Аньес Ледиг - Мари в вышине
Вот, и это тоже я должна была тебе сказать: ты должна обратиться к онкологу.
Я надеюсь, что эти деньги позволят тебе осуществить свои мечты.
Хотела бы я оставить тебе только это наследство.
Я сложил листок, не говоря ни слова. Если бы она не была такой гордячкой и не притворялась, что счастлива и без матери, возможно, она была бы счастлива вместе с ней. Волей-неволей почувствуешь и свою долю вины, причем немалую. Но в любом случае было слишком поздно. А когда слишком поздно, себя винят еще больше. Потому что слишком поздно. Люди просто ненормальные.
– Сожаления ничего не дадут, верно?! – спросила она.
– Думаю, нет. Кроме опыта.
– Видишь, мать оставила мне сто пятьдесят тысяч евро и восьмидесятипроцентную вероятность умереть от рака груди. Будь мой выбор, я бы предпочла не получить от нее ничего. Для полного спокойствия мне надо будет удалить обе груди. Что ты на это скажешь?
Я засунул обе руки ей под майку, чтобы подумать над вопросом.
– Скажу, что они напряжены больше обычного.
– Знаю. А через девять месяцев они будут полны молока.
Это был странный способ объявить мне о своей беременности, после чтения письма мертвой матери.
Но дети – это жизнь.
Радость – не первое слово, которое пришло мне на ум после ее заявления. Мне потребовалось время, я должен был переварить, размять эту историю, чтобы мой кусок пластилина перестал походить на «Гернику» и принял новые формы. Я и так ощущал свою долю ответственности за отношения с Мари. А тут я должен буду нести ответственность за новое существо, в создании которого принял участие. Когда на протяжении вашего короткого детства вам вбивали в голову, что вы просто кусок дерьма, трудно внушить себе, что можешь стать чем-то иным. Дерьмом с чувством ответственности?! Можно прочесть все книги Франсуазы Дольто[41] и знать теорию назубок, но есть некая сила внутри вас, которая направляет наши действия, и источник этой силы не наши знания, а само наше естество. Да, Мари вернула мне краски жизни, веру в себя. Но кто даст гарантию, что ее бальзам действует и изнутри? У опасных психопатов, серийных убийц иногда ангельские лица.
Мари ни о чем не беспокоилась и повторяла мне это сотни раз, как напоминают ребенку убрать обувь. Ты будешь прекрасным отцом. В конце концов я ей поверил, и моя радость росла в том же темпе, что ее живот.
Это странно. Я думал, что после чтения письма ее покойной матери она будет плакать, много говорить о ней, жалеть, что не стремилась ее увидеть. Но нет. Ни слова. Она перевернула страницу. Может, она знала, что стоит приоткрыть дверь печали, как туда хлынет волна горьких угрызений, не давая дышать и ложась тяжким грузом на долгие годы. Или же она отмахнулась от самого материнского существования, чтобы забыть отравленный подарок, носителем которого могли быть ее гены.
Нет, как истинный предприниматель, она говорила со мной о вложении этих денег. Сколько потребуется мне в качестве инвестиций, что мы будем делать с оставшимися. Она ничего не хотела тратить впустую. Ванна-джакузи, которая для нее стала абсолютной необходимостью – как для ее мышц, ноющих после работы в сыроварне, так и в качестве воспоминания о нашей ночи под звездами, – не в счет. Долг памяти, как она говорила.
Я не сразу приспособился к работе на ферме. Прощай, сокращение рабочего времени, тридцатипятичасовая рабочая неделя и утренний сон. Мне казалось, она преувеличивала, когда ворчала на крестьянскую жизнь. Теперь я понял. В глазах других у нас было преимущество: мы оставались полудикарями. Никакой необходимости ходить куда-то по вечерам или уезжать в отпуск, чтобы быть счастливыми. Живи себе в ритме времен года, следуй собственным потребностям, а иногда и желаниям – это та роскошь, которую не купишь ни за какие деньги.
51
Даже лучшему другу никогда всего не расскажешь. Ну, или не сразу. Чтобы защитить его. Чтобы защитить себя, отрицая мерзкую реальность.
То, что я хранила глубоко в себе, Антуану я не сказала. Я подправила правду, чтобы сделать ее менее болезненной, менее серьезной в его глазах. Понимала, что, узнав ее, он будет с ума сходить – со всеми возможными вытекающими последствиями. Он был мягким, ласковым, чувствительным, но с некоторыми вещами просто не мог смириться. Я это знала.
Но я ощущала, что эта запрятанная правда рано или поздно прорвется, как горный поток. Прогуливаешься себе по леднику, солнышко, чудесный горный воздух, прекрасные виды, а под тобой он рокочет, подтачивает, вьется, тащит камни и куски льда, острые, как ножи.
