Дональд Маккейг - Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл
– Ну, няня, пожалуйста! – заныла Пенни.
– Уложи Эндрю в кровать, няня, – сказала Фрэнсис. – Пенни может немного побыть здесь. Но только один раз! – погрозила она пальцем.
Девочка принялась выкладывать из кубиков слово «ЛОШАДЬ», хотя сама прекрасно понимала, что давно выросла для таких заданий.
– Яблоко от яблони недалеко падает, – посмеиваясь, заметил Джек.
– Пока ты был в отъезде, дорогой, мистер Белл, наш торговый агент, принёс счет.
– Который мы оплатим, когда продадим урожай.
– Белл сказал, что уже включил наш будущий урожай в свой счёт и что мы и так затянули с оплатой.
– Дорогая Фрэнсис, я два дня вёл переговоры с Лэнгстоном Батлером и признаюсь, больше не вынесу.
– Джек, боюсь, что пришло время продать Лэнгстону участок под пикник. Наши долги…
– Как ты догадлива! – воскликнул Раванель. – Ты опережаешь каждый мой шаг!
Она слегка улыбнулась:
– С Лэнгстоном?
– Мы подписали договор, скрепили печатью и заверили его.
– Значит, ты расплатишься с мистером Беллом?
– После сезона скачек я с удовольствием удовлетворю все просьбы мистера Белла, – небрежно отмахнулся он.
– Но, Джек, если ты уже продал… – в изумлении раскрыла рот Фрэнсис. – Нет, не надо было! Это же наш лучший участок. Где мы будем пасти лошадей?
– Предок Индейца, сэр Арчи, принёс семьдесят тысяч долларов дохода от разведения. Он вернёт нам выгон.
– Сколько… – в ужасе задохнулась она. – Сколько…
– Дорогая, у нас в распоряжении наш дом. В бизнесе руки должны быть свободны, чтобы действовать наилучшим образом.
– Джек, ты же не…
Джек Раванель удалился от растерянной супруги в библиотеку и, смахнув пачку счетов, взял графин. Виски легко полилось в рот, но обожгло горло, словно разорвавшаяся бомба.
Бумаги на столе летели из-под его дрожащих рук, как комья земли – из-под лап собаки. Индеец заработает тысячи! Джек – наездник и никогда не старался изобразить из себя плантатора. Грязь. Негры. Жара. Москиты. Невежественные, отвратительные, скучные люди.
Он осушил бокал за четыре энергичных глотка и налил второй. Со двора донеслось позвякивание удил и смятенный голос Фрэнсис:
– Держись крепче, милая.
Потом раздался её крик и стук железных подков. С замершим сердцем Джек подскочил к окну.
Некоторые утверждали, что Джек был пьян, когда оказался на месте трагедии. Конечно, он сильно напился после этого и оставался в таком состоянии во время всего похоронного обряда. Никто не мог находиться рядом с ним, и Кэткарт Перье, который выехал к Раванелям, чтобы уладить дела на месте, жестоко пострадал, когда его спустили с лестницы. Через три недели отошла в мир иной и Пенни (и смерть была для неё избавлением от мучительных ран, которые она получила). Поэтому на похоронах от семьи Раванелей присутствовали только няня с младенцем Эндрю.
– Джек, наверное, заболел, – предположила миссис Перье.
– Он так же страдает от жизни, как жизнь – от него, – заявил Кэткарт с пышно цветущими синяками. – Надо быть дураком, чтобы купить такую чёртову тварь, и ещё большим дураком, чтобы подпускать к ней жену.
– Я бы не переживала так, если бы он сам убился, – утверждала Элеонора. – Принял бы удар на себя.
– Ему следует пристрелить эту проклятую лошадь, – сказал Кэткарт.
Большая часть светского общества Чарлстона придерживалась того же мнения, и одна и та же история – с некоторыми отклонениями – передавалась из уст в уста, заставив вздрогнуть не одно плечо в дорогом платье.
Когда Джек появился в Обменном доме, чтобы обсудить дела Раванелей, в том числе и договор о залоге Лэнгстону Батлеру участка с индиго, Уильям Би был в комнате переговоров.
В ходе обсуждения Джек мимоходом поинтересовался, какие планы у мистера Би на Неделю скачек.
Со всей вежливостью, на какую был способен, Уильям Би заметил, что некоторые посчитают трёхмесячный срок на удивление кратким для траура.
Глаза у Джека налились кровью, словно раны от пуль.
– Траур? – недоумённо переспросил он. – А вы ничего не знаете?
– О чем, ради всего святого?
– Индеец не оставил и царапины.
Этот анекдот с отпирательством Джека лишь укрепил в респектабельном обществе Чарлстона мнение о нём, но позабавил собравшихся на скачках.
Кое-кто утверждал, что Джеку надо пристрелить эту лошадь. Но Руфь понимала, что он не перенесёт ещё одну утрату.
