Стивен Вулф - История Кометы. Как собака спасла мне жизнь
Был четвертый, завершающий день конференции, и я очень устал. На меня не только обрушился поток информации о мире писателей, мне впервые за шесть лет приходилось подолгу сидеть на стульях с прямой спинкой. Иногда я вставал и, чтобы снизить нагрузку на позвоночник, прохаживался, но в основном восседал на заднице. Живот и бока разболелись, словно я получил от Мухаммеда Али дюжину ударов по корпусу.
Мы стояли с Кометой у лифта, чтобы подняться на последнее мероприятие – торжественный обед с награждениями. Демонстрируя безупречные манеры, борзая дождалась, пока все люди не вышли из кабины, и только тогда устремилась в двери.
– Привет, Вулф!
В лифте уже находилась Энн Хиллерман, высокая энергичная женщина, всегда с сияющей улыбкой и искрящаяся энтузиазмом. Мы подружились во время конференции, и она знакомила меня с начинающими авторами и преподавателями. Я заметил еще одного человека в кабине и, внезапно потеряв дар речи, дернул Комету за поводок.
– Ну как вы, ребята? – спросила Энн. Я улыбнулся в ответ, и она продолжила: – Вулф, познакомьтесь, это мой отец Тони.
Господин Хиллерман протянул руку.
– Рад познакомиться, Вулф. – Он, улыбаясь, повернулся к Комете. – А это кто у нас?
– Мне тоже, мистер Хиллерман. – Ко мне наконец вернулась способность говорить. – Комета, поздоровайся. – Прежде чем я успел сказать, что он один из моих любимейших авторов, Хиллерман произнес:
– Наверное, девочка. Кобели крупнее. Английская борзая. А вы знаете…
Две минуты поездки на лифте и еще пять минут, пока мы двигались по коридору к банкетному залу, он цитировал статью из энциклопедии о породе английских борзых. Неужели этот человек, кроме литературного таланта, наделен и фотографической памятью?
Я нарочно пришел пораньше, чтобы выбрать за столом такое место, где Комета не мешала бы проходу, а сам, если больше не смогу сидеть, сумею встать и прогуляться. Несмотря на радость знакомства с человеком, чьими книгами я столько лет восхищался, через десять минут сидения за столом в ребрах возникла дергающая боль. В середину позвоночника словно вонзили раскаленную иглу – ощущение, которого я не испытывал с тех пор, как мне сделали операцию. Дернув собаку за поводок, я поднял ее, и мы поспешили к лифту. По опыту я знал: если пожар в подлеске срочно не потушить, может случиться очень нехорошее.
Через десять минут, когда я вошел в номер, каждая попытка набрать в легкие воздуха сопровождалась громким сипением. Болела челюсть, одежда промокла. Я сорвал с себя рубашку, брюки и поставил регулятор кондиционера на самую низкую температуру. Добравшись до кровати и упав на матрас, я ощутил за грудиной режущую боль. Перед глазами прыгали черные точки. Нащупав на телефоне кнопку связи с портье, я прохрипел в трубку:
– Заболел. Требуется помощь.
Через пять минут в коридоре раздались гулкие шаги, и мужской голос из-за двери спросил:
– Мистер Вулф! Мистер Вулф! С вами все в порядке? Здесь неполадки с замком! Карточка не открывает!
Неполадки с замком? И это четырехзвездочный отель? Вонзая в ладони ногти, я проклинал себя на чем стоит свет. Как я мог не обратить внимания на знакомые симптомы: ломоту в мускулах, опоясывающую грудную клетку ножевую боль? Я стал колотить кулаками по кровати и попытался крикнуть, но слабые удары и тихое мычание утонули в шуме и голосах людей по ту сторону двери. Наконец сквозь запекшиеся губы мне удалось выдавить:
– Подождите, я сейчас открою.
– Что?
Я услышал, как кто-то в коридоре предложил выбить дверь. С электронным замком у меня и накануне возникали проблемы, но потом его починили. Не повезло, в отчаянии подумал я, проваливаясь в беспамятство. Комета прыгнула на кровать, положила голову мне на грудь и пристально смотрела на меня. Уши торчком, на морде тревожный вопрос: в чем дело?
– Комета, дверь, – выдохнул я.
На мое счастье, ручка была не круглой, а рычажного типа. Комета бросила на меня взгляд, сорвалась с кровати и, умудряясь сохранять достоинство борзой, понеслась к двери. Замок со щелчком открылся, собака отступила в сторону, и в номер ворвались два медика.
Всякий раз, как в спине возникало сильное жжение, сосуды сердца сжимались в спазме, прерывая кровоток, и мне угрожал инфаркт без закупорки артерии сгустком крови. Я шепотом назвал симптомы, и врачи немедленно положили мне под язык таблетку нитроглицерина. Через несколько минут артерии стали открываться, и я вдохнул кислород через трубку в носу. Когда меня укладывали на каталку, чтобы отправить в местную больницу, сердечный ритм стабилизировался. Поскольку я был гол как новорожденный, меня закутали в одеяла. Возникла жаркая дискуссия, что делать с собакой, но поза Кометы и ее глаза ясно дали всем понять: она поедет со мной.
