Лю Чжэньюнь - Мобильник
– Уже второй год пошел, как друг дал мне это поручение, уж и не знаю, опоздал ли я с этим. Поскольку сам я туда больше не ходок, исполни за меня эту просьбу.
– Будь спокоен, заботы брата считай что мои собственные.
– Запомни, найти нужно скопщика Янь Байхая, у него шаньсийский акцент и большая бородавка в уголке левого глаза.
3Лао Ху в этом году исполнилось сорок восемь. Он родился в год Тигра. В детстве он переболел лишаем, отчего на голове остались шрамы. За всю свою жизнь Лао Ху чем только не занимался: и носильщиком был, и пастухом, и леденцы продавал, и чай, и где его только не носило, в итоге стал барабанщиком. Он барабанил уже десять лет, ему самому уже шел пятый десяток, но менять свое занятие Лао Ху больше не собирался. Хозяина их труппы звали Лао Бао, он был старше Лао Ху на шесть лет. Хозяин вечно ходил с каменным лицом и ни с кем не разговаривал, а если и заговаривал, то всегда отзывался о людях грубо и надменно. Всем артистам приходилось испытывать на себе этот его тон. Однако о Лао Ху Лао Бао говорил очень редко, потому как считал его старым. Старым он его считал, потому что, во-первых, Лао Ху уже давно работал в его труппе, а во-вторых, потому, что в Китае времен 1928 года всех мужчин в возрасте пятидесяти лет называли стариками. Лао Ху, как музыканту, приходилось целыми днями слушать оперу, хотя нельзя сказать, что это ему очень нравилось. Как шаньдунец, он, так же как и Лао Цуй, не переносил всех этих мяукающих интонаций. Но в отличие от Лао Цуя, который вообще не терпел шаньсийскую оперу, барабанщику Лао Ху не нравились в ней только арии, а вот разговорные диалоги он слушать любил. Но опять-таки не все. Ему была по вкусу одна конкретная фраза, которую произносил бородатый старик. Когда кто-то из героев сталкивался с какой-то проблемой и начинал злиться, мимо с трясущейся головой и руками проходил этот самый старик и говорил:
– Ну-ну, полегче, полегче…
Закончив свои выступления в Янцюане, артисты направилась в Юйцы, после Юйцы – в Тайюань. Тайюань был значительно больше других городов, поэтому в нем остановились на двадцать пять дней. После Тайюаня направились в уезд Утай. Там их труппа столкнулась с известной актрисой Синь Чуньянь, тоже выступающей в жанре шаньсийской оперы. Лао Бао лично пошел с ней знакомиться. Оказалось, что Синь Чуньянь поссорилась со своим бывшим хозяином и теперь была согласна перейти в труппу к Лао Бао. Никогда раньше у Лао Бао не бывало известных актеров, их небольшая труппа считалась вполне заурядной. И теперь, когда к ним собиралась перейти сама Синь Чуньянь, на лице Лао Бао впервые в жизни заиграла улыбка. После прихода Синь Чуньянь их труппу стали воспринимать совершенно иначе, теперь в глазах зрителей выросли сразу все артисты. Еще вчера посадочные места на их спектакли заполнялись лишь на четверть, а теперь и яблоку негде было упасть. Труппа начала ставить спектакли, которые раньше были ей не по силам. Однако барабанщик Лао Ху так и не понял, чем же таким особенным выделяется Синь Чуньянь, ничего, кроме ее более писклявого голоса, он не уловил. Тогда Лао Ли, что отбивал во время спектакля ритм на дощечках, объяснил, что ее писклявый голос и есть та самая изюминка, без которой шаньсийской опере не обойтись. Ее голос что стальная проволока, Синь Чуньянь была способна петь все арии, даже те, что не подвластны другим. Там, где другие тянули ноту, пока не догорит спичка, она тянула, пока не выкурят трубку. Поэтому, заполучив Синь Чуньянь, их труппа, вместо того, чтобы идти дальше, осела в уезде Утай аж на целый месяц. Казалось даже, что, останься они хоть на год, зрителей не убавится. Чего только за это время они не исполнили: и «Сон в красном тереме», и «Западный флигель», и «Плач Яньчжи», и «Плач Гуйфэй», и «Лян Шаньбо», и Чжу Интай», и «Белую змейку»55… Лао Ху конечно, не нравилось, что теперь в их труппе оказались не у дел амплуа молодых мужчин и стариков, с козырной фразой последних: «Ну-ну, полегче, полегче…». С приходом Синь Чуньянь их труппа превратилась в сугубо женский театр. Но кого волновало недовольство Лао Ху? Тем более что всех остальных это устраивало.
