Дональд Маккейг - Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл
И Долли, взяв чайник, закрыла дверь.
Фрэнсис помогла Пенни спуститься на веранду, где кухарка подала ей тарелку с овсяной кашей. Девочка принялась есть её с таким удовольствием, словно ничего вкуснее в жизни не пробовала.
Они целый час или даже два наслаждались этим утром, ни на минуту не прекращая радоваться ему.
Хэм пошел запрягать, чтобы отвезти Долли домой.
Наконец вышла Руфь, протирая глаза, словно после глубокого, сладостного сна.
– Смотрите-ка, мисс Пенни! Как дела?
– Такая слабость.
– У меня тоже. Но теперь я за тобой присмотрю.
– Руфь, позавтракаешь?
Руфь кивнула:
– А мисс Пенни?
– В меня больше ни кусочка не влезет! – гордо заявила Пенни.
Но осталась сидеть за столом, пока Руфь ела, а вверх по реке к мельнице шли гружённые рисом баржи. Птицы вторили торжественным напевам лодочников.
– Как это всё привычно, – заметила Фрэнсис.
– Привычно и незаметно, – ответила Руфь, беря ещё одну кукурузную лепёшку.
– Как?..
– Всю жизнь духи зовут меня, а я бегу от них. Я не дикарка, меня же крестили в католической церкви Святого Иоанна Крестителя.
– Не знала…
– Галла Джек никогда мне не нравился, но Долли вызвала его поговорить со мной. Джек хотел, чтоб духи перестали меня донимать. Я осталась здесь благодаря его заклинанию.
– Хвала Создателю и Джеку.
– Галла Джек как дух не лучше человека, – сказала Руфь и глубоко вздохнула. – Думаю, я буду жить, пока нужна детям. Няни делают то, что нужно.
Из-за повышения цен на рис кошельки плантаторов – преуспевающих и не очень – раздулись как на дрожжах. Джек купил трёх лошадей, одну лучше другой, заплатив кругленькую сумму, но, несмотря на все старания Хэма, все они приходили на гонках вторыми, когда так важно было выиграть.
Джек хотел купить Геркулеса, который объезжал скакунов-победителей, и ради этого проводил целые часы, выслушивая рассказы старика Миддлтона Батлера о поездке с делегацией из Южной Каролины для подписания конституционного соглашения.
– Мне выпала честь быть патриотом, который сохранил узаконенное рабство в Конституции Соединённых Штатов, – заявил Миддлтон. – Янкам нужны наши голоса. Том Джефферсон совсем отдалился от народа, его прямо распирает от гордости за свою эрудицию; Джон Адамс со своей старой каргой тоже не лучше; но все они считаются с мнением смиренного плантатора из Броутона, – расхохотался Миддлтон, но тут же закашлялся до красноты, залившей всё лицо.
Лэнгстон был непреклонен.
– Дядя ни за что не продаст Геркулеса, и я тоже, – заявлял он.
– Посмотрим, посмотрим, – весело отзывался Джек.
Пока Джек обрабатывал старика Миддлтона, Руфь с Пенни заходили на конюшный двор, где Геркулес любезничал с Руфью.
– Руфь, по-моему, нам будет хорошо вместе, – говорил он.
– У меня уже был мужчина. Больше не хочу, – отвечала она.
Слова тут были не важны, главное, как это было сказано. Геркулес выпрямлялся, насвистывая, и, хоть и продолжал флиртовать, ни на что не надеялся.
Фрэнсис Раванель родила сына, активного мальчика, которого часто мучили колики, и он требовал грудь, даже когда был сыт.
– Малыш Эндрю, ты вырастешь опасным человеком, – говорила Руфь. – Но женщины будут любить тебя.
Миддлтон отдал Богу душу, так и не поддавшись на уговоры Джека. И хотя его наследник продал две сотни рабов, чтобы расплатиться с кредиторами дяди, Геркулеса среди них не было. Спустя два месяца Лэнгстон женился на пятнадцатилетней Элизабет Кершо, которая, будучи единственной наследницей Уильяма Р. Кершо, была столь же богата, сколь и непривлекательна. Через десять месяцев после свадьбы Элизабет произвела на свет мальчика. Чернокожие слуги, узнав, что перворожденный появился на свет, зажав в кулачке околоплодную оболочку, расценили этот факт как мощное, если не дурное предзнаменование.
Жизнь для плантаторов потекла своим чередом с её заботами и тревогами, связанными с урожаями, бурями и неустойчивыми рыночными ценами.
Когда Пенни исполнилось семь, она перенесла очередной приступ лихорадки, но та отступила, не успев напугать родителей.
Лето выдалось настолько дождливое, что никто и не припомнил на своём веку такого. В середине августа Джека навестил Лэнгстон Батлер, и они вдвоём, устроившись на террасе, проговорили целый час.
– О чём шла речь? – поинтересовалась Фрэнсис.