Я не сомневалась, что, резко отталкивая Оливье в ежемесячные легко предугадываемые дни, я рано или поздно вызову у него желание разобраться, в чем тут дело. Теперь, когда он жил со мной и мы делили наши ночи, он, скорее всего, захочет глубже меня понять.
Я не выносила, когда он меня трогал во время месячных. И теперь он тем более не мог такого не заметить – ведь когда я забеременела, эти моменты отторжения исчезли.
Однажды вечером он спокойно попросил меня объяснить.
– Мари, я же чувствую, что что-то неладно. Если раз в месяц у тебя болят груди или живот, потому что в тебе бродят гормоны, – это я допускаю, но то, что ты не выносишь даже моего прикосновения к твоей руке или поцелуя в шею, мне нужно понять.
Больше ты убегать не можешь, Мари. Игра в прятки закончилась. Он поднес тебе тазик, выверни же в него ту правду, которая тяжестью лежала в желудке столько лет. Будет на мгновение тяжело, но потом тебе станет легче.
Он держал меня в объятиях. Мы были одни на ферме. Сюзи ночевала у Антуана. Идеальный момент, чтобы все выложить начистоту.
Мне потребовалось время, чтобы выдавить хоть звук. Но он терпеливо ждал, поглаживая мою щеку. А что он потом скажет? Не впадет ли в ту же ярость, какой я опасалась у Антуана?
– Ну же, Мари, скажи мне, кто причинил тебе боль.
– Жюстен.
Это Жюстен причинил мне боль. В тот день, когда я позвонила ему, чтобы сказать, что у одной из моих коров течка, я решила, что мы поговорим за чашечкой кофе, и пусть то малое время, которым он располагал, будет потрачено на что-то другое, а не на любовь, ставшую почти механическим и ожидаемым ритуалом. Когда он приехал, то бросился на меня, как и во все предыдущие разы, задрав майку и запустив руку в мои брюки.
– Не надо, Жюстен, не сегодня.
– Но почему?! Ты меня больше не любишь?
– Люблю, но сегодня не надо. Мы же не обязаны делать это каждый раз…
– Но я-то хочу!
– А я не хочу. Не сегодня, – сказала я чуть резче, чувствуя, что его жесты становятся настойчивей.
– Ну же, расслабься немного.
– Жюстен, у меня месячные. Я не хочу этим заниматься во время месячных.
– А, в этом все дело?! Вот чепуха. Во время месячных лучше скользит, сама увидишь…
– Нет, Жюстен!
Я не хотела и все же уступила. Я боялась, что он больше не вернется. Я думала, что это я такая ненормальная, что отказываю ему во время месячных, и все же это внушало мне отвращение. Он уложил меня на пол, прямо на кухонный кафель, и сделал свое дело, даже не заметив, что я молча плачу. Конечно, ему было плевать на несколько пятнышек крови на его брюках, он всегда мог сказать, что это от коровы. А я себя коровой и чувствовала. Той, в которой копаются с полным безразличием. А потом он поднялся и пошел к раковине, чтобы тщательно обтереться бумажным полотенцем. Я заперлась в туалете и оттуда услышала, как он бросил, что ему пора, сегодня день тяжелый.
– Видишь, было неплохо?
И ушел.
Выйдя из туалета, я поднялась принять душ. В слезах. Намылила кончики пальцев и запустила их себе в вагину, стремясь уничтожить все следы его пребывания. Я чувствовала себя грязной, позорной. Лучше б все вокруг было в крови, но я бы не уступила. Что заставляет человеческое существо делать что-то против своей воли? Страх. Преданность. Трусость. Откуда берется чувство, что ты влюблена, если другой – всего лишь образ того, что ты хотела бы любить? Образ. Мы любим любить. И не всегда того, кто согласен взвалить на себя эту роль. Я так и не поняла, почему у меня не выбило предохранители, когда я начала осознавать, что он приезжает только потрахаться, что ни на какие разговоры он не способен, что нежность ему была так же неведома, как мыло хряку. Значит, я была в таком отчаянии, что бросилась в его объятия, как бросаются со скалы?
Возможно, потому я и разбилась вдребезги у подножия этой треклятой скалы, а пятно крови тому свидетельство. Спустившись, я его вытерла и закрыла тему. Но не закрылась рана. Можно положить доски на колодец, поверх навалить строительные блоки в три слоя, потом толстый слой бетона, насыпать землю и засадить ее цветочками, он все равно останется там, глубокий, влажный и холодный.
Я думала, он приедет извиниться, что в следующий раз будет весь в раскаянии, более ласковым, более нежным и я забуду этот случай.
Ты полная дура, Мари.
