Элис Манро - Слишком много счастья (сборник)
Вы можете сказать, что мы зашли слишком далеко и пути назад, выбора уже не было. Но я клянусь: ни о каком о выборе для нас в тот момент просто не могло идти речи.
Все дело не заняло, вероятно, и двух минут. Трех? Полторы?
Нельзя сказать, что как раз в это время небо прояснилось, но в какой-то момент – то ли когда приблизились катера, то ли когда закричала Полина, то ли когда накатила первая волна, то ли когда резиновый предмет у нас в руках перестал двигаться самостоятельно, – в какой-то момент брызнули солнечные лучи. Еще больше родителей высыпало на берег, послышались крики, призывавшие нас кончать беситься и вылезать из воды. Купание завершилось. Тем, кто жил далеко от озера или муниципальных бассейнов, этим летом искупаться уже вряд ли удалось. О личных бассейнах мы тогда только читали в журнальных статьях про кинозвезд.
Как я уже сказала, расставание с Шарлин и то, как я очутилась в родительской машине, мне не запомнилось. Это не имело значения. В том возрасте, в каком я была тогда, все постоянно меняется и ты ждешь, что закончится одно и начнется другое.
Вряд ли мы произнесли на прощание что-нибудь столь банальное, оскорбительное и ненужное, как слова «Никому не говори!».
Можно представить себе, как обнаружилось неладное. Далеко не сразу, потому что мешали одновременно происходившие драмы: кто-то потерял сандалию, какая-то девочка из числа самых маленьких кричала, что у нее из-за этих волн песок попал в глаз. Почти наверняка кого-то вырвало – либо от возбуждения, вызванного купанием, либо от волнения из-за приезда родителей, либо от слишком быстрого поедания контрабандных сладостей.
И вскоре, но не сразу все это перекрывает тревога по другому поводу: кого-то недосчитались.
– Кого нет?
– Кого-то из «специальных».
– Вот черт. Ну надо же!
Женщина, которая отвечает за «специальных», мечется по пляжу. На ней по-прежнему купальник в цветочек, жир на руках и ногах трясется на бегу. Зовет – пронзительно и жалобно.
Кто-то отправляется искать в лес, бежит по тропинке, выкрикивает имя.
– Как ее зовут?
– Верна.
– Стойте!
– Что?
– Вон там, в воде, что это?
Но я полагаю, что к этому моменту мы уже уехали.
Лес
Рой занимается обивкой, покраской и ремонтом мебели. Может починить стол или стул, если отвалилась ножка, перекладина или еще что-нибудь. Сейчас за такую работу мало кто берется, и заказов у Роя всегда больше, чем нужно, – он даже не знает, как с ними справиться. Однако помощников брать не хочет, говорит: только попробуй найми работника, и бюрократы утопят тебя в бумагах. Настоящая причина, наверное, не в этом. Просто он привык работать один – уже много лет, с тех пор, как пришел из армии, – и ему не по душе даже сама мысль, что кто-то будет постоянно торчать рядом. Вот если бы Леа (это его жена) родила мальчика, а тот вырос бы и занялся тем же делом, что и отец, и под старость сменил бы его в мастерской… Ну даже если бы родилась дочь. Одно время он думал обучить своему ремеслу племянницу жены Диану, – та, когда была маленькой, все время проводила в мастерской, наблюдала за ним. Потом вдруг выскочила замуж в семнадцать лет и стала помогать Рою кое в чем: они с мужем тогда нуждались в деньгах. Но вскоре забеременела и больше работать не смогла: ее тошнило от запахов растворителя, морилки, олифы, политуры и дыма. По крайней мере так сама Диана объяснила Рою. А жене его сказала настоящую причину: ее муж считал, что эта работа не для женщин.
Теперь у Дианы четверо детей и работает она кухаркой в доме престарелых. Муж, должно быть, считает, что так лучше.
Мастерская Роя помещается в сарае за домом. Отапливается она дровяной печью, для которой надо добывать топливо. Это и подтолкнуло Роя к одному делу, – он не любит распространяться на этот счет, хотя секрета тут нет. То есть все в округе знают, чем он занимается, но никто не понимает, насколько это важное для него дело.
Заготовка дров.
У Роя есть полноприводный грузовик, бензопила и колун весом в добрых восемь фунтов. И он с каждым годом все больше и больше времени проводит в лесу, заготавливая дрова. Рубит гораздо больше, чем нужно ему самому, и потому, так уж получается, приходится продавать. В нынешних домах часто устраивают камины – и в гостиных, и в столовых, и в залах. Причем жгут дрова каждый день, а не только по случаю прихода гостей или на Рождество.
Когда Рой только начал ездить в лес, Леа очень волновалась: вдруг поранится, а помочь будет некому? Но больше всего опасалась, что из-за этого увлечения остановится его главное дело, бизнес. Рой, конечно, не разучится, не позабудет свое ремесло, но начнет отставать, выбьется из графика.
– Ты же не хочешь подводить людей? – спрашивала она. – Ведь если тебе кто-то заказывает вещь к сроку, так, значит, на то есть причина.
Она представляла себе его работу так: берешь заказ – значит, принимаешь на себя обязательство помочь человеку. А когда он как-то раз поднял цены на свои услуги, Леа ужасно разволновалась и долго объясняла всем и каждому, сколько теперь приходится тратить денег на материал.
Пока она сама ходила на работу, Рою было легче: он мог с утра, проводив ее, отправиться в лес, а вернуться до того, как она приедет домой. Леа работала в городе у дантиста – записывала пациентов и вела бухгалтерский учет. Служба в регистратуре подходила ей как нельзя лучше, поскольку она была очень общительная, говорливая. И дантисту была прямая выгода: куча ее родственников – огромная дружная семья – лечила у него зубы, и никто из них даже не подумал бы обратиться к кому-то другому.
Все эти родственники – Боулзы, Джеттерсы, Пулзы – с утра до ночи торчали у них дома, а Леа частенько гостила у них. Члены клана любили собираться вместе. Бывало, на Рождество или День благодарения{80} в дом набивалось двадцать, а то и тридцать человек. А по воскресеньям – не меньше дюжины. Смотрели телевизор, болтали, готовили еду и ели, причем все это одновременно. Рой тоже любит и посмотреть передачу, и поболтать, и, само собой, поесть, но ведь не все же сразу! Так что, когда родственники собирались в его доме по выходным, он обычно уходил в сарай и топил там печь дровами из граба или яблони, – когда они горят, идет очень вкусный дым, особенно от яблони. А еще у него на полке – прямо в открытую, рядом с красками и инструментами – всегда стояла бутылка пшеничного виски. Дома такая тоже имелась, и он не жалел ее для гостей, но все-таки налить себе стаканчик в одиночестве – другое дело. Так и запах дыма кажется лучше, если никто вокруг не восклицает: «Ах, какая прелесть!» Но когда Рой возился с мебелью или собирался в лес, он не пил. Только по воскресеньям.
То, что хозяин игнорировал компанию, гостей не задевало. Родственники были не из обидчивых. Да они вообще не очень интересовались такими, как Рой, – теми, кто не принадлежал по рождению к их клану и даже детей не добавил к их числу и вообще на них не похож. Они все были здоровенные, шумные, общительные. А Рой – небольшого роста, очень сдержанный. Жена его была женщиной добродушной, покладистой и мужа любила таким, какой есть. Поэтому, когда он уходил к себе в сарай, она его не попрекала и перед родственниками за него не извинялась.
Они оба чувствовали, что очень дороги друг другу – больше, чем многодетные пары.
Леа почти всю прошлую зиму пролежала то с гриппом, то с бронхитом. Она подозревала, что дело в микробах, которые приносят пациенты дантиста, и решила бросить работу. Говорила, что ей все равно надоело и хочется иметь побольше времени для собственных занятий.
Рой так и не смог понять, что за занятия она имела в виду. Леа очень скоро стала терять силы и уже не оправилась. И характер ее совершенно изменился. Гости теперь ее нервировали – и родственники больше, чем кто бы то ни было. От разговоров она скоро уставала. Гулять не любила. Поддерживала в доме порядок, но между любыми двумя работами по хозяйству отдыхала так долго, что самые простые дела занимали весь день. Почти потеряла интерес к телевизору, но, если Рой его включал, могла и посмотреть. Фигура ее, раньше приятно-округлая, теперь похудела, потеряла форму. Живость, румянец – все, что придавало прелесть ее лицу, – все высохло, исчезло, и карие глаза потеряли прежний блеск.
Доктор прописал какие-то пилюли, но Леа не могла ответить, помогают они ей или нет. Сестра свозила ее к целительнице, практиковавшей холистическую медицину{81}, сеанс обошелся аж в триста долларов. Но все равно осталось непонятно, помогло это хоть сколько-нибудь или нет.
Машину Леа больше не водила. И молчала, когда Рой отправлялся в лес.
«Ничего, еще оклемается», – говорила Диана. (Теперь к ним заезжала одна только племянница.) Но потом добавляла: «А может, и нет».
Врач выражал примерно ту же мысль, но более деликатно. По его словам, пилюли должны помочь больной не до конца выпасть из реальности. А где кончается это «не до конца» и начинается «до конца»? – думал Рой, – как различить?
