь, и она говорит «входите». Я чуть приоткрываю дверь.
– Я ужасно извиняюсь, – говорю я ей, – но мне нужно кое-что отсюда забрать.
– Не за что извиняться, – откликается она. – Это же ваша ванная.
Я не помню, в какой именно журнал их вложил, поэтому забираю с собой всю пачку.
Я раскладываю журналы по своей кровати и пролистываю их, пока не нахожу чеки – пять или шесть чеков на авторские гонорары с моим именем и адресом на них. Мне не было необходимости обналичивать их или класть на счет. И дом, и машина оплачены много лет назад, а сам я трачу не так уж много. Вероятно, кончится тем, что я перепишу их на свою мать, которую все стараюсь уговорить переехать в общину для пенсионеров. Убедить ее не удастся; она умрет в своем доме, точно так же, как мой отец. Наверно, я пытаюсь убедить и самого себя, поскольку мне была бы ненавистна мысль о том, что незнакомые люди живут в доме, где я вырос, в том доме, где началось все это – эта история, которую я пытаюсь рассказать и, таким образом, понять.
Я прячу чеки в нижнем ящике, под кучей носков.
Она выходит из ванной, вытирая полотенцем волосы. Одета в свою забрызганную грязью одежду.
– Не знаю, есть ли смысл принимать душ, когда забываешь взять с собой чистые джинсы.
– Я могу отвезти вас в город, – предлагаю я. – Уверен, вы найдете там себе новую пару.
– Вы и так для меня достаточно сделали.
– Ничего не имею против, – отмахиваюсь я. – Я уже давно никому не помогал. Так помогать нетрудно. Чашка чая, ночлег, душ, поездка в город.
– А как помогать трудно?
– Спасать людей, – говорю я. – Не так, как помогают людям, попавшим в аварию, – первая помощь, искусственное дыхание и все такое. Я имею в виду – в более глубинном смысле.
– Вы хотите сказать, что моя душа нуждается в спасении?
– Конечно, нет. Если чья и нуждается…
– Я шучу, – торопливо перебивает она. – Я просто шучу.Мне не следовало останавливаться, когда она попросила меня это сделать, но я не мог найти оправдания, чтобы не притормозить, и вот теперь она расспрашивает этого мужчину, местного бегуна, не знает ли он, где находится Олд-Фарм-роуд. Пожилой, седобородый, в черных тренировочных брюках, ноги мускулистые; наверно, каждый день бегает, в любую погоду, даже в день после ледяного шторма.
Он смотрит в другую сторону, и я облегченно перевожу дух, но потом он тыкает пальцем, указывая на дорогу позади нас, и говорит:
– Это вон там, в противоположную сторону, примерно в четверти мили отсюда. Первый поворот налево после шоколадного магазина.
– Вы уверены?
– Определенно, – отвечает он, пытаясь выровнять дыхание. – Моя сестра когда-то жила на Олд-Фарм-роуд.
Сэм смотрит на меня.
– Мы только что приехали оттуда, – говорю я. – Я знаю, что это не Олд-Фарм-роуд, потому что я там живу.
– Что ж, может быть, это второй левый поворот после шоколадной лавки, – пожимает мужчина плечами. – Я там не был уже несколько лет.
– А где же находится Вудс-роуд? – спрашивает она.
– Это рядом с тем местом, где я живу, – говорит он. – Примерно в четверти мили в том направлении, куда вы едете.
– Спасибо, – говорю я. Поднимаю боковое стекло и еду вперед. Шоссе в удивительно хорошем состоянии, учитывая, как мало времени прошло после шторма, но на них кое-где остались островки льда. Машина идет юзом, и я мягко нажимаю на тормоз. Короткая паника, еще раз даю по тормозам, и шины снова цепляют асфальт. Дорога петляет, и я вхожу в повороты со всеми предосторожностями. Грузовик с солью, с цепями на колесах, проезжает мимо нас в противоположном направлении.
– Вряд ли он понимает, о чем толкует, – говорю я Сэм.
– Может быть, нам стоит вернуться назад и попробовать свернуть на следующую дорогу после вашей, – предлагает она.
– Мы ведь уже направляемся в город, – возражаю я. – Давайте сперва добудем вам джинсы.
– Притормозите здесь! – говорит она. – Скорее, тормозите!
– Да что такое случилось?
– Полицейская машина, – поясняет она. – Я могу спросить дорогу у них.
– Извините, – говорю я ей, – но я не могу остановиться.
– Почему нет?
– У меня машина не зарегистрирована.
– Тогда выпустите меня, – говорит она. – Они не увидят ваших номеров.
– Прошу прощения, но я не могу.
– Ну, пожалуйста, – настаивает она, и я не отвечаю.
Она отстегивает ремень безопасности, берется за дверную ручку.
– Что вы делаете?
– Хочу выйти из машины. Сейчас же, – говорит она.
– Пристегните ремень.
– Остановите машину.
– Не раньше, чем вы пристегнете ремень.
Она выполняет мою просьбу, но я не останавливаюсь.
– У вас нет причины пугаться, – говорю я ей.
– Вы живете не на Вудс-роуд, – возражает она. Не дождавшись от меня ответа, спрашивает: – Как вас зовут на самом деле?
– Это не имеет значения.
– Имеет – для меня, – говорит она. – Имеет значение то, что вы дали мне ложное имя и адрес.
– А откуда мне знать, что ваше настоящее имя – Сэм?
– Я могу показать вам свои водительские права, – говорит она. – Давайте-ка взглянем на ваши.
– Я не взял их с собой.
– Тот бегун нас видел, – напоминает она.
– Я не причиню вам вреда.
– Именно так обычно и говорят перед тем, как навредить.
– Ладно, я довезу вас обратно к вашей машине.
