Энн Ламотт - Маленькие победы. Как ощущать счастье каждый день
Я подвалила к дочери Кэрол, которая держала на руках чудесного младенца. Он, крепкий, веселый и общительный, сразу пошел на руки, и мне удалось почувствовать его чистую младенческую душу – и на мгновение ощутить извивающуюся плоть. Потом он замер, уставился в незнакомое лицо, с ужасом понял, что совершил кошмарную ошибку, – и громко заревел, призывая охрану. Мать потянулась за ним, улыбаясь; снова оказавшись в ее руках, он вновь заулыбался мне.
Это чудесно – праздновать жизнь человека, пока он еще с тобой; дарить ему яркое теплое сияние и принимать свет от него – прежде, чем он угаснет.
Наконец я урвала несколько минут с Кэрол. Она выглядела счастливой в этом теплом свете, в окружении друзей. Некоторые казались удрученными, изнывающими от неудобства из-за того, что их пригласили прийти и сказать последнее «прости». Но большинство гостей постарались – и сумели раскрыться навстречу пугающей мысли о том, что хозяйка вечера, вероятно, очень скоро умрет. В этой тьме она сияла, излучая мягкость. Малыш то и дело взглядывал на нее, заигрывая и улыбаясь. Было ясно: Кэрол не хочет умирать, но сделает это с той же элегантностью, с какой жила. Потом сказала мне:
– Я не испытываю ненависти к смерти или к раку – это лучше, чем умирать как-то иначе, потому что это дает мне время.
– Время на что?
– Время что-то исправить, время сказать всем, как сильно я их люблю.
Это чудесно – праздновать жизнь человека, пока он еще с тобой; дарить ему яркое теплое сияние и принимать свет от него – прежде, чем он угаснет.
– Этот пурпур не будет смотреться на мне, когда желтизна возьмет свое, – говорила Кэрол; в эти мгновения она светилась, словно вот-вот пустится в пляс. И пустилась! Мы обнялись на прощание, и я побрела прочь, ища Нешаму и чувствуя себя осликом Иа. Но оглянулась в последний раз и увидела, как Кэрол кружится в танце со своим другом Ричардом под меланхоличную кантри-песенку.
Пираты
Не все будет хорошо. Можете мне поверить. Особенно в конце ноября. Ноябрь был и остается месяцем ведьм – порой тьмы, дождей и грустных размышлений. Близится конец года, и ты подсознательно подбиваешь итог тому, что сделал и не сделал. В этом ноябре на свободу вырвались все силы тьмы. Два близких молодых человека серьезно заболели. Моей собаке поставили онкологический диагноз. Выплыли на свет подробности недавней массовой бойни в Сирии. Двое друзей, самых любимых, вовлеклись в непристойные юридические марафоны. Я всей душой желаю излечить и спасти всех и каждого, но не могу.
Приходится верить, что высшая сила мучается со всем этим не меньше нашего. Но если исцеление и забота все же будут иметь место, то это будет – любовь. Любовь, проходящая через нас сегодня и сейчас, а не в эфемерном прекрасном будущем, когда мы будем в полном расцвете сил, сострадательной отстраненности и терпеливого веселья. Мне потребовались годы, чтобы понять это, то есть стать вполовину менее реактивной и на треть менее озабоченной собственным невротическим разочаровывающим «я». И теперь я не согласна с той медлительностью, с которой мы развиваемся в сторону терпения, мудрости, прощения. Многие мирятся, к примеру, с несчастливым браком – это жизнь. И вот мы трудимся над собой, становясь рассудительнее и терпимее, что само по себе достаточно трудно, – и без чудовищных людей, сокрушающих наши жизни. Я не собираюсь называть имен. Может, только одно: Ютон.
Приходится верить, что высшая сила мучается со всем этим не меньше нашего. Но если исцеление и забота все же будут иметь место, то это будет – любовь.
Ютон – ужас моей семьи, та, кого я, не будь христианкой, назвала бы лживым дерьмом, если бы не знала, что всякий человек драгоценен для Бога. Тогда скажем так: заблудшее двуличное лживое дитя божие. И поскольку по некоторым причинам она не может публично насмехаться над нами сама, у нее есть две подруги, которые служат этакими прокси-насмешницами. Когда мы натыкаемся на ее подруг, они одаривают нас гнусными взглядами. Это даже забавно. Обычно мы звоним друг другу и сообщаем, смеясь, что удостоились «ютонического осмотра».
Как-то в субботу я пошла в кино, чтобы отключиться от всего, – спонтанно, без косметики, в домашних «толстых» джинсах. Я не поела дома, поскольку собиралась побаловать себя попкорном и шоколадным батончиком с соленой карамелью.
