Элис Манро - Слишком много счастья (сборник)
Сестра выпрямилась, обернулась и улыбнулась. Это была пухлая мулатка с очень мелодичным голосом – должно быть, из Вест-Индии.
– Вы, наверное, та самая Марлин? – спросила она.
Произнесла так, словно ей нравилось мое имя.
– Она вас так хотела увидеть. Да вы подойдите поближе!
Я послушно приблизилась и взглянула на отечное, раздутое тело, заострившиеся черты лица, цыплячью шею – до того тощую, что больничная пижама казалась на много размеров больше. Завитки волос – она все еще оставалась шатенкой – крошечные, не длиннее половины сантиметра. Ничего похожего на Шарлин.
Я видела раньше лица умирающих – матери, отца и даже человека, которого, боюсь, любила. Так что удивлена я не была.
– Спит, – сказала медсестра. – Ах, как она вас ждала…
– Значит, она не без сознания?
– Нет, нет. Просто спит.
Ага, теперь я увидела: что-то от прежней Шарлин в ней все-таки было. Но что? Может быть, вот это такое знакомое мне легкое, словно игривое подергивание кончика рта.
Медсестра продолжала тихо говорить своим радостным мелодичным голосом:
– Не знаю только, узнает ли она вас теперь. Ах, она так надеялась, что вы придете. Тут для вас есть кое-что…
– А она проснется?
Сестра с сомнением покачала головой:
– Нам приходится все время делать ей обезболивающие уколы.
Она открыла прикроватную тумбочку:
– Так вот. Это здесь. Шарлин просила меня передать его вам, если будет слишком поздно для нее самой. Ей не хотелось, чтобы это сделал муж. И вы пришли! Она была бы так рада…
Запечатанный конверт с моим именем, выписанным нетвердыми заглавными буквами.
– Только не муж, – подмигнула медсестра и расплылась в улыбке. Наверное, выражала этим догадку, что тут скрыты какие-то женские секреты, что-то недозволенное – может быть, давнишний любовник?
– А вы зайдите завтра, – сказала она на прощание. – Кто знает? Если она очнется, я ей попробую втолковать.
Письмо я прочитала уже в лифте. Шарлин сумела написать его почти нормальным почерком, совсем не такими страшными расползающимися буквами, как на конверте. Скорее всего, письмо было написано раньше, а потом она положила его в конверт, запечатала и отложила, рассчитывая вручить мне при встрече. И только позднее поняла, что надо написать на конверте мое имя.
Марлин. Пишу это на случай, если дело зайдет так далеко, что я не смогу говорить. Пожалуйста, сделай то, что я прошу. Съезди, пожалуйста, в Гелф и спроси в соборе отца Хофстрейдера. Собор Девы Марии Утешительницы. Собор такой большой, что и названия не надо запоминать. Отец Хофстрейдер. Он знает, что делать. Я не могу попросить об этом К. и вообще не хочу, чтобы он знал. Отец Х. все знает, я попросила его, и он обещал мне помочь. Марлин, прошу, сделай это, и Бог тебя благословит. Ничего про тебя не говорила.
Кто это – К.? Наверное, муж. Он не знает. Ну разумеется, не знает.
Отец Хофстрейдер.
Ничего про меня не говорила.
Можно было, конечно, прямо на выходе из больницы смять это письмо и выкинуть. Я так и сделала: отшвырнула конверт, и ветер унес его в водосточный желоб на Юниверсити-авеню. Но потом вдруг поняла, что письма в конверте не было: оно осталось у меня в кармане.
В больницу я больше не пойду. И в Гелф не поеду.
Кит – вот как звали ее мужа. Теперь вспомнила. Они еще ходили на яхте под парусом. Кристофер. Сокращенно – Кит. Кристофер. К.
Я зашла в подъезд своего дома, потом в кабину лифта, нажала кнопку – и тут поняла, что еду не наверх, в свою квартиру, а вниз, в гараж. Не переодеваясь, как есть, я села в машину, выехала на улицу и двинулась в направлении скоростной автострады Гардинера.
Так. Сначала по автостраде Гардинера. Потом по шоссе 427, потом по 401-му. Большой поток, трудно выбраться из города. Терпеть не могу такую езду. Честно говоря, почти никогда так не езжу. Бензина у меня меньше полубака, но это ладно, а вот в туалет я зря не сходила. Около Милтона надо будет съехать с шоссе, заправиться, сходить в туалет и подумать еще раз хорошенько. А пока нельзя сделать ничего, кроме того, что уже происходит: двигаться на север. А потом на запад.
Я не съехала с шоссе. Миновала и Миссиссогу, и выезд на Милтон. Увидела знак, указывающий, сколько километров осталось до Гелфа, перевела мысленно километры в мили – мне это постоянно приходится делать – и решила, что бензина хватит. Придумала сама себе оправдание в том, что не остановилась: солнце будет совсем низко, и вести машину станет сложнее, тем более в тот момент, когда выезжаешь из смога, который окутывает город даже в самый ясный день.
После выезда на Гелф я наконец сделала остановку. Дошла до туалета на затекших дрожащих ногах. Потом залила полный бак и, расплачиваясь, спросила, как доехать до собора? Объяснили мне не очень ясно, но сказали, что собор стоит на большом холме и я его легко найду, как только доберусь до центра.
Последнее было не совсем верно, поскольку собор был виден не только из центра, но чуть ли не отовсюду. Четыре изящные башни, вздымающие к небу свои тонкие шпили. Я ожидала увидеть здание внушительных размеров, но оно оказалось даже красивым. Хотя величественным оно, разумеется, тоже было – собор, возвышающийся над сравнительно небольшим городом (кстати, потом мне кто-то сказал, что эта церковь вовсе не кафедральный собор).
Могла Шарлин здесь венчаться?
Нет. Конечно нет. В детстве родители отправили ее в летний лагерь, курируемый Объединенной церковью, а там не бывало девочек из католических семей. Протестантов разных толков – сколько угодно, но не католиков. И, кроме того, я вспомнила ее слова о том, что К. ничего не знает.
Но она могла перейти в католичество. С тех пор.
Я доехала до собора, поставила машину на стоянку рядом с ним, но не вышла, а продолжала сидеть, соображая, что делать дальше. На мне были слаксы и пиджак. О порядках в католической церкви – то есть соборе – я имела очень смутное и, вероятно, устаревшее представление и не была уверена в том, что мой внешний вид не нарушает их правил. Я пыталась припомнить туристические поездки по Европе, посещение знаменитых церквей. Кажется, там требуется, чтобы руки были закрыты. Нарукавники, юбки…
Здесь, на вершине холма, было очень светло и очень тихо. Еще только начинался апрель, на деревьях не было видно ни листочка, но солнце уже пригревало вовсю. Остался всего один сугроб, да и тот уже такой серый, что не отличался цветом от асфальта на парковке.
В пиджаке было холодновато: наверное, температура здесь пониже, а ветер посильнее, чем в Торонто.
Кстати, церковь-то может оказаться уже закрыта. Закрыта и пуста.
Огромные входные двери, похоже, действительно были заперты. Я даже не стала подниматься по ступеням, чтобы попытаться их отворить. Вместо этого я пошла за двумя старушками – такими же старыми, как я, – которые только что преодолели последний пролет лестницы, ведущей сюда с улицы, а потом, не поднимаясь по ступеням собора, сразу направились к боковому входу.
Внутри оказалось довольно много народу – человек тридцать-сорок, но эти люди не выглядели прихожанами, пришедшими на службу. Одни сидели на скамьях, другие молились, стоя на коленях, третьи разговаривали. Мои старушки опустили руки в большую мраморную чашу – механически, даже не поглядев на нее. Они продолжали разговаривать, не понижая голоса. Потом поздоровались с мужчиной, который расставлял на столе корзинки.
– Ну и холодина сегодня, – заметила одна из старушек.
– Да, и ветер такой, что того и гляди нос оторвет, – ответил мужчина.
Я разглядела стоявшие у стен исповедальни: они были похожи на деревянные коттеджи, построенные поодаль друг от друга вдоль улицы, или на домики на детской площадке, только почему-то покрытые резьбой в готическом стиле и с темно-коричневыми занавесками. Все вокруг сверкало и сияло. Высокий потолок, соединенный со стенами полукружиями арок, был выкрашен в небесно-голубой цвет. На стенах – изображения святых и золотые медальоны. Витражи на окнах, освещенные снаружи солнцем, превратились в столбы из драгоценных камней. Я пошла по проходу между скамьями, пытаясь разглядеть алтарную часть. Однако алтарь сиял так нестерпимо, что было больно смотреть. Я разглядела только, что выше него, над окнами, нарисованы ангелы. Сонмы ангелов – юных, полупрозрачных и чистых, как свет.
Все было потрясающе красиво, но сейчас, похоже, эта красота ничьего внимания не привлекала. Старушки продолжали болтать – не громко, но все-таки и не шепотом. Вновь прибывшие, кивнув знакомым и перекрестившись, преклоняли колена и с деловым видом принимались за молитвы.
Пора было и мне заняться тем делом, за которым я пришла. Я поискала глазами священников, однако не увидела ни одного. Что ж, подумала я, у священников, как и у всех людей, рабочий день не безграничный. Они тоже едут домой, заходят в свои гостиные, кабинеты или спальни, включают телевизор, расстегивают белые воротнички. Можно выпить рюмочку и посмотреть, что хорошего осталось на ужин. А когда они отправляются в церковь, вид у них совсем другой. В полном облачении, готовые к совершению богослужения… Как бишь оно у них называется? Месса?
