Мануэль Скорса - Бессонный всадник
– Осталась одна лига до Астакоко, – говорит Лукас.
Астакоко! От одного названия мы вздрагиваем. Оттуда всего один день пути до Янакочи.
– Жители Астакоко поддержат нас, – говорит Лукас.
– Тогда иди вперед, скажи старосте, чтоб приготовил нам жилье и пусть ожидает меня со всем своим семейством.
Гуадалупе уходит вперед. Старый Эррера кашляет.
Я шагал вниз по тропе, по которой ходим мы в Чинче, и нес грамоты. И вместе с главой общины, членами Совета и жителями селения пришел я к тому месту, где остались развалины двух древних каменных стен примерно в полвары [20] вышиной, что служили заслоном в старые времена. И тут Паскуаль Хасинто, которому восемьдесят два года, сказал, что на этом месте была с незапамятных времен межа и звалось это место Якуп-Рикана.
Жители Якуп-Риканы тоже разбежались. Дома стояли пустые. Одна только вдова Либорио осмелилась остаться. Она ждала нас и приготовила нам еду. Она бедна, но заколола для нас ягненка.
Растрогался старый Эррера.
– Нечем нам отплатить тебе, сеньора, за твою щедрость, но Янакоча у тебя в долгу. Карвахаль, запиши на счет общины – сто солей сеньоре Либорио.
– Зачем обижаешь меня, сеньор? Зачем платишь за то, что предлагаю от всего сердца!
– Если бы было у тебя лишнее, я принял бы подношение, но у тебя пятеро детей.
Еще один день, и конец нашим странствиям. Мы едим, пьем и радуемся. Только старый Эррера не ест. Он кашляет.
– Сильно ты кашляешь, дядя. Не чахотка ли?
– Может быть.
– А не помираешь часом?
– Тебе же лучше! – Эррера смеется и опять кашляет. – Думаешь, я не замечаю – в последнее время на карнавалах ты все норовишь с моей женой плясать?
Я не знаю, куда деваться от смущения.
– Простите меня за глупость, сеньор.
Старый Эррера продолжает подшучивать надо мной:
– Мардония Марин, моя жена, получит в наследство лавку и три участка. Женщина она хозяйственная. Что верно, то верно. Кто на моей вдове женится, тот и о детях моих позаботится. Ну как, согласен?
Я молчу, сконфуженный. Исаак Карвахаль выручает меня.
– Если он не решится, пожалуй, я рискну, – говорит он, смеясь. – Так и быть, присмотрю за твоими ребятишками.
– О детях можешь не беспокоиться. Община о них позаботится, – замечает Агапито Роблес.
Старый Эррера подходит к вдове Либорио, с улыбкой берет ее под руку.
– Зачем спорить, когда рядом вот эта чудесная вдовушка! Ни один мужчина не откажется жениться на такой красотке!
Вдова Либорио краснеет. Видно, не раз мечтала она, что кто-нибудь из проезжих останется с ней. Ах, если бы нашелся такой! Да где там, никто не захочет. Земля здесь бедная, климат суровый, вокруг ни души.
– Вот за тебя я бы пошла, дон Раймундо, – смеется вдова.
– Да говорят, помираю я.
– Зря только болтают.
Мы заночевали у вдовы. Но и в эту ночь вы не спали, дон Эррера.
С рассветом двинулись в Астакото и в полдень въехали в селение. Лукас и местные власти ожидают нас. Нам приготовлен обед. На площади играют дети. Старый Эррера подъезжает ближе. Дети испуганы.
– Дети! Меня зовут Раймундо Эррера, я глава обпшвы Янакочи и ездил обмерять земли, которые у нас отняли. Идите за мной!
Он пришпоривает коня. Мы едем следом. Эррера направляется к скалам Такиамбра. Остановился против скалы, что нависла над пропастью, похожая на руку с растопыренными пальцами. Рука Господа зовется эта скала.
– Дети! На этой скале – главный межевой знак. Мы поставили его, когда обмеряли свои земли в тысяча семьсот пятом году. Я хочу, чтобы вы навсегда запомнили это место. – И нам: – Бейте детей, бейте без пощады.
Засвистели плети, мы были безжалостны, мы никого не щадили. Дети кричали от ужаса и боли. Наши плети наносили кровавые раны.
– Еще!
Мы били еще и еще. Наконец старый Эррера поднял руку. Приблизился к плачущим детям.
– Дети мои: от этих ударов мне еще больнее, чем вам, но надо, чтобы знаки навечно остались на ваших телах. Дело сделано. Стирает ветер следы на песке, и подобна песку память человеческая. Но отныне всякий раз, как вы посмотрите на эти рубцы…
Рыдания прервали его речь. Старый Эррера подошел к маленькому мальчику, взял в ладони чумазую, пухленькую мордашку, залитую слезами и кровью. Поцеловал.
– Всякий раз, когда вы посмотрите на шрамы от сегодняшних ран, вы вспомните, как несчастный, жалкий, глупый Раймундо Эррера приказал избить вас, чтобы вы навсегда запомнили, где стоит наш главный межевой знак, ибо эти руины были когда-то столицей наших предков… Растите спокойно. Пусть вырастут и у вас дети, внуки и правнуки. И если к тому времени они не станут свободными, приведите их сюда и избейте плетьми!