Идя от машины к кинотеатру, я увидела две вещи. Первое – длинную очередь, от которой пала духом. Но в конце очереди стоял высокий мужчина, похожий на моего младшего брата. И он чудесным образом оказался именно младшим братом, да еще вместе с женой. Они собирались на фильм, который я уже смотрела. И я встала рядом.
Мы обнялись, расцеловались и стали делиться впечатлениями о том, каким мучительным был последний месяц для всех наших любимых, и нежно поддразнивали друг друга, и смеялись. Райское наслаждение! Мы медленно двигались ближе к дверям, когда за спинами прогремел голос:
– Здравствуй, Энни Ламотт!
Я обернулась и увидела лучшую подругу Ютон, стоявшую далеко позади нас. Бесцеремонная пышная блондинка с зубами, как у пирата, по имени Тэмми; единственная алкоголичка-трезвенница в местной общине, от которой у меня шерсть встает дыбом. Она возопила:
– Эге-гей, гляньте-ка все, это же писательница Энни Ламотт!
Брат положил руку мне на плечо, я глубоко вдохнула. Однако и приятель Тэмми, и многие люди, стоявшие в очереди, услышали и узнали ее голос.
– Тэмми! – с энтузиазмом вскричал мужчина. – Сколько лет, сколько зим!
Она выкрикнула его имя и пошла обниматься с ним, стоявшим в десяти футах перед нами. Я видела крест у нее на шее. Она улыбнулась во всю пасть. Затем друзья, с которыми она стояла в очереди, тоже пошли с ним обниматься.
А потом все они решили там остаться.
Теперь они были намного, намного ближе к билетной кассе.
Я улыбалась, пытаясь побороть негодование и держаться молодцом. У таких людей, как я, инстинкт «борись или беги» проявляется в виде отчаянного желания улаживать, угождать людям и создавать гармонию. Моя ярость сначала уходит под землю, но потом вырывается из-под нее, точно гусеница, съедая еще один лист или почку в саду – или целое ведро попкорна. Порой, однако, она выражается желанием вбить человеку гвоздь в голову или переехать его машиной. Это – моя глубоко спрятанная лимбическая система, теневая личность, ратующая за открытое ношение оружия. Без нее я не была бы человеком, однако в моменты, подобные этому: когда на внутреннем экране мелькает образ меня самой, вырывающей клок наглых блондинистых волос Тэмми… это заставляет остановиться и подумать. Это – предел.
И ладно бы на этом закончилось. Люди, которые пока еще стояли позади нас, коллективно решили, что очередь раздвоилась и два ее рукава сливаются в один поток.
Я повернулась к тем, которые бежали, чтобы встать в очередь Тэмми, и сказала:
– Ребята, здесь только одна очередь. – хотя было ясно, что их две: настоящая и новая, негодяйская. Я сказала рвущимся вперед: – Слушайте, ребята. Это, право, несправедливо. Ведь все мы стоим и ждем. Пожалуйста, вернитесь на свои места.
Но им нравилась их очередь. Они же не дураки.
Тэмми, лидер бунтовщических сил, теперь стоявшая впереди нас, рядом с дверью, широко раскрыла глаза и проговорила:
– Ой-ой, кажется, мы расстраиваем Энни Ламотт.
Многие рассмеялись. Я принялась молиться: «Помоги мне» – и уперлась взглядом в землю. Теперь очереди сливались у самой двери, и люди вежливо уступали друг другу. Я только что не рыла землю копытом, фыркая своими бычьими ноздрями.
Брат и невестка шептали мне на ухо ободряющие слова, точно я рожала.
Руки тряслись. Я сунула их в карманы «толстых» джинсов. Я успокаивала себя, как могла, спросив брата:
– Ты, часом, не прихватил с собой копье?
Он пошарил по карманам и, извиняясь, покачал головой. Тогда я спросила невестку:
– А у тебя в сумочке не завалялся пузырек с кислотой?
В свои шестьдесят я достаточно опытна, чтобы верить мудрецу, который советовал никогда не сражаться с драконами, ибо мы для них – аппетитные хрустяшки.
Она полезла в сумку, порылась в ней и предъявила две влажные салфетки в индивидуальных упаковках, вероятно, надеясь, что я, наконец, умою руки. Я их приняла. Мир так несправедлив, как в песенке из «Трехгрошовой оперы»: «Как нищ сей мир, как дик в нем человек». Все, что я могла сделать – это высоко держать голову, протирать трясущиеся ладони, пытаться спокойно дышать. В свои шестьдесят я достаточно опытна, чтобы верить мудрецу, который советовал никогда не сражаться с драконами, ибо мы для них – аппетитные хрустяшки. Так что я протерлась одной салфеткой, положила другую в карман, обнюхала свои лимонные руки. Приятные запахи даруют некоторое примитивное утешение, и я удерживала свои позиции, пока еще несколько человек не перебежало в очередь Тэмми. И тут у меня вырвалось:
