Вирджиния Вулф - По морю прочь
Миссис Флашинг энергично пожала руки хозяевам. Это была женщина лет сорока, очень стройная и прямая, пышущая здоровьем, хотя не такая высокая, какой она казалась благодаря своей осанке.
Она посмотрела на Хелен и сказала:
– У вас очаровательный дом.
У нее было выразительное лицо, глаза пристально смотрели на собеседника, а в манере поведения сочетались властность и нервозность. Миссис Торнбери играла роль переводчика, закругляя острые углы мягкими банальными замечаниями.
– Я взяла на себя смелость, мистер Эмброуз, – сказала она, – пообещать, что вы окажете любезность миссис Флашинг и поделитесь с ней своим опытом. Я уверена, что никто не осведомлен об этом крае лучше, чем вы. Никто не предпринимает такие прелестные долгие прогулки. И безусловно, никто не наделен такими энциклопедическими знаниями. Мистер Уилфред Флашинг – коллекционер. Он уже нашел несколько по-настоящему красивых вещиц. Я не имела представления, что крестьяне так художественно одарены, хотя, конечно, в прошлом…
– Вещи не старые, а новые, – перебила ее миссис Флашинг. – Он находит их, когда слушает меня.
Прожив в Лондоне много лет, Эмброузы неизбежно должны были знать хоть что-то о множестве людей, по крайней мере, держать в памяти имена, и, конечно, Хелен тут же вспомнила, что она слышала о Флашингах. У мистера Флашинга был магазин старинной мебели; он всегда говорил, что не вступает в брак, потому что у большинства женщин красные щеки, не снимает дом, потому что в большинстве домов узкие лестницы, и не ест мяса, потому что большинство животных истекают кровью, когда их убивают. В конце концов он женился на эксцентричной аристократке, уж точно не бледной и, судя по ее виду, отнюдь не вегетарианке, которая заставила его делать все, что он больше всего не любил, – так, значит, это она и есть… Хелен посмотрела на нее с интересом. Они вышли в сад, где под деревом был сервирован стол, и миссис Флашинг принялась за вишневый джем. Говоря, она имела обыкновение странно подергиваться всем телом, от чего дергалось и канареечного цвета перо на ее шляпке. Лицо у нее было живое, с мелкими, но правильными чертами, которые, вместе с ярким румянцем на щеках и сочной краснотой губ, свидетельствовали о том, что предки ее хорошо питались и были хорошо образованны.
– Меня не интересует ничего, что старше двадцати лет, – продолжила она. – Заплесневелые старые картины, грязные старые книжки – их запихивают в музеи, когда они годятся только в печку.
– Вполне с вами согласна! – засмеялась Хелен. – Правда, муж мой тратит жизнь на то, чтобы откапывать рукописи, которые никому не нужны. – Ее позабавило выражение испуга и неодобрения на лице Ридли.
– В Лондоне есть умный человек по фамилии Джон [45] , который пишет намного лучше старых мастеров, – сообщила миссис Флашинг. – Его картины приводят меня в восторг, а всякая старина меня совершенно не трогает.
– Но даже его картины состарятся, – вставила миссис Торнбери.
– Тогда я их сожгу или завещаю сжечь, – сказала миссис Флашинг.
– Кстати, миссис Флашинг жила в одном из прекраснейших старинных домов в Англии – в Чиллингли, – поведала присутствующим миссис Торнбери.
– Будь моя воля, я сожгла бы его завтра же, – засмеялась миссис Флашинг. Ее смех был похож на крик сойки – резкий и безрадостный. – Зачем человеку в здравом уме эти огромные дома? – спросила она. – Если ночью спускаешься вниз, на тебя сыплются тараканы и свет постоянно отключается. Представьте, вы открываете горячую воду, а из крана ползут пауки, что вы будете делать? – При этих словах она уставилась на Хелен.
Хелен пожала плечами с улыбкой.
– Вот это мне нравится, – сказала миссис Флашинг, кивнув в сторону виллы. – Маленький домик в саду. У меня был такой когда-то в Ирландии. Утром можно было прямо с постели срывать ногами розы через окно.
– А садовники не удивлялись? – спросила миссис Торнбери.
– Садовников не было, – хохотнула миссис Флашинг. – Только я и старуха без единого зуба. Знаете, в Ирландии они, бедняги, лишаются зубов после двадцати. Но политикам этого не понять, во всяком случае Артуру Бальфуру [46] .
Ридли вздохнул, поскольку не ожидал понимания чего-либо от кого-либо, и меньше всего – от политиков.
– Однако, – произнес он, – в одном я вижу преимущество дряхлого возраста – ничто не имеет значения, кроме еды и пищеварения. Я лишь прошу – позвольте мне догнивать в одиночестве. Очевидно, что мир несется во весь опор в преисподнюю, и я только могу сидеть тихо и вдыхать как можно больше табачного дыма, – простонал он и с меланхолическим видом намазал джем себе на хлеб. Эта резкая дама явно была ему несимпатична.
– Я всегда возражаю мужу, когда он так говорит, – ласково проговорила миссис Торнбери. – Ах, мужчины! Что бы вы делали без женщин!
– Прочитайте «Пир», – мрачно сказал Ридли.
– «Пир»? – крикнула миссис Флашинг. – Это латынь или греческий? Скажите, есть хороший перевод?
– Нет, – ответил Ридли. – Вам придется выучить греческий.
Миссис Флашинг опять закричала:
– Ха-ха-ха! Я лучше буду дробить камни на дороге! Всегда завидовала этим людям в очках, которые дробят камни и целыми днями сидят на этих милых кучках. Мне бесконечно милее дробить камни, чем чистить курятники, или кормить коров, или…
Тут из нижнего сада пришла Рэчел с книгой в руке.
– Что это за книга? – спросил Ридли после того, как она со всеми поздоровалась.
– Гиббон, – ответила Рэчел и села.
– «Упадок и разрушение Римской империи»? – спросила миссис Торнбери. – Чудеснейшая книга, я знаю. Мой дорогой отец всегда нам ее цитировал, в результате чего мы дали себе слово не прочесть из нее ни строчки.
– Гиббон, который историк? – вступила миссис Флашинг. – Я связываю с ним счастливейшие часы в моей жизни. Мы любили читать Гиббона лежа в постели – помню, об избиениях христиан, – когда нам уже полагалось спать. Это не шутка – читать такую толстую книгу, текст в две колонки, при свете, проникающем через щелку в двери, да еще от ночника. К тому же ночные бабочки – полосатые, желтые – и мерзкие майские жуки. Луиза, моя сестра, хотела, чтобы окно было открыто. А я – чтобы закрыто. Каждую ночь мы дрались насмерть из-за этого окна. Видели, как ночная бабочка погибает в ночнике? – спросила она.
И опять беседа была прервана. Хёрст и Хьюит показались в окне гостиной и затем вышли к чайному столику.
Сердце Рэчел быстро забилось. Она почувствовала, как все вокруг приобрело необычайную глубину и четкость, как будто при появлении молодых людей с поверхности предметов слетел некий покров. Однако приветствия прозвучали вполне обыденно.
– Простите, – сказал Хёрст, поднимаясь со стула сразу после того, как сел. Он сходил в гостиную и вернулся с подушечкой, которую аккуратно подложил под себя. – Ревматизм, – сообщил он, усаживаясь во второй раз.
– Это после танцев? – спросила Хелен.
– Стоит мне физически устать, за этим всегда следует приступ ревматизма. – Он резко выгнул назад кисть руки. – Прямо слышу, как трутся друг о друга мои отложения солей!
Рэчел посмотрела на него. Ей было смешно, и в то же время она испытывала почтение: верхняя часть ее лица смеялась, а нижняя изо всех сил старалась сдержать смех.
Хьюит подобрал с земли книгу.
– Нравится? – спросил он вполголоса.
– Нет, не нравится, – ответила Рэчел. В самом деле, она полдня пыталась читать эту книгу, но почему-то все великолепие, в котором Гиббон предстал поначалу, угасло, и Рэчел, как ни старалась, не могла уловить смысл. – Она раскручивается, раскручивается, как рулон клеенки, – рискнула Рэчел. Эти слова предназначались одному Хьюиту, но Хёрст вмешался:
– Что вы хотите сказать?
Рэчел тут же устыдилась своего сравнения, потому что не могла обосновать его трезвой критикой.
– Если речь идет о стиле, то он, вне всяких сомнений, совершенен и не знает равных, – продолжил Хёрст. – Каждая фраза фактически идеальна, и острота ума…
«Уродливая внешность, гадкие мысли, – подумала она вместо того, чтобы думать о стиле Гиббона. – Да, но зато мощный, пытливый, упорный ум». Она посмотрела на его крупную голову с непропорционально большим лбом, в его проницательные и строгие глаза.
– Отказываюсь от вас, отчаявшись, – сказал он полушутя, но Рэчел восприняла это всерьез и почувствовала, что ее ценность как человека уменьшилась, потому что она не восхищается Гиббоновым стилем. Остальные в это время беседовали о местных деревнях, которые миссис Флашинг следовало посетить.
– Я тоже в отчаянии, – резко ответила Рэчел. – Как вы можете оценивать людей по их уму?
– Вы, наверное, заодно с моей незамужней тетей, – предположил Сент-Джон в своей насмешливо-бодрой манере, которая всегда раздражала собеседника, потому что заставляла его чувствовать себя неуклюжим и слишком серьезным. – «Будь добродетельна, о дева…» Я считал, что мистер Кингсли [47] вместе с моей тетей устарели.