Пролетела весна, наступило лето. Их труппа наконец покинула уезд Утай, от которого Лао Ху успел устать, и они прибыли в уезд Фаньши. А в Фаньши во время спектакля «Тоска о мире людей»56, случилась беда. По сценарию, фея Чанъэ, истосковавшись по людям, должна была сбежать с Неба на Землю. После этого шла интермедия, в которой богиня Сиванму отправляла за Чанъэ погоню. Сиванму пускала в ход все свое влияние, но поймать беглянку не удавалось. В этот самый момент у исполнительницы Чанъэ появлялось время для передышки. Именно тогда же у Лао Ху появилась необходимость справить нужду. Он попросил сидящего рядом Лао Ли, который отбивал ритм на дощечках, подменить его на барабане, когда заиграет баньху57, а сам сорвался с места и побежал за сцену. Поскольку уезд Фаньши считался достаточно бедным, помещения для театра там не было. Сцену и места для зрителей оборудовали прямо на пустыре за городом, с четырех сторон закрыв пологом. Лао Ху отодвинул полог и сразу оказался в пустом поле, над головой его светила огромная луна. Дело было летом, пока он колотил на своих барабанах, то сильно вспотел, а сейчас на открытом ветру ему вдруг стало холодно. Поеживаясь, он интуитивно направился вперед, пока не уперся в кусты. Там он вытащил свое хозяйство и помочился. Он собрался было уже идти назад, как вдруг услышал шевеление в кустах неподалеку. Лао Ху мельком посмотрел в ту сторону и в лунном свете увидел яркое красно-зеленое платье. Приглядевшись, он узнал Синь Чуньянь в костюме Чанъэ. Десять лет назад, когда Лао Ху еще продавал чай, у него была жена. Но после ее смерти Лао Ху уже больше никогда не сходился с женщинами. И вот в эту роковую минуту его с невероятной силой потянуло к тем самым кустам. Приблизившись, он все равно ничего не увидел, лишь услышал тихое журчание. Но, когда Синь Чуньянь вдруг встала, чтобы надеть штаны, их глаза неожиданно встретились. Лао Ху перепугался не на шутку. Но ладно, если бы все этим и закончилось, все-таки играли они в одной труппе, замяли бы это дело и разошлись каждый своей дорогой. Ведь за два месяца, что Синь Чуньянь провела в их труппе, она еще ни разу не перемолвилась с Лао Ху ни единым словечком. Но тут, ни раньше, ни позже, из-за полога показался Лао Ду, который в их труппе играл на гонге. Увидав стоявших друг против друга в немом молчании Лао Ху и Синь Чуньянь, он решил, что между ними что-то произошло и невольно вскрикнул. Синь Чуньянь первая вышла из ступора и отвесила Лао Ху звонкую оплеуху, после чего заплакала и побежала к сцене.
Наконец пьеса закончилась. Пьеса-то закончилась, но случилось так, что каждый в их труппе узнал, что Лао Ху втихаря подглядывал, как мочится Синь Чуньянь. Уже за полночь все отужинали и разбрелись на покой, тогда хозяин вызвал к себе Лао Ху. Лао Бао ничего не говорил, только грозно смотрел на Лао Ху. А тот пошел пятнами и, кусая губы, стал оправдываться:
– Да не видел я ничего.
Лао Бао молчал, Лао Ху продолжал:
– Может, мне уйти от вас?
Лао Бао процедил:
– Было бы из-за чего!
Но Лао Ху дождался глубокой ночи и, когда все уснули, потихоньку собрал свои пожитки и, пользуясь тем, что ночь стояла лунная, покинул труппу. Пройдя версту, он оглянулся, увидел вдали одиноко висящий над сценой походный фонарь и невольно заплакал.
Покинув труппу, Лао Ху пришел в уезд Утай, где вернулся к своему старому занятию, нанявшись носильщиком. С коромыслом на плече он носил на гору уголь, дрова, овощи и муку. В общем, что ему говорили, то и носил. Но возраст у него все-таки был уже не тот. Там, где молодые управлялись часа за два, Лао Ху требовалось четыре. К тому же молодые выполняли свою работу играючи, а Лао Ху уставал и в одиночестве присаживался отдышаться. Но прошел месяц, и он привык. Только оставался по-прежнему нелюдим, ни с кем не разговаривал, да и не знал он, о чем разговаривать.
Как-то раз он понес в гору ведро с рисом и наткнулся на сидящего у дорожки лекаря, который лечил ноги и сводил мозоли. Рядом на камне тот растянул белое полотнище с нарисованной на нем ногой, тут же на земле постелил еще одно полотнище, на котором красовалось множество чьих-то срезанных мозолей, уже черных и засохших, словно горох. Если бы Лао Ху не встретил этого лекаря, то его ничего бы и не беспокоило, а так ему сразу показалось, что ноги у него не в порядке. Сняв тапки, Лао Ху увидел, что его подошва сплошь заросла мозолями. И все их он заработал за последние два месяца, пока таскал тяжести. Опустив ношу и приткнув коромысло к уступу, Лао Ху уселся напротив лекаря и вытянул перед ним свои ноги. Тот убрал одну мозоль, Лао Ху чуть скривился от боли. В итоге лекарь срезал ему тридцать две мозоли. Свести одну мозоль стоило десять вэней58, соответственно, тридцать две мозоли обошлись в триста двадцать вэней. Передавая деньги, Лао Ху заметил, что лекарь шестипалый. Пока он трудился над мозолями Лао Ху, лица его было не разглядеть, теперь же Лао Ху отметил, что лекарь оказался очень хорош собой. А услыхав его речь, Лао Ху обрадовался еще больше, поскольку узнал в нем земляка-шаньдунца. Промолчав целых два месяца, Лао Ху засмеялся и спросил:
