Кристин Ханна - Соловей
Семнадцать
В середине июня, в предпоследний учебный день, Вианна стояла у доски, спрягая глаголы, когда услышала знакомое тр-тр-тр немецкого мотоцикла.
– Опять солдаты, – зло пробормотал Жиль Фурнье. Он теперь постоянно злился, да и кто бы стал его осуждать? Нацисты отобрали у их семьи магазин и передали коллаборационистам.
– Сидите спокойно, – распорядилась Вианна и выглянула из класса.
По длинному коридору шагали двое – офицер гестапо в длинном черном плаще и местный жандарм Поль, изрядно раздобревший с тех пор, как начал сотрудничать с наци. Ремень туго обтягивал его раздувшееся пузо. Сколько раз Вианна видела, как он тащит по рю Виктор Гюго огромные свертки с едой – его семье столько ни за что не съесть, – в то время как она стояла в очереди, сжимая в руках карточку, по которой можно было получить лишь жалкие крохи.
Вианна решительно двинулась навстречу, скрестив руки на груди. Она неловко чувствовала себя в заношенном платье с вытертыми манжетами и воротничком, и хотя она тщательно отутюжила складки и задний шов расположился точно посередине, ее нехитрые уловки были слишком очевидны. А без чулок она почему-то казалась себе совсем беззащитной перед этими людьми. В другом конце коридора распахивались двери, учителя пытались понять, что нужно офицерам. Все молча переглядывались.
Гестаповец направился прямиком к классу мсье Паретцки, жирный Поль едва поспевал следом.
Через минуту жандарм уже выволок учителя из кабинета.
Старика Паретцки – который давным-давно учил Вианну арифметике, а жена его ухаживала за школьным цветником – потащили мимо нее. Поймав панический взгляд, Вианна не сдержалась.
– Поль? – резко окликнула она. – Что происходит?
Полицейский приостановился:
– Его кое в чем обвиняют.
– Я ничего не сделал! – взвизгнул Паретцки, пытаясь вырваться из цепкой хватки.
Гестаповец при виде непорядка оживился и поспешил к Вианне. Каблуки угрожающе стучали, глаза недобро сощурились. Вианна вздрогнула.
– Мадам, почему вы нам мешаете?
– Он… он мой друг.
– Вот как, – медленно произнес немец, растягивая слова. – То есть вы в курсе, что он распространяет антигерманскую пропаганду.
– Это газета, – возразил Паретцки. – Я просто рассказываю французам правду. Вианна! Скажи им!
Вианна почувствовала, как все взгляды обратились на нее. Во рту пересохло.
– Ваше имя? – Гестаповец открыл блокнот, достал ручку.
– Вианна Мориак.
Он записал.
– И вы работаете вместе с мсье Паретцки, распространяете листовки?
– Нет! – вскрикнула она испуганно. – Он мой коллега, учитель. Ни о чем другом я не знаю.
Гестаповец захлопнул блокнот.
– Вам никто не говорил, что лучше не задавать вопросов?
– Я и не собиралась, – прохрипела она внезапно севшим голосом.
Офицер медленно растянул губы в улыбке. И эта улыбка настолько напугала ее, лишила воли, что она не сразу поняла его следующие слова.
– Вы уволены, мадам.
Сердце замерло.
– П-простите?
– Я говорю о вашей работе в школе. Вы уволены. Идите домой, мадам, и больше не возвращайтесь. Ученикам не нужны такие примеры.
Вианна брела домой рука об руку с дочерью и даже время от времени умудрялась отвечать на бесконечные вопросы Софи, но в голове крутилась лишь одна мысль: что теперь?
Что теперь?
Все лавки и магазины уже закрыты, витрины пусты. Повсюду объявления: ЯИЦ НЕТ, МАСЛА НЕТ, ЛИМОНОВ НЕТ, ОБУВИ НЕТ, ВЕРЕВОК НЕТ, ПАКЕТОВ НЕТ.
Она как могла экономила деньги, которые оставил Антуан, сделалась настоящей скрягой, хотя поначалу и казалось, что денег много. Она привыкла тратить их только на самое необходимое – дрова, электричество, керосин, еда. Но все равно сбережения иссякли. Как им с Софи теперь выжить без учительского жалованья?
Вианна растерянно слонялась по дому. Сварила суп из капусты, заправила его тертой морковкой, как следует разваренной для густоты. После обеда затеяла стирку, а, развесив белье, до темноты штопала носки. Рано отослала в постель возмущенную Софи.
В одиночестве, с ощущением, будто к горлу приставлен нож, она села за обеденный стол, достала чистую открытку.
Мой дорогой Антуан,
У нас закончились деньги, и я потеряла работу. Что мне делать? Совсем скоро наступит зима.
Синие буквы на белой бумаге казались огромными.
Закончились деньги.
Что ж она за человек, если надумала отправлять такое письмо мужу, который в плену?
Скомкав открытку, она швырнула ее в холодный закопченный камин – одинокий белый комочек поверх слоя серого пепла.
