Харви Джейкобс - Американский Голиаф
Перед шатром, где лежит исполин, дисциплинированно и добровольно выстроилась очередь ожидающих. Настроение было радостным, даже праздничным, а в бодрящем осеннем воздухе чувствовался привкус почтительного благоговения.
Две группы посетителей, скрывшись под шатром, вышли оттуда с лицами изумленными и восхищенными, если не сказать больше. Затем третья четверка, купив билеты, отправилась поглядеть на величие каменного человека. Группа состояла из двух мужчин лет двадцати, бойкой молодой особы во фраке – в такой час и в таком месте многие сочтут сие непозволительным – и мальчика не старше тринадцати лет.
После секунды тишины из шатра раздался хриплый и пронзительный женский крик. Позже выяснилось, что ребенок, поддавшись незрелому побуждению, перепрыгнул через огораживающие это чудо веревки и опрометчиво сбросил небольшой флаг, заблаговременно помещенный на тело исполина, дабы прикрыть те интимные атрибуты, кои лучше оставить воображению. Мистер Уильям Ньюэлл незамедлительно бросился в шатер и уже там догадался, что именно вышло наружу. По вполне понятным причинам он был ошеломлен и расстроен увиденным, но быстро водворил «звезды и полосы» на положенное место.
Все, что засим последовало, оказалось травмой во многих смыслах этого слова. Мужчины в очереди вдруг повели себя все более беспокойно. Послышались выкрики и даже ругательства, зачастую невыносимо вульгарные. Иные из мужчин складывались вдвое, другие падали на землю лицом вниз. Хаотическим хором вступили дамы.
Причиной столь нежданного переполоха стало то, что мы будем называть массовым напряжением. Проще говоря, у всех присутствующих мужчин произошла спонтанная эрекция, до такой степени устойчивая, что это вызвало панику. Охвачены, судя по всему, оказались все возрасты, от мала до велика, включая тех, кто еще не созрел.
Иные из женщин, не сходя с места, попадали в обморок, тогда как другие, подхватив девочек и девиц, кинулись в кукурузное поле искать убежища и спасения от сей бедственной заразы.
Вызванный из Лафайетта доктор Зевулон Плур быстро сориентировался в обстановке. При его содействии из простыней и полотенец, предоставленных хозяйкой фермы миссис Бертой Ньюэлл, былвторопях сооружен лазарет. Доктор Плур пытался лечить пострадавших всякими доступными мазями и бальзамами, однако малоуспешно. Он не смог ни объяснить сей странный симптом, ни высказать прогноз о состоянии больных.
Начавшееся массовое бегство запрудило все дороги. Многие поклонники исполина, однако, остались на ферме, рассчитывая обрести покой в совместных молитвах и пении привычных гимнов. Переполох продолжался до самых сумерек, многие чувствовали себя оскорбленными, однако гораздо больше народу истово верило, что у них на глазах исполин сотворил новое чудо, которое они тут же и окрестили «Чудо жезла и посоха».[45] Оставались еще приверженцы научного подхода – эти сочли, что виной всему бактерии, расплодившиеся в колодце мистера Ньюэлла.
Вечером в деревушку Кардифф вернулось спокойствие. Мы рады сообщить, что пострадавшие, судя по всему, пришли в норму и не испытывают более ни болезненных симптомов, ни признаков затяжного недомогания. Из предосторожности мистер Ньюэлл запечатал логовище исполина по меньшей мере до утра.
– Он хочет, чтобы я это напечатал? – спросил Джон Зипмайстер копировальщика. – Отправь Барнаби Раку телеграмму. Скажи, чтобы ехал назад. Пусть с этим проклятым исполином разбирается наш сиракьюсский внештатник. Бумагу сожги. Подожди, идиот. Дай-ка перечитаю. Разбивай первую полосу. Найди отца Малкахи из Сент-Клемонса. Узнай, как будет на латыни «стояк».
Бриджпорт, Коннектикут, 10 ноября 1869 года
Медная китайская обезьянка покинула стол Барнума, перекувырнулась, как акробат, в воздухе и столкнулась с собой же в зеркале, обрамленном витыми листьями и большими фиолетовыми гроздьями. Рамка треснула, и ухмыляющееся обезьянье отражение растворилось в стеклянной буре. Столь ужасный результат заставил передернуться Амоса Арбутнота, эсквайра.
– Отказался от пятидесяти тысяч?
– Не совсем так, мистер Барнум. Сказал, что ему нужно время, дабы проконсультироваться с «анонимными партнерами».
– У фермеров не бывает анонимных партнеров. У них бывает сено и лошадиный навоз.
– Мистер Ньюэлл обрел некоторую утонченность. Вы не первый сделали ему подобное предложение, хотя он легко согласился, что ваша цена самая высокая. Сумма произвела на него впечатление, в этом можно не сомневаться.
– Надо было мне ехать самому.
– Если бы Барнума увидели за десять миль от Кардиффа или заподозрили его интерес, цена бы утроилась.
– Мне нужен Голиаф. И он у меня будет. – Барнум сломал карандаш.
– Прежде чем вы уничтожите все, что еще осталось в этой комнате, может, стоит отвлечься от каменного человека и рассмотреть другие возможности? У мистера Ньюэлла имеются собственные планы. Через месяц Кардиффский исполин переезжает в Сиракьюс. Весной – в Нью-Йорк.
– В мой Нью-Йорк? Ни за что!
– Как вы остановите Ньюэлла, если он не слушает уговоров?
– Ваши проблемы, Арбутнот. Этот пень хотя бы дал понять, на сколько он согласится?
– Нет, даже не намекнул. Если бы вы видели эту массу людей, которая стараниями рекламы и прессы растет с каждым днем, вы бы с легкостью догадались, почему Ньюэлл не торопится назначать цену за свою находку. Можно подумать, всякий из живущих мечтает посмотреть на эту штуку. После столь явных свидетельств колдовства я и сам был рад на нее взглянуть.
– Вы режете меня без ножа, – сказал Барнум, вгрызаясь в карандаш. – Сыплете соль на раны. Вы все сделали не так. Поторопились. Нужно было не бросаться на Ньюэлла, а войти на цыпочках через заднюю дверь.
– Я вел себя настолько разумно и искренне, насколько это было возможно.
– Значит, никакой надежды? Значит, я должен разбить Генералу-с-Пальчику его комариное сердечко? Нас загнали в угол?
– Если угодно, я вернусь в Кардифф и назову другую цифру. Однако вы ясно дали понять, что пятьдесят тысяч – это предел.
– Вы же знаете, насколько я стеснен. Последний пожар меня доконал. И один лишь Пальчик предложил свои сбережения, не требуя отчета.
– Возможно, есть другой путь.
– Так говорите, сделайте милость, пока меня не хватил удар.
– Создайте собственного исполина.
– Что?
– Создайте собственного исполина. Барнумовского исполина. Повторите это ископаемое в точности, до деталей. Это будет истинный исполин.
– Как может копия быть истинным исполином?
– Куда я попал? Кто мой клиент? И это говорит Барнум? Или обломки того, кто разбился вместе с зеркалом? Все, что Барнум объявляет «истинным», становится истинным.
– Истинный исполин. Не точно такой же, не родной брат.
– Именно. В Сиракьюсе я, воспользовавшись случаем, нашел скульптора. Весьма умный, одаренный, сдержанный и ответственный человек. Он заверил меня, что даже самые известные работы прославленных мастеров можно скопировать так, что любой музейный служащий замрет в нерешительности.
– Еще пару минут, и я додумался бы сам. Без помощи такого пройдохи, как вы.
– Безусловно. Раньше, чем я дошел бы до дверей.
– Вы видели работы этого парня?
– Ими там все заставлено. Дверь сторожит Ника Самофракийская, а спальню он делит с Венерой Милосской.
– Сколько времени нужно вашему извращенцу да Винчи чтобы сделать «истинного» исполина?
– Два-три месяца, не больше. И две тысячи наличными, включая камень. Плюс доставка.
– Этого отвратительного разговора никогда не было. Ни Барнум, ни такой уважаемый барристер, как Амос Арбутнот, никогда не стали бы потворствовать подобным шуткам.
– Ça va sans dire.[46]
– Как тот фермер, я хочу рассмотреть дело со всех сторон.
– Разумеется. Но, как вам известно лучше, чем кому-либо иному, и как вы сами не раз повторяли, ковать необходимо, пока горячо.
– С заговором столь гнусным нельзя действовать с бухты-барахты. Для осмотрительности есть серьезные причины.
– Как скажете. Это было всего лишь предложение.
– Однако теперь, после долгих размышлений и тщательного обдумывания, я принял решение.
– Правда, мистер Барнум? Как же мне не терпится его услышать.
Сиракьюс, Нью-Йорк, 12 ноября 1869 года
Поезд опаздывал, и Барнаби Рак вот уже который час бродил по Соленому городу. Он обогнул островок шатких ночлежек, где на поломанных ступеньках сидели кучками сгорбленные южные негры, играя на бочонках в карты и дожидаясь работы на фабрике или в поле, как того обещали плакаты и листовки, призывавшие переезжать на Север.
Неподалеку от онондагской резервации он видел застывшие соляные утесы – главное богатство Сиракьюса. Озеро Онондага лежало перед ним, как Мертвое море. Отходы шахт и заводов превратили воду в комья. Черепа со скрещенными костями на специальных знаках отгоняли прочь желающих искупаться или попить. Те немногие индейцы, которых видел Барнаби, пребывали в столь же плачевном состоянии, что и озеро. Пьяные мужчины сползали по стенам домов. У рельсов на ободранных уличных углах торговали собою женщины.
