Линди Вудхед - Мистер Селфридж
Глава 11. Пороки и добродетели
Магазин должен быть песней, которая никогда не наскучит.
Гарри Гордон СелфриджСменилось десятилетие, оркестр играл новые хиты в ежедневно переполненном «Палм-корт», где между танцами можно было выпить чаю. Некоторых из наблюдавших все это поражало, сколь многие находят время на танцы. Но в эпоху, когда найти работу было все тяжелее, зачастую сами танцы превращались в работу. Немало безработных офицеров танцами зарабатывали на жизнь. Военная вдова без труда могла найти себе «джентльмена-партнера» для каждого раунда, а импресарио Альберт де Курвий похвалялся, что многие из небесталанных хористов, выступавших в его постановках на Лондонском ипподроме, имели награды – «Военный крест» или орден «За выдающиеся заслуги». Однако медали не помогали платить за аренду.
В «Палм-корт» не брали платы за вход – Гарри резонно считал, что между танцевальными раундами посетители будут не прочь пройтись по магазинам. В отеле «Пиккадилли» или в «Кафе-де-Пари» плата за посещение «вечернего чая с танцами» составляла четыре шиллинга, в более шикарном «Савое» – пять. Одиночки всего за два шиллинга могли купить себе чай и дружеское участие в «Риджент-пэлас» или в танцевальном зале «Астория», где, по слухам, девушки могли предложить желающим не только танец. Потерянные и одиозные личности отправлялись на Лестер-сквер в Далтонский клуб Мамаши Кейт Мейрик, назначение которого ни для кого не было секретом – за два фунта девочки Мамаши предлагали куда больше, чем дружеское участие. Когда впоследствии миссис Мейрик предстала перед судом по обвинению в аморальном поведении, в свою защиту она заявила, что «Уэст-Энд всегда был рассадником порока» и что «ее девочки просто приносили радость мальчикам, страшно изувеченным войной».
Популярностью в то время пользовался мюзикл «Вот так веселье!», но, как тонко подметила миссис Мейрик, поводов веселиться было мало. Большинство молодых людей независимо от происхождения мучительно пытались склеить свои жизни, вдребезги разбитые кошмарами войны. Демобилизация была безжалостно быстрой, поддержка правительства – практически никакой, а будущее для большинства бывших солдат – безрадостным. Кто-то был потрясен настолько, что не мог преодолеть боль без прописанного врачом морфина, или кокаина, или запрещенного, но широко распространенного опиума. Кто-то искал спасения от воспоминаний о кровавом месиве окопов в бутылке. Огромное число молодых людей, не получивших образования, но наученных убивать, примкнули к лондонским бандам, промышлявшим рэкетом. На Оксфорд-стрит участились мелкие преступления – магазинные и карманные кражи, похищения сумочек. В «Селфриджес», где открытая планировка этажей делала товар особенно уязвимым, было дополнительно нанято двенадцать бдительных инспекторов-охранников.
Вину за все невзгоды общества пресса возложила на «выпивку, танцы и наркотики» – особенно на последние, ведь истории о запрещенных препаратах так нравились публике. Когда в 1918 году юная и весьма недурная собой танцовщица Билли Карлтон покинула этот свет от передозировки кокаина, ее спутник, модный дизайнер Реджи де Вёлль, был обвинен в непредумышленном убийстве и стал объектом яростных нападок журналистов. Дело кончилось тем, что мистер де Вёлль, потерявший к тому времени весь свой шарм, был признан невиновным – из всех пороков ему вменили «женственное лицо и жеманную ухмылочку», с каковыми он и канул в неизвестность. Подлинным же злодеем признали китайского иммигранта Лау Пин Ю, торговца наркотиками, который работал на самого крупного поставщика в Британии – Великолепного Чанга. Таблоиды как в истерике заголосили о «желтой угрозе из квартала Лайм-хаус», заклиная матерей «не подпускать дочерей к китайским прачечным или любым другим заведениям, где собираются желтолицые». В 1920 году Акт об опасных лекарствах полностью запретил кокаин, который каких-то шесть лет назад армия начала раздавать солдатам в таблетках.