Нет.
Нельзя оставлять это в доме. Вдруг Софи найдет, прочтет? Вианна вытащила открытку, отнесла во двор и бросила в загородку к курам. Цыплята затопчут и расклюют бумажку в пыль.
Потом опустилась в любимое кресло Антуана, ошеломленная внезапностью обрушившихся на нее перемен. Если бы можно было обратить время вспять. Она бы тратила еще меньше… она бы… она не вымолвила бы ни слова и позволила им увести мсье Паретцки.
Скрипнула дверь.
Шаги. Дыхание.
Нужно встать и уйти, но Вианна слишком устала, чтобы двигаться.
Бек остановился рядом с ней:
– Не желаете бокал вина? «Шато Марго» двадцать восьмого года. Вроде совсем неплохой год.
Вино. Она хотела сказать «да» – никогда еще, наверное, ей не был так нужен бокал вина, – но не смогла. Но и отказаться сил не было, поэтому просто промолчала.
Донеслось глухое чпок извлекаемой пробки, бульканье; он поставил бокал на столик перед ней. Сладкий густой аромат.
Себе тоже налил и сел рядом.
– Я уезжаю, – после долгой паузы произнес он.
Вианна растерянно повернулась.
– Не стоит так откровенно радоваться. Это всего на несколько недель. Я не был дома два года. Жена, наверное, сидит сейчас в саду, гадает, кто же к ней вернется. Я ведь не тот, что прежде. Повидал многое… – Помолчал, сделал глоток. – Эта война, она совсем не такая, как я представлял. Да и вообще, когда тебя долго нет, все меняется, вы согласны?
– Да, – вздохнула Вианна. Она и сама часто думала так же.
Квакала лягушка, пахло жасмином, и легкий ветерок играл листвой над их головами. Соловей завел свою печальную одинокую песню.
– Вы сами на себя не похожи, мадам. Простите, что я так говорю.
– Меня сегодня уволили из школы. – Она впервые произнесла это вслух и тут же расплакалась. – Я… задумалась о себе.
– Рискованное занятие.
– Деньги, которые оставил мне муж, закончились. Я безработная. Скоро зима. Как жить? Чем кормить Софи, как ее обогреть?
Взгляды их встретились. Она хотела отвести глаза, но отчего-то не получалось.
Он бережно вложил бокал ей в ладонь, нежно сомкнул ее пальцы вокруг ножки. Его руки показались такими горячими, что Вианна вздрогнула. И внезапно вспомнила его кабинет – и запасы еды, сложенные там.
– Это просто вино, – повторил он, и запах спелых вишен, разогретого солнцем чернозема с легким оттенком лаванды окутал ее ноздри, напоминая о той, прежней жизни, о вечерах, когда они с Антуаном вот так же сидели здесь и пили вино.
Она сделала глоток и закашлялась – отвыкла от простых удовольствий.
– Вы прекрасны, мадам. – И голос его был так же сладок и мягок, как вино. – Должно быть, вы слишком давно этого не слышали.
Вианна поднялась так резко, что задела стол; вино расплескалось.
– Вам не следует так говорить, герр капитан.
– Да, – согласился он, вставая, – не следует. – От него пахло вином и мятной жвачкой.
– Пожалуйста… – Вианна не в силах была закончить фразу.
– Ваша дочь не будет голодать этой зимой, мадам, – шепнул он, словно они обсуждали общий секрет. – В этом вы можете быть уверены.
Господи, помоги Вианне, но ей стало легче. Она что-то пробормотала – сама не понимая что – и заторопилась в дом. Улеглась в кровать рядом с Софи, но уснула очень и очень не скоро.
Когда-то книжный магазин был местом встречи поэтов, писателей и ученых. Самые светлые детские воспоминания Изабель связаны с этими душными комнатами. Пока папа работал в задней комнате на типографском станке, мама читала Изабель сказки и сочиняла для нее веселые пьески. Они были счастливы здесь все вместе, пока мама не заболела, а папа не начал пить.
А вот и моя Из, иди-ка сядь на колени к папе, пока он пишет стихи для твоей мамочки.
А может, она просто выдумала эти воспоминания, сплела, как кружево, из собственных надежд и мечтаний и набросила себе на плечи. Она уже ни в чем не уверена.
Сейчас в проходах между книжными стеллажами толпятся немцы.
За те шесть недель, что минули с открытия магазина, среди оккупантов разнесся слух, что за прилавком книжной лавки можно увидеть юную очаровательную француженку. И они хлынули потоком, все в безупречной форме, толкались, галдели. Изабель немилосердно флиртовала с каждым, но прилавок не покидала до последнего посетителя. И всегда выходила только через заднюю дверь, в наглухо застегнутом черном плаще даже в летнюю жару. Может, эти солдаты и веселые милые парни – ну да, парни, они рассказывают о своих невестах, оставшихся дома, и покупают «разрешенных» французских классиков для семейных библиотек, – но Изабель ни на минуту не забывала, что они – враги.