Порыв ветра сорвал с него шляпу, и тут мы увидели его лицо.
Уже очень давно старый Эррера прятал свое лицо, надвигал низко шляпу, кутался в шарф.
– Что с вами, дон Раймундо? У вас лицо синее, – прошептал Мауро Уайнате.
Старый Эррера указал на озеро, где, чуждые наших забот плескались тощие утки.
– Это отсветы от воды.
– Нет, не отсветы, дон Раймундо.
Синей' рукою провел старый Эррера по синему лбу.
– Ну, значит, под глазами посинело.
– Да нет же, сеньор, не только под глазами. Пусть бы уж только лицо, а то вы весь синий! Ресницы синие, усы, уши, волосы, руки…
Но старый Эррера больше не слушает Мауро.
– В путь! – приказывает он.
Мы спускаемся к Пильяо. Середина дня: хутор Паулино Кинто. В дверях Криспин и Гуадалупе спорят с кем-то.
– В чем дело? Я послал вас в Пильяо. Почему вы медлите? – сердится старый Эррера.
– Дон Паулино Кинто не дает нам лошадь.
– Это правда?
– Мне лошадь самому нужна, сеньор. Тут не до прогулок, работать надо, – бормочет Паулино Кинто.
– А мы, по-твоему, на прогулку едем?
– Почем я знаю!
– А что за нами охотится полиция, тоже не знаешь?
– Мне лошадь самому нужна.
Не глядя на нас, Паулино Кинто входит в сарай, привязывает лошадь и уходит. Едем дальше. Разбитые. Опечаленные. Уничтоженные.
И вдруг в тени горы – всадники.
– Полиция!
– Только этого не хватало!
Цепочка всадников медленно приближается.
– В форме.
– И вовсе не в форме.
– Развертываются.
– Да это ведь жители Пильяо!
– Слава тебе, боже!
Жители Пильяо} Нам хорошо видны их шляпы, их пончо.
– Ну, раз это жители Пильяо, значит, нас накормят.
Жители Пильяо приближаются не слеша. Один из всадников кричит:
– Остановитесь, дерзкие! Мы не так кротки, как жители Якана. Мы не позволим ставить межевые знаки на нашей земле. Здесь для вас прохода нет.
– Мы сделали все по закону. А теперь кончили свою работу и мирно возвращаемся домой.
– Ты кто такой?
– Ты плясал на празднике в моем доме; я лечил твоих детей. Разве ты меня не знаешь? Я Раймундо Эррера.
– Ты не Раймундо Эррера.
– Я Раймундо Эррера.
Старый Эррера сбрасывает шляпу. Выборный из Пильяо давится от смеха.
– Как же тебя узнать, если ты выкрасил себе лицо синей краской?
Теперь даже тень Раймундо Эрреры стала синей.
Выборный из Пильяо глядит на Раймундо Эрреру. Видит, как мы устали и как нам тяжко, и смех застревает у него в горле. Всадники из Пильяо спешиваются. Радушно предлагают нам картофель, кукурузу и сыр.
Появляется Константною Лукас.
– В Янакоче нас ждут, построили триумфальную арку, – сообщает он. – Уаманы готовятся исполнить «Уайно победы». Уже несколько дней репетируют. С оркестром.
– С оркестром?
– Да, сеньор Эррера. Община наняла оркестр, чтобы нас встретить.
– Веселиться не приходится, – говорит Бустильос. – Ничего у нас не вышло. Инженер надул. И нет никакого плана.
– В следующий раз я сам буду заключать контракт с Инженером.
– Все равно не поможет, сеньор. Напрасно рассчитываете. От плана толку не будет, – упрямо твердит Бернардо Бустильос.
– Я доказал то, что хотел доказать.
– Что же вы доказали?
– Что мы ничего доказать не можем. И когда все наши люди поймут, как бесполезно доказывать, что мы правы, тогда вспыхнет Великая Ярость. Я оставляю вам в наследство все, что имею: мою ярость.
Подошел Агапито Роблес, опустился на колени, поцеловал синюю руку старого Эрреры.
– Спасибо, отец.
– Пусть прорастает зерно, Агапито.
– Росток подымется из земли, отец мой.
Все мы стали на колени, и все поцеловали ему руку. Старый Эррера боролся с новым приступом кашля.
– Вперед! – крикнул он.
В мертвенно-синем свете стоит Янакоча, украшенная флагами. Синева поглощает дома, и на ее синем фоне синее же пятно – школьники, а впереди, со знаменем, учителя Эулохио Венто и Николас Сото. Проезжаем первые эвкалипты. И тут Карвахаль, изменившись в лице, указывает на небо. Облако, похожее на муравья, что плавало над Янакочей в день нашего отъезда, по-прежнему стоит над селением. Приплясывает Рассеки-Ветер. Оркестр играет наш победный марш «Из черепа изменника мы будем пить». Едем по улице Эстрелья. Навстречу – Мардония Марин, солнце сверкает в ее серебряных серьгах. Старый Эррера натягивает поводья. Мардония Марин вскрикивает. Старый Эррера соскакивает с коня. В дверях своего дома он оборачивается смотрит на нас, и на синем его лице – гордость, спокойствие и скорбь.