Кэткарт Перье прозвал Индейца «дьявольский конь», но прозвище не прижилось.
Теперь, по выражению Элеоноры Перье, всё семейство Раванелей состояло из Джека, младенца Эндрю и благопристойной молодой нянюшки-негритянки.
Несмотря на то что одни находили описание Элеоноры неприятным, другие строили всевозможные версии развития событий, которые вскрылись бы, «мои дорогие», в своё время. «Всему своё время!»
Заядлые игроки и сомнительные личности потянулись к городскому дому полковника Джека, где можно было без ограничений пить, сквернословить и обсуждать лошадей. Однажды, только однажды, какой-то юнец бросил Руфи:
– Эй, черномазая, принеси мне стакан!
На что она ответила:
– Я няня малыша Эндрю. Вы хотите, чтобы ваши приказы какая-нибудь потаскушка выполняла? Полагаю, лучше всего будет, если вы сами его принесёте.
Больше шлюхи не появлялись. Игроки продолжали пить, играть в карты и изрыгать страшные ругательства, но с распутницами развлекались в других местах. Кое-кто пытался подшучивать над Руфью, бросая на неё многозначительные взгляды и подмигивая, но так, чтобы Джек не заметил.
Спустя два дня после погребения Фрэнсис Раванель Лэнгстон Батлер перевёл своих работников на участок с индиго. Он выждал месяц с похорон Пенни, чтобы задать Джеку вопрос о цене на его участки, которые располагались на западном берегу реки.
– Вы не удовлетворены, Лэнгстон? – спросил Джек.
– Полковник, я не просил вас покупать это животное. И не я ссорился с миссис Раванель. Я восхищался Фрэнсис и, разумеется, не предполагал, что она с дочерью рискнёт подойти к лошади, которую не сможет удержать. Мне сказали, что ваши кредиторы нетерпеливы, и я готов купить кое-что из ваших владений. Также могу предложить цену за вашу лошадь. Индеец, может, и потягается с Валентином, но у меня за плечами нет злосчастной истории с… – Лэнгстон сделал паузу, смакуя фразу Кэткарта, – «дьявольским конём».
Джек устало прикрыл глаза. Достав фляжку, он откупорил её и хлебнул. Не предложив Лэнгстону, водворил пробку на место.
– Ипподром «Вашингтон», дистанция четыре мили. Ставлю три тысячи, что Индеец побьёт твою извозчичью клячу.
– Пять тысяч. Против твоих оставшихся рисовых полей.
– Полагаю, вашему слову можно верить?
– Если необходимо, мой секундант докажет вам, что очень даже можно.
Ни в городе, ни на ферме у Руфи не было места для скорби. Маленький Эндрю не переставая спрашивал, когда вернётся мама. Он не мог понять, куда она ушла. Начинал плакать каждый раз, когда няня оставляла его, и Долли давала ему снадобье, чтобы ребёнок заснул. Руфь спала не лучше, и боль не проходила.
Этой зимой Неделе скачек не хватало скандалов, что разочаровало знатных дам Чарлстона, завидовавших своим родственницам из Саванны, которые с упоением обсуждали безнравственное поведение одного богатого француза. В Чарлстоне, увы, хоть и молодые люди напивались до бесчувствия и провожали юных девиц прямо до спален, никто из злодеев не был настолько известен.
– К сожалению, их никто не знает, – изрекла смертный приговор скандалу Констанция Венебль Фишер.
Единственной интересной темой для разговора было состязание между Индейцем полковника Раванеля и Валентином Лэнгстона Батлера из-за огромного денежного фонда, который находился в руках уважаемого адвоката Джеймса Петигрю. Джека поддерживала молодёжь, Лэнгстона – старшее поколение. В семьях начались раздоры из-за этого поединка, то и дело заключались дорогие пари.
Оба скакуна были знамениты. Индеец – из конюшни только что избранного президента Джексона, а Валентин – от известной кобылы Лёгкая Ножка. К тому же они оказались дальними родственниками.
Только очень немногие плантаторы остались на полях, готовясь к посадке. Большая часть, да и все самые именитые люди Чарлстона находились в городе. К полудню острые на язык дамы успевали перемыть косточки всем гулякам, кутившим накануне вечером. А в среду и в пятницу ещё до обеда весь город стекался на ипподром «Вашингтон».
Руфь и подумать не могла, что успела полюбить Чарлстон. Она не спеша прогуливалась по старым улочкам, как вдруг в глаза бросилась дверь с голубой рамой. От звуков пилы навернулись слёзы. Сколько знакомых лиц из церкви на Кау-элли. Теперь от неё осталось пустое место, а знакомые спешили мимо, не здороваясь. Цветные, всё ещё ходившие на службу, сидели в храме Святого Филиппа на самом верху. Руфь туда ноги не несли. Хуже всего было на рынке. Всюду ей мерещилось: чья-то быстрая тень спряталась под прилавок… кто это…? Раздался смех… А там, за ногами торговки, кто?..