– Она моя служебная собака, и, кроме нее, со мной здесь никого нет. Кстати, дверь вам открыла Комета.
Врачи кивнули, и борзая пошла рядом, когда меня покатили по коридору. Пока мы проезжали вестибюль, полный любопытных постояльцев, и грузились в машину, бригада «скорой помощи» обращалась к борзой не иначе как «душечка». Врачи успокаивали собаку, обещая, что я скоро поправлюсь. И за ее отважную роль в моем спасении разрешили ехать впереди, откуда она внимательно наблюдала, как они колдуют, склонившись надо мной.
Комета не отходила от меня в больнице, где доктор установил, что у меня случился сердечный приступ и мои жизненные показатели приходят в норму. Но все-таки он хотел взять у меня анализы. Остальной персонал размышлял, что делать с Кометой. Через пять минут все в отделении знали ее имя. Собравшиеся у моей палаты врачи спорили, кому достанется право позаботиться о борзой.
Вернувшись через час, я застал Комету лежащей на груде простыней и одеял, которые специально для нее навалили на пол. В четыре часа утра врач поднял вверх большие пальцы, давая понять, что у меня все в порядке.
– Вовремя приняли нитроглицерин, – сказал он. – Не похоже, чтобы сердце пострадало. Но мой вам совет: никогда не путешествуйте без лекарства под рукой. – Врач дал указание дежурной сестре выписать меня ближе к утру, если не будет новых приступов.
Меня оставили в палате, и я лежал в полутьме, прислушиваясь к тишине и поскрипыванию подошв по линолеуму проходивших по коридору медсестер. Покосившись на Комету, я увидел, что собака внимательно наблюдает за мной из белоснежного постельного белья. В безмолвии больницы я не мог не признать печальную истину: в том, что я здесь один, виноват только сам. Моя поездка к дочерям возымела действие: они стали убеждаться, что я не с такой яростью ропщу против своего положения инвалида. Я не сомневался, что они хотели вернуть отца, и в моих силах укрепить семейные узы. Настало время исправить отношения с человеком, поддерживавшим меня в болезни и здравии. Я стану самым настоящим неудачником, если хотя бы не попытаюсь выполнить ту часть клятвы, которая гласит, что мы будем вместе, пока смерть не разлучит нас.
– Комета, нам надо ехать в Седону, поговорить с Фредди.
Борзая вскинула голову. Несколько недель назад Фредди все-таки продиктовала мне номер своего телефона. Я попросил у нее прощения за маниакальную зацикленность на своих неудачах, слабостях и приверженность дурацкому кодексу чести, который в течение всех лет нашего брака портил между нами отношения, а позже не давал мне радоваться дарованному новому шансу на жизнь. Но по сравнению со всем, что случилось, мои извинения звучали банально. Необходимо было показать Фредди, что тот, кто восемь лет назад похитил у нее мужа, теперь всего лишь куча компоста. Но все же лучик надежды оставался. Перед моим отъездом в Нью-Мексико Фредди спросила:
– Как ты думаешь, может, Комете захочется провести день со мной? Я по ней скучаю. Завези ее как-нибудь.
Чего только мужчина не добьется ухаживанием! Когда девятнадцать лет назад мы познакомились, я не заинтересовал Фредди. Но я был полон решимости привлечь ее внимание. Узнав, что она занимается кардиологией, плюхнулся в баре со стула, изобразив сердечный приступ. Вот ведь какая ирония судьбы! Теперь требовался более тонкий, но не менее театральный подход. Я позвонил флористу в Седоне и попросил доставить к дверям Фредди двенадцать дюжин роз (да-да, именно 144 штуки). Почему двенадцать дюжин? Это все, что нашлось в цветочном магазине. Следующий заказ через несколько дней включал 75 высоких цветущих тропических растений. Числом их было меньше, но они производили эффект размером. Я понимал: Фредди слишком умна, чтобы клюнуть на нечто подобное, но хотел, чтобы она знала: мои мысли о ней такие же возвышенные, как размах этих цветочных заказов. А вот ее мысли обо мне были вовсе не такими.
Фредди позвонила и поблагодарила за цветы, однако ее последующие звонки были отнюдь не столь любезными. Фредди не хотела встречаться со мной и объяснила почему. Даже в самые черные годы наших испытаний в ней тлел огонек оптимизма. Оставалась надежда, что появится что-нибудь хорошее и поможет переносить тяготы. Но когда после операции я превратился в маньяка, свихнувшегося на желании немедленного выздоровления, она осознала, что мной овладела и будет вечно править худшая сторона моего существа, которая со временем убьет в ней все живое.
