Тимур Вермеш - Он снова здесь
– Вы у всех ваших собеседников требуете предъявить паспорт? – спросил я в ответ.
– Только у тех, которые утверждают, будто их зовут Адольф Гитлер.
– И сколько таких уже было?
– Вы – первый. Что успокаивает.
– Вы еще молоды и, наверное, плохо осведомлены, – сказал я, – но на протяжении всей жизни я отказывался от каких-либо особых условий для себя. И не собираюсь в этом ничего менять. Я ем из полевой кухни, как любой солдат.
Она ненадолго замолчала, обдумывая новую отправную точку.
– На телевидении вы затрагиваете очень спорные темы.
– Я высказываю правду. И я говорю то, что чувствует простой человек. То, что он бы сказал, если бы был на моем месте.
– Вы нацист?
Это едва не сбило меня с толку.
– Что за вопрос? Разумеется!
Она откинулась в кресле. Наверное, она не привыкла говорить с человеком, который не боится прямых слов. Примечательно, насколько спокоен был Завацки, особенно по сравнению с уже непристойно вспотевшим Зензенбринком.
– Верно ли, что вы восхищаетесь Адольфом Гитлером?
– Только по утрам в зеркале, – пошутил я.
Но она в нетерпении перебила меня:
– Хорошо, скажу точнее: восхищаетесь ли вы достижениями Адольфа Гитлера?
– А восхищаетесь ли вы достижениями Уте Касслер?
– Так у нас ничего не получится, – не сдержалась она. – Я ведь еще не умерла!
– Возможно, это вас огорчит, – парировал я, – но я тоже нет.
Она поджала губы. Пришел официант и раздал напитки. Фрау Касслер сделала глоток кофе. И решилась на новый финт:
– Отрицаете ли вы дела нацистов?
– У меня и в мыслях такого нет. Я первый, кто без устали на них указывает!
Она закатила глаза:
– Но порицаете ли вы их?
– Вы что, меня за глупца держите? Я не шизофреник, как наши парламентарии, – усмехнулся я. – Это и прекрасно в государстве, которым управляет фюрер. Есть человек, который несет ответственность за все: и до, и во время, и после.
– И он отвечает за шесть миллионов убитых евреев?
– Именно за них! Хотя я, конечно, не стоял со счетами.
В ее глазах на мгновение загорелась радость, но тут я добавил:
– Но это известные вещи! Если я правильно понимаю, то даже пресса победителей не оспаривает заслугу уничтожения этих паразитов с лица земли.
Касслер бросила на меня гневный взгляд:
– И сегодня вы шутите об этом по телевизору, – прошипела она.
– Это что-то новое, – серьезно ответил я. – Евреи не тема для шуток.
Она глубоко вздохнула и откинулась назад. Сделала большой глоток кофе и попыталась зайти с другой стороны:
– Чем вы занимаетесь помимо передач? Что вы делаете в обычной жизни?
– Я много читаю, – ответил я. – Интернет-сеть во многих аспектах доставляет мне большую радость. И я охотно рисую.
– Дайте-ка я угадаю, – сказала она. – Здания, мосты и все такое?
– Точно. Архитектура – моя страсть…
– Об этом я тоже слышала, – вздохнула она. – В Нюрнберге еще осталось что-то из ваших строений.
– До сих пор? Как прекрасно, – порадовался я. – Я, конечно, внес свою лепту, но основная слава принадлежит, разумеется, Альберту Шпееру.
– Давайте закончим, – ледяным тоном сказала она. – Это ни к чему не приведет. У меня сложилось впечатление, что вы пришли на встречу без особого желания сотрудничать.
– А я не могу припомнить, чтобы наш договор о встрече содержал дополнительный тайный протокол о сотрудничестве.
Она махнула официанту, прося счет. Потом повернулась к фоторепортеру:
– Тебе нужны еще фотографии?
Он помотал головой. Она встала и объявила:
– Вы о нас еще прочитаете.
Я тоже поднялся, бронировщик отелей Завацки и господин Зензенбринк последовали моему примеру. Вежливость есть вежливость. Молодая особа не виновата, что выросла в перевернутом мире.
– Заранее этому радуюсь, – сказал я.
– Ну так порадуйтесь пока, – бросила она на ходу.
Зензенбринк, Завацки и я опять сели.
– Довольно короткое интервью, – оживленно сказал Завацки и наполнил себе чашку, – но это еще не повод, чтобы пренебречь кофе. Его здесь варят отлично.
– Что-то я не уверен, что эта парочка получила то, что хотела, – забеспокоился Зензенбринк.
– Они и так напишут то, что захотят, – ответил я. – Зато теперь они хотя бы оставят в покое фройляйн Крёмайер.
– Как она? – озабоченно спросил Завацки.
– Как гражданское население Германии. Чем безжалостнее враг сбрасывает бомбы, тем фанатичнее сопротивление. Фантастическая девушка.
Завацки кивнул, и на миг мне показалось, что его глаза чуть блеснули. Но я мог, конечно, и ошибиться.
