М. Стедман - Свет в океане
Едва он ушел, Изабель оперлась о стену, не в силах унять дрожь.
– Изабель, милая! – воскликнула мать. – Пойдем, тебе надо прилечь, вот так, моя девочка. – И она проводила дочь в ее комнату.
– Меня сейчас снова стошнит, – пожаловалась Изабель и, едва Виолетта успела поставить ей на колени тазик, содрогнулась в рвотных спазмах.Билл Грейсмарк гордился тем, что умел разбираться в людях. Будучи директором школы, он наблюдал, как формируется характер учеников по мере взросления. Он редко ошибался, из кого в жизни выйдет толк, а из кого – нет. Но весь его опыт говорил о том, что Том Шербурн не был лжецом или не склонен к насилию. Одного взгляда на то, как к нему тянулась Люси, было достаточно, чтобы понять – она его совершенно не боялась. А уж более заботливого мужа для дочери он не мог и желать.
Однако, лишившись внучки и понимая, что Изабель больше не сможет родить, Билл инстинктивно принял сторону дочери, единственной из всех его детей, кому удалось выжить. Кровные узы значат куда больше, чем собственная интуиция, а в справедливости пословицы «Кровь людская не водица» он убедился на собственном опыте.
– Это ужасно, Вернон. Просто ужасно! Несчастная Изабель никак не может успокоиться, – говорил он полицейскому, с которым они устроились за столиком в углу бара.
– Если она даст показания против Тома, ей нечего беспокоиться, – заверил Наккей.
Билл удивленно на него посмотрел.
– Она не подлежит уголовной ответственности за то, что заставил ее сделать муж. Ей надо просто рассказать все, как было на самом деле, – пояснил полицейский. – Она является ценным свидетелем, чьи показания суд принимает наравне с другими, однако принудить ее к этому суд не может: закон разрешает супругам не свидетельствовать друг против друга. Муж тоже имеет право хранить молчание и не давать показаний против жены, а Том дал ясно понять, что не собирается говорить ни слова.
Немного помолчав, полицейский спросил:
– А Изабель… никогда не проявляла беспокойства в отношении ребенка?
Билл бросил на него взгляд:
– Давай не будем отвлекаться от сути дела, Вернон.
Наккей не стал настаивать и принялся размышлять вслух:
– Дело в том, что смотрители маяков – это люди, которые облечены особым доверием. Вся наша страна, да и весь мир, если смотреть с другой стороны, зависят от честности и порядочности этих людей, чья репутация должна быть безупречной. Мы не можем допустить, чтобы в их рядах оказался человек, который утаил правду от властей и силой принудил жену к противоправным действиям. Не говоря уже о том, что он мог сделать с Фрэнком Ронфельдтом до того, как предал его тело земле. – Вернон заметил, что на лице Билла отразилась тревога, но продолжил: – Нет, подобные вещи надо пресекать на корню. Через несколько недель приедет судья и состоится предварительное слушание. Учитывая уже данные Шербурном показания… его скорее всего отправят в Албани, где суд полномочен разбирать тяжкие преступления и выносить соответствующие приговоры. А может, все обернется для него совсем плохо, и тогда его отправят в Перт. Спрэгг землю роет, чтобы доказать, что Ронфельдт был жив, когда оказался на Янусе. – Полицейский допил пиво и подвел итог сказанному: – Перспективы у парня неважные, Билл, уж можешь мне поверить.– Ты любишь книжки, малышка? – спросила Ханна.
Она отчаянно искала любую возможность наладить отношения с дочерью. Она сама в детстве обожала сказки, и одним из редких воспоминаний о матери, сохранившихся в ее памяти, было чтение «Сказки про Кролика Питера» солнечным днем на лужайке их особняка в Бермондси. Ханна помнила светло-голубую шелковую блузку матери и цветочный аромат ее духов. И еще ее улыбку – самое дорогое сокровище на свете.
– А что это за слово? – спрашивала она Ханну. – Ты же знаешь его, правда?
– Морковка! – с гордостью отвечала она.
– Какая же ты у меня умница! – улыбалась мама. – Я тобой горжусь!
На этом воспоминания обрывались, совсем как конец сказки, и Ханна вновь и вновь проигрывала в памяти всю картину заново.
Теперь она пыталась заинтересовать Грейс той же самой книгой.
– Видишь? Здесь рассказывается про кролика. Давай почитаем вместе.
Но девочка смотрела на нее угрюмо и враждебно.
– Я хочу к маме! Ненавижу книжку!
– Ну пожалуйста! Ты же даже не взглянула. Давай прочитаем одну страничку, а если тебе не понравится – больше не будем.
Девочка вырвала книгу у нее из рук и запустила в Ханну: угол оцарапал щеку, едва не попав в глаз. Малышка бросилась из комнаты и натолкнулась на Гвен, которая как раз входила в комнату.
– Эй, маленькая мисс! – сказала Гвен. – Разве можно так себя вести? Пойди и попроси прощения.
– Оставь ее, Гвен. Она не нарочно, просто так получилось. – Подобрав книгу с пола, Ханна убрала ее на полку. – Хочу угостить ее куриным супом на ужин. Куриный суп ведь всем нравится, верно? – спросила она, уже ни в чем не уверенная.
А вечером того же дня ползала по полу, вытирая рвоту после того, как Грейс стошнило этим супом.– А если подумать, что мы о нем знаем? Все эти рассказы о Сиднее могут оказаться сплошной выдумкой. Мы точно знаем только одно – он не из Партагеза. – Виолетта разговаривала с мужем, когда Изабель уже спала. – Что он за человек? Дождался, когда наша дочь привязалась к ребенку, а потом отнял его. – Она разглядывала фотографию внучки в рамке, которую теперь держала не на камине, а в ящике с нижним бельем.
– И что ты хочешь этим сказать, Ви?
– Господи Боже! Даже если он и не приставлял к ее голове пистолет, он все равно виновен! После третьего выкидыша она явно была не в себе. И разве можно ее винить за это… Если уж действовать по инструкции, то нечего было откладывать! А не идти спустя годы на попятную, когда от этого пострадает так много людей. Мы живем с теми решениями, которые принимаем, Билл. Это и есть мужество. Надо уметь отвечать за свои ошибки.
Билл промолчал, и она, продолжая перекладывать мешочки с сушеной лавандой, продолжила:
– Поставить собственные угрызения совести превыше всего и не думать, чем это обернется для Изабель и Люси или… – она накрыла руку мужа своей, – для нас. В конце концов, он осмысленно причинил всем нам боль. Все равно что специально посыпал солью на раны! Как будто мало у нас в жизни было горя! – В ее глазах заблестели слезы. – Наша маленькая внучка, Билл. Вся наша любовь… – Она медленно закрыла ящик.
– Ну, Ви, милая, не надо. Я знаю, что ты чувствуешь. И все понимаю.
Он обнял жену и прижал к себе. За эти дни седины в ее волосах заметно прибавилось. Они так и стояли обнявшись: Виолетта плакала, а Билл произнес:
– Какой же я был глупец, когда поверил, что все плохое осталось в прошлом!
Неожиданно он всхлипнул и еще крепче обнял жену, будто пытался этим жестом уберечь свою семью от новых потрясений.Наконец пол был вытерт, Грейс уснула, и Ханна села у ее кроватки и разглядывала дочь. Днем это сделать невозможно: Грейс прятала лицо, если думала, что за ней наблюдают. Она сразу отворачивалась или убегала в другую комнату.
Горела всего одна свеча, но ее света хватало, чтобы разглядеть овал лица малышки, изгиб ее бровей, в ней она видела Фрэнка. Сходство было настолько велико, что у Ханны сжималось сердце, и ей казалось, что стоит заговорить с этой спящей фигуркой, как та отзовется его голосом. Пламя свечи отбрасывало тени, колебавшиеся в такт дыханию дочери, и отражалось блеском на волосах или капельке слюны в уголке розовых губок, казавшихся полупрозрачными.
Ханна поймала себя на мысли, что была бы только рада, если бы Грейс не просыпалась целыми днями, а если надо, и годами, лишь бы во сне из ее памяти стерлись все воспоминания об этих людях и своей прежней жизни. Она чувствовала внутри пустоту, которая образовалась в тот самый момент, когда она увидела страдания на лице возвращенной дочери. Если бы только рядом был Фрэнк! Он бы знал, что делать и как с этим справиться. Жизнь столько раз обходилась с ним жестоко, но все невзгоды он встречал с улыбкой и несокрушимым оптимизмом.
Воспоминания унесли Ханну в прошлое, когда у колыбели дочери, родившейся всего неделю назад, Фрэнк тихонько напевал: «Schlaf, Kindlein, schlaf» – «Спи, моя радость, усни». Перед ее глазами возникла склонившаяся над колыбелью фигура мужа, тихонько шептавшего что-то на немецком. «Я желаю, чтобы ей приснились сладкие сны, – говорил он. – Когда человек думает о хорошем, все обязательно будет хорошо. Я это точно знаю».
Ханна выпрямилась. Этих воспоминаний было достаточно, чтобы придать ей сил на следующий день. Грейс – ее дочь. И рано или поздно, но ее душа обязательно это почувствует и узнает в ней мать. Просто надо набраться терпения, и все образуется. Так уверял отец. И тогда эта маленькая девочка снова станет ее дочерью и наполнит жизнь радостью, как в тот день, когда только родилась.
Ханна тихо задула свечу и пошла к себе в комнату. Укладываясь в постель, она остро ощутила, какой пустой и холодной она казалась.
