Энн Ламотт - Маленькие победы. Как ощущать счастье каждый день
Она приоткрыла окошко.
– Привет, – сказала я. – Как твои дела? А у меня сегодня день рождения.
– С днем рождения, – ответила она и заплакала. Она выглядела опустошенной и истерзанной; спустя какое-то время, ткнула пальцем в указатель уровня бензина. – У меня нет денег ни на топливо, ни на еду. Я ни разу не просила о помощи друзей с тех пор, как стала трезвенницей, но сейчас прошу тебя мне помочь.
– У меня есть деньги, – сказала я.
– Нет-нет, мне нужно только заправиться, – заторопилась она. – Я никогда никого не просила о милостыне.
– Это не милостыня, – возразила я. – Это мой подарок на день рождения. – Я сунула ей в руку наличные – все, что были. Потом полезла в тележку и протянула окорок – точно клоун, раздающий цветы. – Слушай-ка! – сказала я. – Ты и твои дети – вы любите окорок?
– Обожаем! – отозвалась она.
Она уложила его на переднее сиденье рядом с собой – нежно, словно собиралась пристегнуть ремнем. И еще немного поплакала.
Мы расцеловались на прощание через окошко ее машины. Возвращаясь, я думала о сезонных дождях в пустыне, о том, как выбоины в камне заполняются дождевой водой. Чуть позже уже видно, как резвятся там лягушки и быстро-быстро плодятся малюсенькие рачки – кавычки, танцующие макарену. И от запустения в мгновение ока свершается переход к изобилию.
Последний вальс
Эта история не о самом прекрасном рождественском подарке, какой я дарила или получала в своей жизни. Она – о лучшем подарке на день рождения и о том, как свет возвращается в этот темный мир.
Больше двадцати лет у меня была подруга, которую очень люблю, хоть и не сказать, что мы близки. Ее зовут Кэрол Вагнер, ей около 55. Мы встретились двадцать с лишним лет назад, когда она не раз подбирала меня, голосующую на обочине, и подвозила в Вест-Марин, где мы тогда жили. У нее были непокорные вьющиеся волосы, она была страстной читательницей – и скромной пролетаркой, работавшей на почте в Стинтон-Бич. Я немного побаивалась ее поначалу, потому что она, помимо прочего, состояла в школьном совете, где могла быть и неуступчивой, и вспыльчивой, но нам всегда нравилось болтать в машине. Она была насмешлива, умна и не терпела никакого вздора – все, что мне нравилось.
В ней есть прекрасная простота, ощущение человека прочного и истинного, который перенес массу утрат в жизни и имеет немало причин озлобиться – но не делает этого. Красота души видна была в ее лице: неуступчивая ироничная индивидуальность – одновременно отдаленная и бросающаяся в глаза. Дураков не переносила никогда, но помогла немалому числу людей преодолеть тяготы и невзгоды, поэтому ее любят и ценят. Людям просто нравилось видеть ее – хоть на улице, хоть на почте. Просто нравилось – и это такая редкость, и так чудесно, прямо какая-то алхимия.
В ней есть прекрасная простота, ощущение человека прочного и истинного, который перенес массу утрат в жизни и имеет немало причин озлобиться – но не делает этого.
Несколько лет назад Кэрол заболела лейкемией. Прошла стандартные медицинские процедуры, включая массированную химиотерапию. Она тряслась, и почернела, и потеряла свои непокорные кудряшки, и жутко мучилась от этого лечения. Но похоже, оно на какое-то время помогло. Обитатели Стинсон-Бич, где она жила, готовили для нее, и ходили по магазинам, и возили ее по врачам, и не давали скучать, и сдавали бесплатно ведра крови. Кэрол отринула несущественные аспекты своей жизни – просто сбросила с самолета, чтобы воспарить, и когда «химия» закончилась, построила жизнь заново. Потом было несколько обострений, и требовались новые раунды лечения, и жизнь снова обдиралась до выживания и исцеления – а потом она вновь строила ее заново. Можно было подумать, что Бог поможет ей – как полицейский-регулировщик приостанавливает дорожное движение, чтобы утята могли перейти улицу, но не тут-то было. Реальная жизнь подняла голову: некоторые из тех, кого Кэрол любила больше всего, тоже заболели, и она делала все, чтобы помочь им, одновременно пытаясь выздороветь сама. Но как говорит псалмопевец, радость водворяется наутро; так и было. Дочь Кэрол родила большого коренастого мальчишку, и нежная младенческая кожица оказалась целительной. Но псалмопевец не говорит о том, что под конец дня сумрак опустится вновь, а затем наступит ночь…
Кэрол отринула несущественные аспекты своей жизни – просто сбросила с самолета, чтобы воспарить, и когда «химия» закончилась, построила жизнь заново.
Когда я увидела ее на концерте, она делала все, что было важно – но мало сверх того. Жила с вопросом «что, если?..» – и неплохо справлялась. Возникало ощущение, что в частной жизни она по-прежнему крепка и вынослива, хотя и несколько смягчилась. Думаю, дело было в сладком голубоглазом малыше – но отчасти и в том факте, что рак «надламывает» оболочку человека, открывая ее для чего-то нового. Думаю, в Кэрол проникло знание о том, что она любима и защищена; она была благодарна за это знание, пусть и досталось оно горькой ценой.
Но потом ей стало хуже, рак вернулся – и, прибегнув к последнему средству, врачи сделали трансплантацию костного мозга. Люди из Стинсон-Бич снова сплотили свои фургоны вокруг беды. Готовилась и доставлялась еда, предлагались поездки с водителем, сдавалась кровь. Но анализы определили, что пересадка не помогла.
У врачей не осталось более методов, и все печалились, особенно Кэрол, которая так сильно любит свою дочь и маленького внучонка; но что остается после того, как докторам уже нечего делать? Если повезет, будешь продолжать жить. Так что, когда друзья начали заговаривать с ней о подробностях поминального вечера, ее главным желанием было… на нем присутствовать.
Так она и поступила. Несколько суббот назад закатила званый вечер в общественном центре Стинсон-Бич. Она хотела поблагодарить жителей городка за то, что они сделали, объяснить, что столько времени прожила она в относительном здравии только благодаря их поддержке: той еде, которую они готовили, той крови, которую они сдавали, тем детям, с которыми они сидели, чтобы родители могли обслуживать ее.
Это была и вечеринка, и церковная служба: мы шли туда с решимостью, с любящим сердцем и вниманием, что, собственно, и делает любое событие – священным. Атмосфера была одновременно праздничная и печальная, головокружительно-теплая.
Большой, похожий на амбар общественный центр обычно кажется огромным и безликим, и освещение там довольно неприятное. Однако в тот вечер горели лишь несколько главных люстр. В камине был огонь, и рождественские гирлянды на елке в углу, и свечи повсюду – и это давало замечательный сентиментальный свет, который мягко обволакивал каждого. Люди принесли для Кэрол целую гостиную: диваны, циновки, большие удобные кресла. Я высмотрела ее в самом центре толпы. (Их оказалось сотни две-три – вместо тех пятидесяти, которых она ожидала.) На ней было пурпурное бархатное платье, и выглядела она замечательно. Теперь волосы стали короче, седеющие кудряшки прижались к голове – и она уже не походила на себя, прежнюю: твердое стало мягким, неуступчивое – нежным, сухое вновь превратилось в сочное.
В одном углу играла группа музыкантов, и люди беседовали с чрезвычайной живостью, словно говоря: «В эту минуту мы понимаем, что это – все, что у нас есть, так давайте же будем вместе». Гости двигались под волшебными огнями, словно в большой сети, которая держит всех. Ее друзья приоделись, и принесли с собой еду, и оставили за порогом все дурное – вместе с зонтиками. Они взяли это громадное амбарное пространство и сделали его таким теплым, и интимным, и живым, что я не могла отделаться от мысли, что все танцуют. Это сбивало с толку, потому что на самом деле танцевали немногие. Но происходили этакие танцы в стиле Руми: «Танцуй – когда разрублен! Танцуй – сорвав бинты!» Люди танцевали без партнеров, но – вместе.
В этом тепле и мягком свете мы были как золотинки в оливковом масле или пылинки в луче солнца: кружились и ныряли, поднимаясь и распределяясь в пространстве; частицы, сделавшиеся целым. Какая редкость!
Мы с подругой Нешамой прятались у столов с едой, поджидая своей очереди свидеться с Кэрол. Ели все, что попадалось под руку, – на подобных мероприятиях так много едят! Может быть, дело в том, что у тебя есть тело, и оно еще здесь – и хочет твоего внимания. Может быть, нужен дополнительный вес, чтобы не унесло ветром. На банкетных столах стояли десятки блюд с едой: изысканной и простецкой, горячей и холодной, с мясом, салатами и десертами. Но лучше всего были крохотные запеченные картофелинки в гигантском блюде: масляные и хрустящие снаружи, нежные внутри, коричневато-рыжие, исполосованные привядшим розмарином. Вначале они оказывали сопротивление, но потом таяли во рту.
Я подвалила к дочери Кэрол, которая держала на руках чудесного младенца. Он, крепкий, веселый и общительный, сразу пошел на руки, и мне удалось почувствовать его чистую младенческую душу – и на мгновение ощутить извивающуюся плоть. Потом он замер, уставился в незнакомое лицо, с ужасом понял, что совершил кошмарную ошибку, – и громко заревел, призывая охрану. Мать потянулась за ним, улыбаясь; снова оказавшись в ее руках, он вновь заулыбался мне.