Глава XXIII
Проблема с этими парламентариями в том, что они ровным счетом ничего не поняли. Объясняю: зачем я вел войну? Ведь не потому, что мне нравилось вести войны! Я ненавижу вести войны. Будь здесь Борман, любой мог бы его спросить, он сразу бы подтвердил. Это ужасно, и я с радостью отказался бы от этой задачи, если бы нашелся лучший исполнитель. Ну а теперь? Ладно, в ближайшее время мне не придется этим заниматься, но в средне-и долгосрочной перспективе война вновь на меня навалится. А что делать? Кто еще этим займется? Да спросите любого парламентария, он вмиг объявит: мол, в войнах сегодня нет необходимости. Это утверждали и раньше, и уже тогда это было такой же бессмыслицей, как и сегодня. Невозможно отрицать тот факт, что наша Земля не растет. Чего не скажешь про количество живущих на ней людей. А когда естественных ресурсов будет на всех не хватать, то какая раса их получит?
Самая симпатичная, что ли?
Нет, самая сильная. И потому я бросил все силы на то, чтобы укрепить немецкую расу. И ослабить русского, пока он не перебежал нам дорогу. В самый последний момент, как мне тогда казалось. Ведь тогда на Земле проживали 2,3 миллиарда человек. Две целых три десятых миллиарда!
Кто же мог знать, что на ней поместится еще втрое больше?
Но – и это самое важное – надо сделать верные выводы. А верный вывод, разумеется, звучит не так: раз нас сейчас семь миллиардов, то все прошлые действия не имели смысла. Верный вывод гласит: раз я уже тогда был прав, то сегодня я трижды прав. Простая арифметика, это вам посчитает и третьеклассник.
Так что загадка моего возвращения окончательно прояснилась. Ведь почему сейчас на Земле живут эти семь миллиардов?
Потому что я вел войну, следы которой не изгладились до сих пор. Если бы размножались дополнительно еще и все те люди, нас было бы уже восемь миллиардов. И большинство из них, понятное дело, были бы русскими, которые давным-давно уже нагрянули бы в нашу страну, собирали бы наши урожаи, угоняли бы наш скот, закабалили бы работоспособных мужчин, а прочих бы перебили, чтобы своими грязными пальцами насиловать наших невинных молодых женщин. Стало быть, изначально Провидение ставило передо мной задачу уничтожить излишек большевистского народонаселения, а мое нынешнее призвание – завершение миссии. Перерыв был необходим, чтобы не растрачивать мою энергию в десятилетия, за которые долгосрочные последствия войны вступили в силу. К ним относятся: спор между союзниками, развал Советского Союза, потеря территории Россией и, конечно, наше примирение с ближайшим соратником, с Англией, чтобы в дальнейшем выступать единым фронтом. Для меня до сих пор остается тайной, почему этого не случилось еще в давние времена. Сколько бомб нам надо было еще сбросить на их города, чтобы до них дошло, что мы им друзья?
Хотя, глядя на новейшие цифры, я не мог понять, зачем нам теперь-то потребна Англия – сей немощный остров уже никак не являлся мировой державой. Ну ладно, не обязательно отвечать сразу на все вопросы. Тем временем близился крайний срок для радикальных мер. И потому я пришел в ужас от состояния, в котором находились так называемые национальные силы этой страны.
Вначале я думал, что положиться мне практически не на кого. Прошли месяцы, прежде чем я узнал о существовании неких людей, считающих своим призванием продолжение деятельности НСДАП (что уже само по себе свидетельствует об их ущербности). Я был так возмущен столь жалкой пропагандистской работой, что немедленно вызвал помощника режиссера Броннера с оператором и поехал в берлинский район Кёпеник, где располагалась резиденция самого большого подобного объединения под названием НДПГ[58]. Должен сказать: меня чуть не вырвало на месте.
Согласен, Коричневый дом[59] в Мюнхене – это было не бог весть что, но он, по крайней мере, выглядел серьезно, солидно. А уж если вспомнить Административное здание НСДАП работы Пауля Трооста там же неподалеку – вот это было здание, ради такого я сразу бы вступил в любую партию. Но засыпанная снегом развалюха в Кёпенике – просто позор.
Неказистый домишко дрожал от холода, зажатый между двух доходных домов, словно детская нога в чересчур большом отцовском тапке. Дом безнадежно не справлялся со своей ролью, отчасти из-за того, что какому-то болвану пришло в голову присвоить этой хибаре имя и привинтить на фасад огромные буквы. Причем этот шрифт будет уродливым во все времена. Надпись гласила: “Дом Карла-Артура Бюринга” – и производила такое же впечатление, как если бы детский надувной круг окрестили “Герцог фон Фридланд”. Около звонка висела табличка “Штаб-квартира НДПГ”, и шрифт был выбран мелкий явно из трусости перед лицом врага. Невероятно – словно в веймарское время, когда народная мысль, национальное дело были вновь обесчещены, обесценены и выставлены на посмешище какими-то остолопами. Я в ярости нажал на звонок, а поскольку сразу ничего не произошло, несколько раз ударил по нему кулаком.
