Луиза Уолтерс - Чемодан миссис Синклер
– Может, и лучше, если бы он умер, – сказала уставшая, раздраженная Нина.
Ребенка она держала как куклу, но все-таки пыталась кормить.
– Не говори таких слов, – одернула ее Дороти, показывая, как надо держать малыша.
Довольный ребенок насосался материнского молока, зажмурил свои крошечные глазки и снова заснул. Дороти практически не спала всю ночь, прислушиваясь к каждому звуку. В отличие от Нины, хныканье малыша ее ничуть не раздражало. Она думала, что уже никогда не услышит этих звуков. Как и все молодые матери, родившие первенца, Нина очень устала и все же, с помощью Дороти, кормила и укачивала свое дитя.
Едва забрезжил рассвет и в деревне закукарекали петухи, приветствуя начало нового дня, Дороти проснулась. Ее новый день радовал и страшил. Нина и ребенок крепко спали, дыша в унисон, – оба розовощекие и довольные. Дороти не могла оторвать от них глаз. И вдруг у нее внутри зашевелился и начал разрастаться гнев. Слепое, яростное чувство ненависти и отвращения. Дороти была разумной женщиной и сразу распознала в нем зависть, хотя вплоть до этой минуты ничего подобного не ощущала.
Она оделась, повязала фартук и приготовила завтрак. Поев, Эгги отправилась на работу с придуманной историей Нининой болезни. Простуду решили заменить желудочным отравлением. После рождественского обеда это выглядело правдоподобнее. Словом, Нину без конца рвало, она совсем ослабла и должна на несколько дней остаться дома. Перед Рождеством она работала, не щадя себя. Не удивительно, что отравление так сказалось на ее измотанном организме. Если кто-нибудь усомнится в правдивости сочиненной истории, Эгги должна была пожимать плечами и не реагировать. Ни одного лишнего слова, иначе она запутается и вранье раскроется. Нина хотела сохранить появление ребенка в тайне, и с ее желанием надо считаться. Все остальное будет на Нининой совести.
Дороти выдвинула из-под кровати чемодан, смахнула тонкую бахрому пыли. Дрожащими руками она открыла замки и подняла крышку. Внутри лежали чистенькие, выглаженные вещи Сидни. Из чемодана пахнуло ароматом сушеной лаванды, напомнив о желанном весеннем тепле. Связку писем Яна она переложила на свою кровать. Туда же отправилась ее записная книжка и ручка. Все остальное Дороти осторожно перенесла в комнату, где лежала Нина, и показала ей приданое, которое два года назад готовила для своего малыша. Пусть Нина берет и пользуется. Ничего другого Дороти предложить ей не могла.
Вспомнив, что малыша нужно купать, Дороти сделала и это. Правда, на скорую руку (так всегда говорила ее мать). Нина молча смотрела, как Дороти фланелевой простынкой осторожно вытирает младенческие личико, шейку и ручки. Когда они вдвоем одевали ребенка, малыш Нины показался Дороти очаровательным самозванцем, завладевшим чужой одеждой. Все это готовилось для другого малыша, чьи глаза так и не увидели дневного света. Сидни был теперь явлением настолько далеким, что даже Дороти казался призрачным и нереальным. Новорожденному Нины одежда была великовата, но это пока. Он дрыгал ручками и ножками, словно радуясь привилегиям, которых его удостоили.
А у Нины по-прежнему все валилось из рук. Не простудилась ли она в хлеву? Лицо юной матери пылало. Дороти надеялась, что они обойдутся без врачебной помощи, хотя здравый смысл требовал обратного. Получалось, она брала на себя ответственность за Нину и малыша.
И все-таки Дороти решила пока обойтись домашними средствами. Она притащила в кухню оцинкованную ванну, нагрела воды и помогла Нине вымыться.
– Я поставлю тебя на ноги, – приговаривала Дороти, подливая горячей воды.
Нину бросало то в жар, то в холод. Однако мытье принесло ей облегчение, озноб прекратился. Дороти отвела ее наверх и уложила в кровать.
– Хорошая ты женщина, Дот, – сказала Нина. – Без тебя я бы точно окочурилась.
– Не болтай глупости. Я тебе сейчас чаю принесу.
Вода, в которой купалась Нина, была ярко-красной от смытой с тела крови. Дороти вылила эту воду, ополоснула ванну и снова наполнила, уже для себя. Она не мылась с рождественского утра. Часть ее существа противилась мытью, но она понимала – вымыться надо. Она понежилась в воде, неторопливо намылила все тело, затем медленно и тщательно вытерлась фланелевым полотенцем. Полотенце было теплым и жестким. Дороти завернулась в него и несколько минут наслаждалась этим ощущением. Остыв, она оделась и, вылив воду, отнесла ванну в прачечную и повесила на крюк. Дороти ждал день, полный забот по дому, к которым добавилось ухаживание за молодой матерью и малышом.
Дороти по-прежнему была уверена, что они обойдутся без врача. У Нины крепкий организм. Она быстро оправится. Дороти снова разожгла камин в их комнате. Для малышей чем теплее, тем лучше. Так она говорила Нине, советуя думать не о разных глупостях, а о ребенке.
– Он был поляк, – вдруг сказала Нина.
Дороти, подкладывавшая уголь в камин, улыбнулась печальной понимающей улыбкой. Наверное, Нина все-таки что-то знала и нуждалась в сочувствии.
– Забавный он был парень, – продолжала Нина. – Он мне нравился. Война есть война, правда? Думаю, это он тогда и разбился. В поле. Ты еще побежала, пытаясь его спасти.
Дороти шумно вздохнула.
– Больше некому… Вряд ли кто-то другой. Во всяком случае, не в то время. Понимаешь?
– Понимаю.
– Ты понимаешь. А мои старики не поймут… Им я даже заикнуться не могу. Они вообще не должны знать про этого ребенка. Ни Ширли, ни братья. Родня не должна знать.
– Что ж ты собираешься делать?
– Ты говорила с монахинями?
– Нина, не смеши меня! Когда же я успела бы?.. Ой, прости, я не должна на тебя сердиться. Сама посуди: ты только вчера родила. У меня и времени не было, чтобы… И потом, я не знаю никаких монахинь. Даже не представляю, где их искать. Это ты должна понимать.
– Ты их найдешь. Дот, ты женщина умная. Тебя послушают.
Малыш, которого Нина назвала Дэвидом, мирно сосал разбухшую материнскую грудь. Темные волосики прилипли ко лбу. От него исходил какой-то неземной запах. Так могут пахнуть только новорожденные младенцы. Сильный и даже резкий аромат, в котором угадывались запахи мускуса, мяты, дрожжей, апельсинов, глины. Дороти была одурманена этим запахом. На Нину он не действовал.
– Нина, ты же знаешь: в рождении ребенка нет ничего постыдного. Дети рождаются при разных обстоятельствах. Ребенок – это подарок судьбы.
– Не надо мне таких подарков. Я его не заказывала. Даже не знала, что хожу брюхатая. Ты-то мне веришь?
– Верю. – Дороти потрепала ее по руке. – Верю, Нина. Я ведь тоже не догадывалась о твоей беременности. А я гораздо старше тебя, могла бы заметить. Задним числом понимаю: были признаки, а я их прохлопала. Тебе вечно хотелось есть. И еще твой обморок. Помнишь?
– Еще бы! Поганое ощущение. Словно летишь с обрыва в пропасть.
– Ты бы сейчас поспала, пока малыш спокоен. Если собираешься уже на этой неделе выходить на работу, тебе надо отдыхать.
– Да, собираюсь, – выпятив подбородок, упрямо ответила Нина. – А как быть с Дэвидом? Как мы его спрячем?
– Что значит «спрячем»?
– Я не хочу, чтобы в деревне знали о ребенке. Прошу тебя, Дот. Никому ни слова.
– А миссис Комптон? Как ты считаешь, она бы могла присмотреть за малышом?
– Нет. – Нина замотала головой. – После того, что случилось с твоим… Ой, прости.
– Ничего, – улыбнулась Дороти. – Значит, ее мы из списка вычеркиваем. А доктор Сомс?.. Хотя он такой педант. Ему нужно, чтобы все по закону. Он не станет молчать о ребенке.
– Не надо никакого Сомса. Лучше всего монахини. Они умеют возиться с малышами.
– Но поблизости нет ни монастырей, ни монахинь!
Нина сникла:
– Черт паршивый! Что же мне тогда делать? Ты пойми: никакая я не мать. Мне не нужен ребенок. Моя собственная мамаша выпрет меня из дому. Она всегда говорила нам с Ширли: «Принесете в подоле – на меня не рассчитывайте. Выгоню вместе с приплодом». Я свою мать знаю. Она не из тех, кто увидит ребенка, растает и все простит. Сказала, что выгонит, значит, так оно и будет. А в приют для матерей-одиночек я не пойду. Наслышалась я про них.
– Нина, но тебе уже девятнадцать лет. Ты взрослая женщина. Ты можешь строить свою жизнь сама, без оглядки на родителей. Представь себя лет через пять, через десять или даже через двадцать. Ты будешь самостоятельной женщиной. Какое дело окружающим до того, что ты родила вне брака? Они и знать не будут. Может, потом и твоя мать перестанет на тебя сердиться и полюбит малыша. Как-никак это ее первый внук.
– Полюбит? Не смеши меня. Если она нас, своих детей, не любит, с какой стати ей любить приблудыша?
Дороти нахмурилась:
– Думаю, ты все-таки наговариваешь на свою мать. Не может она не любить своих детей.
– А ты бывала у нас дома? – огрызнулась Нина. – Видела, как мы живем? Кормить и одевать не значит любить. В нашем доме вообще с любовью туго. Мать ненавидит отца, и он в долгу не остается. Мы с детства от нее слышали: если бы повернуть время назад, она бы не стала выходить замуж и рожать детей.