Священники с кафедры обличали разнузданность танцующей молодежи (хотя Виктор Сильвестр, признанный король блэкботтома, был сыном викария); такие организации, как Лондонский совет по общественной морали, предрекали рост пагубного влияния фильмов без купюр, а могущественное Общество трезвости взывало к дальнейшему ужесточению законов о торговле спиртным. Большинство молодых людей пропускали проповеди мимо ушей. Им просто хотелось потанцевать. Но в глазах чиновников танцы были неотделимы от возлияний. Хотя Ллойд Джордж и Нэнси Астор, первая женщина в английском парламенте, ненавидели «дьявольское пойло» и были бы рады полностью запретить его в Великобритании – как в Америке, где это привело к катастрофическим последствиям, – вместо этого им пришлось довольствоваться Актом об обороне королевства. Закон военного времени отряхнули от пыли и ужесточили. После десяти вечера выпивка допускалась лишь как дополнение к ужину, после двенадцати – запрещалась вовсе. Эти абсурдные ограничения привели только к тому, что десятки процветающих ночных клубов в прямом смысле ушли под землю – перебрались в подвальные помещения.
Подобные попытки силой навязать новую мораль были не очень успешными. В клубы ходили все. Богачи, сколотившие состояния на войне, оксфордская и кэмбриджская jeunesse doree[26], молодые особы королевских кровей, их лишенные собственности европейские кузены – все они сидели бок о бок с деревенскими нуворишами, танцевали и пили до рассвета, а угроза полицейского рейда добавляла остроты ощущениям.
До войны было не принято пить до ужина – исключение составляли бокал хереса или глоток шампанского в честь праздника. Вино пили только с едой, женщины редко употребляли спиртное, а мужчины распивали одну бутылку портвейна на всю компанию. И вот появились коктейли. «Час коктейлей» мог начаться в любое время с двенадцати до пяти. Люди стали устраивать коктейльные вечеринки, обмениваться рецептами мартини и превозносить барменов, которые лучше всех умели смешивать «Белую леди».
Новая мода пришлась по душе не всем. Выдающийся ресторатор мсье Булестан говорил: «Коктейли – это самое романтичное проявление современной жизни, но в Англии они превратились в порочную привычку». Поддался этому искушению даже Гарри Селфридж, который в остальном придерживался весьма здорового образа жизни. В довоенное время он мог целый вечер цедить шампанское из одного-единственного бокала. Во время войны он последовал примеру короля, объявившего Букингемский дворец «сухой зоной», и вовсе отказался от спиртного. Но после войны у Гарри вошло в привычку выпивать «коктейль-другой» перед ужином. Кроме того, за ужином он начал поглощать огромное количество еды – и в результате, как приметил один из сотрудников его внутреннего офиса, начал носить корсет. Универмаг «Селфриджес» между тем включился в коктейльное безумие: в продаже появились шейкеры, причудливые подносы для льда, коктейльные салфетки, книги с рецептами, бокалы для мартини, золотые палочки для помешивания, оливки и прочие атрибуты любителя выпивки – вплоть до белых кителей, которые носили бармены.
Изменилась не только мода на напитки. Перемены произошли и в одежде. Влияние некогда великого Поля Пуаре сходило на нет. Он по-прежнему создавал роскошные наряды, его по-прежнему окружала группа эксцентриков – поэт Макс Жакоб, талантливый астролог-самоучка, любил давать другу советы, как сочетать цвет наряда с положением планет – но его стиль был на грани исчезновения. Когда мода возродилась в Париже после войны, образы стали гораздо менее театральными. Коко Шанель, которой предстояло стать лидером, задающим стиль, заявила: «Я создаю наряды, в которых женщины могут дышать, жить и выглядеть моложе». Благодаря последнему ее одежда пользовалась невиданной популярностью. Все хотели выглядеть моложе – включая Гарри Селфриджа. Ему было уже шестьдесят четыре, и он вознамерился повернуть время вспять. Он специально ездил в Вену на процедуры к Сержу Воронову, чьи антивозрастные эксперименты с обезьяньими железами восторгали и других обеспокоенных старением звезд – Джорджа Бернарда Шоу, Элену Рубинштейн, Огастеса Джона[27] и Уинстона Черчилля.
Для тысяч женщин работа в военное время и прак-тичная одежда для этой работы стали решающим шагом к эмансипации. Ключевыми словами в моде были «простота», «современность» и «свобода». Многие женщины овдовели или потеряли надежду выйти замуж, так что самостоятельность стала для них не только осознанным выбором, но и необходимостью. Они нуждались в одежде для работы, а не для досуга, но главное, они хотели, чтобы одежда эта была практичной – менее вычурной, менее затейливой и, безусловно, менее дорогой. Механические методы, изначально разработанные, чтобы штамповать выкройки для военной формы, быстро адаптировались для производства готовых нарядов – особенно пальто и костюмов, – и это изменило не только индустрию моды, но и работу многих женщин, поскольку место белошвеек заняли швеи-мотористки с неполным образованием.
