Колин Маккалоу - Милый ангел
Колени отказались держать меня, я торопливо села и уставилась на него.
– Дункан, что с ней?
– Он не говорил мне, а я не спрашивал. Этого ординатора зовут Прендергаст, Джон Прендергаст, и он попросил передать тебе, что завтра весь день будет в отделении. Ему срочно надо поговорить с тобой.
Слезы покатились по мои щекам впервые с тех пор, как у меня забрали ангеленка. Будь Дункан или Тоби со мной наедине, они попытались бы утешить меня. Но они стесняли друг друга, и потому я закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Мужчины ушли.
Я услышала, как Тоби негромко сказал Дункану, прикрывая дверь:
– Чертовски жаль, что никому из нас не досталось и десятой доли ее любви к ребенку!
Ангеленок, ангеленок, скоро ты будешь дома! Теперь, когда я тебя нашла, нас ничто не разлучит. Отдел опеки направил тебя в мою больницу, а оттуда до дома гораздо ближе, чем от Ясмара.
Вторник
21 февраля 1961 года
Психиатрические отделения в больницах общего профиля появились сравнительно недавно. Да и то в больших больницах при медицинских институтах. Хронических эпилептиков, больных сифилисом в третьей стадии, пациентов со старческим и другими видами слабоумия держат отдельно, в Каллан-Парке или Глейдсвилле. А у наших пациентов нет выраженных органических повреждений мозга, они в основном страдают шизофренией и маниакальными психозами, хотя в психиатрии я не сильна. Однажды к нам на флюорографию приводили девушку с нервной анорексией – этим мое знакомство с больными психиатрического отделения исчерпывается.
Психиатрическое отделение занимает целый новый корпус, единственный, где нет стеклянных панелей в алюминиевых рамах. Здание возведено из красного кирпича, окон в нем немного, на каждом – решетка. Есть несколько всегда запертых двустворчатых стальных дверей для персонала, но вход только через одну – тоже стальную, со стеклянной панелью толщиной в дюйм, армированной стальной сеткой. Подойдя к двери после работы, я заметила, что на ней два замка. Войти в здание было нетрудно – требовалось только одновременно повернуть обе ручки, но как только дверь закрылась за мной, я поняла: чтобы выйти отсюда, мне понадобятся два разных ключа. Наверное, в тюрьмах такие же замки.
В отделении работают кондиционеры, обстановка успокаивает. Как местному персоналу удалось выпросить у старшей сестры-хозяйки все эти яркие, сочные краски и ткани? Очень просто: перед психами пасует весь мир, и сестра-хозяйка в том числе. С душевнобольными мы не в силах справиться потому, что их не вразумишь. От этой мысли становится страшно. Каждый из четырех этажей корпуса – обособленная территория. На первом – лаборатории и кабинеты, на втором – пациенты-мужчины, на третьем – женщины, на самом верхнем – дети. Секретарь в приемной позвонила доктору Джону Прендергасту и сообщила мне, что он встретит меня у лифта на четвертом этаже.
Прендергаст – человек, похожий на огромного плюшевого мишку с курчавыми каштановыми волосами, серыми глазами и сложением регбиста. Он провел меня к себе в кабинет, усадил и сам сел за стол – любого визитера обескуражит такая преграда. Даже пока мы обменивались любезностями, я поняла, что он парень не промах, а его мягкость и флегматичность обманчивы. «Нет, тебе меня не одурачить, – думала я. – Я не только психически здорова, но и умна. В твоем арсенале нет оружия, с которым ты можешь застать меня врасплох».
– Итак, о Флоренс… или, как вы зовете ее, Фло, – начал он.
– Фло – так звала ее мать. Насколько мне известно, Фло – полное имя. А Флоренс – выдумка отдела опеки.
– А вы недолюбливаете отдел опеки, – заметил он тоном утверждения, а не вопроса.
– У меня нет причин любить его, сэр.
– В отчетах сказано, что ребенок запущен. С ним жестоко обращались?
– О Фло заботились, с ней никогда не обращались жестоко! – возмутилась я. – Мать называла ее ангеленком и любила больше жизни. Да, миссис Дельвеккио-Шварц не принадлежала к числу ортодоксальных матерей, но была очень заботлива и ласкова с девочкой. Просто Фло не такая, как большинство детей.
После этой вспышки я заставила себя успокоиться, держать себя в руках и быть начеку. Я рассказала Прендергасту о жизни Фло, о равнодушии к материальным удобствам, об опухоли мозга и странной внешности ее матери, о том, как Фло появилась на свет на полу в уборной, принятая поначалу за боль в животе, о враче, который прописал гормоны, после чего и родилась Фло.
– Почему Фло перевели в Королевскую больницу? – спросила я.
– У нее подозревают психическое расстройство.
– И вы этому верите? – воскликнула я.
– Подобных суждений я не высказывал, мисс Перселл. Думаю, пройдет еще немало времени, прежде чем мы хотя бы приблизительно поймем, что с Фло, выясним, насколько повлияло на ее нынешнее состояние увиденное преступление и насколько – жизнь до него. Она говорит?
– Никогда, сэр, ее никто не слышал, хотя мать утверждала, что она говорит. Я обнаружила, что центры чтения у нее в мозгу или серьезно повреждены, или отсутствуют.
– Какой она ребенок? – с любопытством спросил врач.
– Очень восприимчивый к чужим эмоциям, чрезвычайно умный, удивительно милый и ласковый. Убийцу матери она так боялась, что при каждом его появлении пряталась под диваном, хотя его не считал опасным никто, кроме меня.
И так далее, и тому подобное – что-то вроде дуэли на рапирах. Врач понимал, что я рассказываю ему не все, а я знала, что он расставляет для меня капканы. Тупик.
– В отчетах полиции и отдела опеки сказано, что во время убийства матери Фло была в комнате. После того как убийца и жертва умерли, девочка осталась в той же комнате, не пытаясь позвать на помощь. Она макала пальцы в кровь и рисовала на стенах, – сообщил врач, нахмурившись и ерзая в кресле, но не спуская с меня глаз. – Вас, похоже, совсем не удивляет, что Фло пачкала стены. Почему?
Я недоуменно уставилась на него.
– Потому что она всегда рисует, – объяснила я.
– Рисует?
А-а, вот оно что! И дом, и ребенка они сочли вопиюще запущенными, поэтому о каракулях на стенах даже не упомянули! Не поняли, как это важно.
– Фло изрисовала все стены, – объяснила я. – Мать не запрещала ей, рисование на стенах было любимым и практически единственным занятием девочки. Вот почему рисунки кровью меня не удивляют.
Он хмыкнул и поднялся.
– Хотите увидеться с Фло?
– Вы еще спрашиваете!
Мы вышли в коридор, врач отпер дверь в другой мир, с решетками на окнах. Благодаря новым препаратам, успешно подавляющим агрессивность, дополнительные меры безопасности стали излишними.
– В больницах общего профиля правила трудно изменить, – вздохнул врач. – В Королевской больнице принца Альфреда от замков уже отказались, значит, скоро их не будет и здесь, у нас.
Фло поместили в отдельную маленькую палату, к ней приставили сестру, которая, судя по табличкам, имела не только общую медицинскую, но и психиатрическую подготовку. Мой ангеленок тихонько сидел на кровати, такой маленький и худой в куцей больничной рубашонке, что я чуть не расплакалась. С ужасом я заметила, что на ее плечиках застегнут плотный холщовый лифчик, к которому прикреплены кожаные ремни. От них под кровать тянулись прочные веревки такой длины, что Фло легко могла сесть или лечь, но не встать на ноги.
Я замерла.
– Почему на Фло смирительная сбруя?
Не ответив, Прендергаст подошел к кровати и опустил решетчатый бортик.
– Привет, Фло, – улыбнулся он. – Я привел тебе особенную гостью.
Громадные печальные глазищи изумленно раскрылись, похожие на розовый бутон губы растянулись в широкой улыбке, Фло протянула ко мне обе руки. Я почти упала на матрас, крепко обняла Фло и покрыла поцелуями ее личико. Ангеленок, мой ангеленок! Она тоже целовала меня в ответ, гладила по лицу, льнула ко мне и заглядывала в глаза. Вот тебе, получай, чертов доктор Прендергаст! Никому и в голову не придет сказать, что Фло не рада меня видеть!
Долгое время я могла думать только о том, какое это счастье – обнимать мою девочку. Но потом присмотрелась и заметила синяки. Все руки и ноги Фло были усеяны огромными сине-черными пятнами.
– Ее били! – воскликнула я. – Кто? Кто посмел? Я подам в суд на весь отдел опеки!
– Тише, Харриет, успокойтесь, – ответил Прендергаст. – Это сделала сама Фло – и здесь, и в детском приюте. Поэтому ее и привязали к кровати. Вы не поверите, но это крошечное существо рвет в клочья смирительные рубашки – и не один раз, а десяток. Нам не оставалось ничего другого, кроме как связать ее кожаными ремнями и веревками.
– Но зачем ей это? – с недоверием спросила я.
– Мы думаем, она пытается сбежать. Едва вырвавшись на свободу, Фло буквально бросается на ближайший предмет. Я своими глазами видел, как она билась о стену, точно пушечное ядро. Боли она будто не чувствует. В детском приюте она выбила телом стекло в двери. Поэтому ее и прислали сюда. Мы не понимаем, как она до сих пор не погибла и ничего себе не сломала, но рваных ран она нанесла себе множество. – Красивыми пальцами большой ладони он слегка приподнял рубашку Фло, и я увидела аккуратные швы на обоих бедрах девочки. – Помогают или прочные привязи, или сильные успокоительные, а их мы недолюбливаем. Конечно, персоналу удобно, но симптомы смазываются и затрудняют диагностику.