– О наших полях ниже по течению – тех, где прадед выращивал индиго. «Элизабет хочет их», – заявил Лэнгстон. Похоже, Элизабет вбила себе в голову безумную мысль, что они с Лэнгстоном будут устраивать пикники на берегу реки, – фыркнул Джек. – «Приди ко мне и стань моей!/Так насладимся мы полней/Красой долин, полей, лугов,/Крутыми склонами холмов…»[34]
– Спасибо за объяснение, Джек. Но чего Лэнгстон хочет на самом деле?
– На самом деле его амбиции достаточно ограниченны. Он только жаждет захватить соседние участки. А я и так продал уже больше земель, чем следовало. Мне бы хотелось, чтобы ты занялась нашими делами. Ты благоразумнее меня.
– Джек, – ответила Фрэнсис, – как ты меня обрадовал.
– Я никогда не мог понять, что ты нашла в старом солдате, помешанном на лошадях.
– Кем бы ты ни был, Джек, я бы не стала называть тебя «старым».
В Низинах плохой наездник считался никудышным человеком. Обычных воров сажали за решётку, конокрадов вешали. Бега устраивались на пересечениях дорог, на рынках крупного рогатого скота, на политических и патриотических праздниках – везде, где могли собраться державшие пари люди со своими лошадьми. Самые крупные и великолепные забеги проходили на чарлстонском ипподроме «Вашингтон» во время Недели скачек, на которую съезжались лучшие скакуны, наездники, владельцы и зрители с юга и с запада и даже янки. Нью-йоркские газеты предлагали важным особам «экскурсии для леди и джентльменов» на быстроходном, новейшем судне, комфортабельное проживание в Чарлстоне и билеты на лучшие места на трибуне Жокейского клуба.
Здесь кипели большие страсти и звенели большие кошельки. Все ожидали, что конь Лэнгстона Батлера, Валентин, снова выиграет, как в прошлом сезоне.
У Джека этой осенью дела обстояли неважно. Он понуро сидел, опрокидывая рюмку за рюмкой, в затхлом клубе ипподрома «Ноксвилль». Несмотря на проливные дожди, скачки состоялись по расписанию, лошадь Джека упала, покалечив чернокожего наездника. Её застрелили ещё до того, как жокея (которого винили в этом происшествии) оттащили с дорожки. Джек Раванель, взобравшись на табурет, угрюмо смотрел сквозь мокрое стекло на дождь, поставив на широкий подоконник бокал и сигару. Дождь барабанил по крыше, а удушливый дым от сигары мешался с неприятным запахом мокрой шерстяной одежды.
Джек погряз в долгах, а урожай риса в этом году оказался хуже прошлого. Он взболтал тёмную жидкость в бокале, словно в винных парах могла явиться какая-то мудрая мысль. Эх, лошади, лошади.
За столиком прямо позади него двое местных о чём-то секретничали:
– Я же рассказывал тебе об Индейце.
– А, что-то припоминаю.
Шёпот стал еле слышен:
– Господи Иисусе. Четыре мили за восемь и десять.
– Джуниор говорит, что Энди хочет продать его.
– Ну да. Брось. Такую лошадь продать?
– А разве Джуниор мне не кузен, а? Разве мы не вместе выросли на Маттон-Крик? Об Индейце немногие знают. Энди скрывает свои карты.
Словно заметив, как насторожился Джек, второй сказал:
– Тише, Генри. Здесь ни место, ни время неподходящие.
Два дня спустя полковник Джек Раванель, пустив лошадь рысью по полосе меж полей цветущего хлопка, подъехал к холму, на котором стоял двухэтажный кирпичный дом, больше похожий на фермерский домик, чем на особняк гранда-южанина. Преодолев подъём, он спешился и, после того как мальчик-слуга взял под уздцы его лошадь, вошёл в прихожую по приглашению пышной негритянки.
– Я Хана, сэр. Вы по какому делу? Как вас представить?
– Полковник Джек Раванель. Служил с генералом.
– А, он будет рад вас видеть. Присядьте, сэр. У генерала Джексона всегда найдётся время поговорить со своими старыми солдатами.
Долго ждать не пришлось. Джексон был невысоким, жилистым мужчиной с крупной головой, которая была чересчур велика для его тела, словно ее «приставили по ошибке», как он любил говорить. Генерал носил в себе две пули как память о дуэльных поединках и не долее двух лет назад был избран в президенты Соединённых Штатов, но был смещён с поста обманным путем. Никто не слышал от него ни слова жалобы.
– Ба, полковник, полковник Джек Раванель. Очень приятно, очень. Что привело вас сюда из Каролины, этого логова беззакония?
– Я работал над собой, генерал.
– Вы дали «зарок»?
– Я изменился, генерал, а не умер.
– Тогда вы должны попробовать мой виски. Пойдёмте ко мне в кабинет.
В небольшой комнате Джексон представил Раванеля мистеру Хармону из Нью-Йорка и мистеру Фитцбургу из Вирджинии, своих «консультантов». Виски оказался столь же превосходным, сколь беседа – напряженной. Письменный стол украшал сувенирный золотой меч, подаренный законодательным собранием штата Теннесси своему генерал-майору милиционной армии.
